Одну за день. Две рюмки ему разрешались на старости. Полные‚ до краев‚ на именинах-праздниках. Больше ему не давали. Больше и сам не брал. Две рюмки водки‚ перед которыми оживлялся в предвкушении. С которых задремывал. – Надо послушать погоду на завтра‚ – говорит он. – До завтра надо дожить‚ – говорит она. Может‚ дети забредут к вечеру?.. Его распирала энергия в зрелые годы, желание делать гешефты, но мама говорила: – Соломон, нам хватает. Две пенсии они получали‚ самые малые‚ и непременная сберкнижка‚ с которой запрещалось снимать. – Это – детям… Звоню и слышу‚ как она торопится по коридору‚ легконогая и торопливая. Звоню снова и снова‚ слушаю незатихающие ее шаги. Потом открываю ключом. – Есть будешь? – радуется он. – Будет, конечно, – радуется она. Котлетка на столе. Два помидора. Конфеты «Белочка». – Сделать тебе яичницу? – Не хочу‚ – говорю я и подъедаю всё. Они сидят рядом‚ смотрят. Так и я смотрю на детей своих‚ когда они едят. Отец подхватывает из коробки конфету, и маме это не нравится. – Тебе вредно‚ – говорит она. – Не волнуйся, – говорит он. – Молодым я уже не умру. И подхватывает другую. Летом‚ по воскресеньям‚ он надевал соломенную шляпу‚ брал за руку принаряженного первенца, выходил на Никитский бульвар. Они шли по аллее с бесконечными остановками‚ рукопожатиями‚ восклицаниями на идиш. «Мой капитал‚ – объяснял‚ показывая на первенца. – У Маркса свой капитал‚ у меня свой». А евреям говорил: «Мой кадиш». И дарил леденцы встречным детишкам и постовому милиционеру на площади. А тот брал без улыбки. – Выпить хочешь? – А ты? – Ему нельзя‚ – говорит она. – Я выпил‚ – говорит он. Отцы наши были без образования. Мы, их дети, побывали в институтах. Но умнее не стали. Счастливее. Дальновиднее. – Какие вы беспокойные… – выговаривал он‚ потухший‚ нездешний‚ отдавая без боя завоеванные пространства‚ всё свое забирая с собой. – Трогаете‚ меняете, переставляете… А челюсть запрыгала‚ слеза заблистала, щека задрожала. Ему было уходить. Мне – оставаться. А вышло наоборот: мне уходить через границы‚ ему оставаться. Всё-то он опасался‚ не хватит нам на отъезд. После него опасалась мама. После нее – брат. – Слушай‚ – говорит отец‚ – найди мне работу. Ноги‚ ой‚ ноги! – хоть бы отрезали‚ а голова живая. Найди мне дело. Может‚ тираж напечатали в «Известиях»? Надо срочно проверить облигации. Он сидит возле телефона на колченогом стуле, ждет терпеливо‚ не позвонят ли дети. Дверь наружу открыта. Поддувает ветерок. – Сумасшедший‚ – говорит она. – Бегает на все звонки. Ей тоже хочется побежать‚ схватить трубку: уж не внуки ли? Внуки требуют сил. Она вечно скрывала свои боли‚ не обременяя сыновей; надо было угадать самим‚ но мы не угадывали. Она извинялась перед врачом «Скорой помощи»‚ ночью‚ за минуты до смерти‚ в тяжелейшем сердечном приступе‚ что вызвали его по пустячному поводу. В тот самый день закончили отцу надгробный памятник‚ и имя ее на камне‚ рядом с его именем‚ выбили в мастерской: не пришлось беспокоиться лишний раз. Избавила нас от хлопот‚ как избавляла всегда. – Уходишь? – огорчается он. – У него дела‚ – огорчается она. Сядет у репродуктора: «Зрительный зал театра будет включен без предварительного предупреждения». Услышит дыхание зрителей. Покашливания. Настраивание инструментов. «Евгений Онегин»‚ «Лебединое озеро», «Пиковая дама»… Как сохранили они доброту‚ качество скоропортящееся, чтобы уберечь и донести туда‚ откуда взяли. Часы стучат на стене. Висящие наискосок часы, иначе они не ходят. – Поаккуратней через улицу, сынок. – Я уже не маленький, мама. – Разве ты большой?.. А на кладбище сугробы. Тихо. Пусто. Стыло кругом. Смешной старичок в ушанке да квадратная‚ в ста одежках‚ старуха бродят неприкаянно в поисках милостыни. Взяли – уже без меня – совковые лопаты‚ прорылись вглубь‚ к своим. Памятник утонул по пояс. Деревья растопырили голые сучья. По соседству кого-то похоронили. След вороний на плите. Шишка оброненная. Ржавый скелет от венка. – Я загляну через денек. – Загляни‚ – просил он‚ – а то тошно. – Тебе тошно‚ – просила она‚ – а у него дела. Время идет‚ но чувство вины перед ними не проходит‚ и не пройдет‚ наверно‚ уже никогда. ГЛАВА СЕДЬМАЯ То было в давние времена… …когда мужчины надевали галоши в дождливые дни.