— По-моему, она уже давно объявлена. И она схватила Ньемана за руку, умоляюще глядя на него: — Разрешите мне действовать самой, Ньеман! Не вмешивайтесь, просто доверьтесь моей интуиции! Смущенный Ньеман отдернул руку: больше всего на свете он опасался не жестокости, а вот этих «телячьих нежностей». Особенно со стороны Иваны. Всякий раз, как эта девушка прикасалась к нему, он боялся, что она разрушит хрупкую преграду, которую он с таким трудом возвел между собой и ею. И докажет ошибочность его действий, которые он так тщательно планировал, оспорит неверные решения, разубедит в том, что он такой крутой тип, презирающий всяческие сантименты. Пропади она пропадом, эта Ивана! Одно лишь ее ласковое прикосновение напоминало ему все то, чего ему недодала жизнь. Жену, которой у него никогда не было, детей, о которых он напрасно мечтал, любовь, которую так и не сумел принять от кого-то… — Не выключай телефон. Я тебе позвоню. — Это невозможно. Слишком опасно. — Ну, ты меня совсем достала, — бросил он и взглянул на часы. — Ладно, встречаемся здесь же в девятнадцать часов. Постарайся вытянуть побольше информации из этой пичужки — мне кажется, она много чего знает. — Положитесь на меня. Лицо девушки на миг тревожно дрогнуло. Все ее чувства читались на нем ясно, как на белом листе бумаги. Прозрачная кожа была чувствительна, словно тонкая мембрана, чутко реагирующая на свет, а еще больше — на тень… — В любом случае, — добавил комиссар, чтобы успокоить ее, — я прикажу следить за Обителью. — Да мне вовсе не требуется защита! — Это не ради тебя, а ради Посланников. Какой-то убийца решил обезглавить эту секту и, можешь мне поверить, не остановится на достигнутом. Ивана усмехнулась: казалось, на ее лице вспыхнул и сразу погас блуждающий огонек. Похоже, она снова верила Ньеману. Угроза смерти от рук убийц Марселя, а теперь, почти сразу, второй труп, внедрение в фанатичную религиозную секту, — казалось, все это уже позади, и девушка вдруг стала выглядеть беззаботной, почти не сознающей опасности. Ньеман хорошо знал этот вид наркотика: юная славяночка попросту «подсела» на опасность расследования, на опьяняющий поиск истины среди жертв и их убийц. Он и сам когда-то страдал такой же зависимостью, но теперь она наводила на него лишь тоску. — Ладно, беги, — сказал он, подмигнув девушке. — Только будь осторожна, смотри, чтобы тебе тоже не засветили камнем по башке. 56 Ивана пробежала напрямик через рощу и успела забраться в последний грузовик, который подбирал опоздавших рабочих. Он напоминал фургон для перевозки скота — этот грузовик с перепуганными вконец сезонниками. Странно даже, что они не сбежали, — впрочем, им оставалось проработать всего один день, и получка намечалась на завтра. Ну а там, после них, хоть потоп… Сборщики сидели молча, подпрыгивая от тряски машины и готовясь собирать еще полдня эти грозди, внезапно ставшие гроздьями страха[100]. Погода резко переменилась. После потопа началась сушка. Свинцовый ветер насквозь пронизывал одежду, угрожая смертельной простудой. Но никто из рабочих даже не заикался о том, чтобы вернуться в лагерь, сменить одежду или согреться. Всем не терпелось скорей покончить с делом. Наконец грузовик затормозил. Сезонники попрыгали на землю. Что бы там ни было, каждый из них взялся за тяпку или секатор. Те, кто приехал раньше — и наемные рабочие, и анабаптисты, — уже трудились вовсю, согнувшись в три погибели, замерзшие, но поглощенные своим делом среди желтых лоз. Трудились не покладая рук, словно ничего не произошло, и только ускоряли темп, стараясь наверстать упущенное время. Ивана вытянула шею: она твердо решила выполнить свою миссию до конца, а для этого нужно было пробраться туда, где работали Посланники. Но там она увидела невообразимое. Среди женщин в белых чепцах стояла Рашель, по-прежнему верная своему долгу. Ивана, забыв обо всем, даже о запрете общаться с Посланниками, пошла в ее сторону. Казалось, ветер подзадоривает ее, толкает в спину, обдавая тошнотворным запахом перезрелого винограда, напоминавшим неотвязный запах смерти. Дойдя до того ряда, где стояла Рашель, Ивана направилась прямо к ней, расталкивая по пути сборщиков и даже не извиняясь перед ними. Она подошла к своей подруге и, в свой черед, занялась работой. Девушка приготовила для нее много сочувственных и ободряющих слов, но ей удалось вымолвить лишь один вопрос: — Почему ты мне ничего не сказала? Рашель даже не оторвала взгляда от виноградных гроздьев. — Не сказала чего? — Что Якоб был твоим мужем. Молодая женщина, по-прежнему не поднимая глаз, продолжала свою механическую работу. Клик-клик-клик… Закончив обрезать лозу, она наконец обернулась к Иване. Ее голубые глаза теперь казались блекло-серыми, словно им передался цвет осенних облаков. — Это что — для твоего репортажа? Ты решила разведать мою жизнь досконально, во всех подробностях? Можешь быть довольна: вдова жертвы убийства, какая сенсация! Внезапно лицо Рашель исказилось, истаяло, словно слишком нагретый воск. Жгучая скорбь обратила ее красоту в расплывчатую, безобразно искаженную маску. Ивана горячо обняла ее за плечи, потом взяла за талию и решительно сказала: — Вот что, давай-ка я отвезу тебя домой. Ты сейчас не в состоянии работать. Рашель безвольно подчинилась ей; окружающие расступились, давая им дорогу, хотя девушка видела в их глазах неодобрение, скрытый упрек. Рашель дрогнула, выказала слабость и, мало того, позволила себе принять помощь мирянки. Они подошли к стоявшему на лужайке грузовику, с которого покойный Якоб произносил утреннюю молитву. Ивана уже открывала дверцу кабины, как вдруг Рашель, окончательно потеряв силы, рухнула на подножку. Наконец-то она разразилась слезами, обильными, горячими, искренними слезами, какими плачут любящие овдовевшие женщины. Шли минуты, а Ивана все не осмеливалась заговорить с ней. Наконец Рашель успокоилась, затихла, и тут юной славянке пришла в голову низкая мысль, поистине достойная сыщика: вот он, подходящий момент, чтобы выпытать хоть какие-то сведения у поверженного врага. — Я только что видела тело Якоба… — начала она. Рашель не реагировала. Она сидела, привалившись к дверце, тесно сжав колени и повернув ступни носками внутрь; ее башмаки были вымазаны рыжей грязью, и вся она напоминала сейчас смертельно раненное животное — ничтожество здесь, на земле, повелительница там, в Царствии Небесном… — Я видела пятно у него на локте. Рашель кивнула с улыбкой — скорбной, но одновременно циничной и желчной. Ивана резким жестом подняла рукав анабаптистки, обнажив такое же пятно. — Вы с ним брат и сестра, верно? Рашель молча взглянула на саламандру у локтя. Потом сухим жестом отстранила Ивану и встала. — Господь нас не оставит! — прошептала она с каким-то экстазом в голосе. — Он послал нам этот ветер, дабы все высохло и было готово к сегодняшнему вечернему горению. — А может, Якоб был твоим отцом? — Один только прах может спасти нас… — продолжала шепотом Рашель. — И когда огонь угаснет, для нас начнется новый сезон. Ивана могла бы привести ее в чувство пощечиной. Но вместо этого она снова схватила ее за плечо и прошептала дрожащими губами: — Отвечай! Рашель опять высвободилась, смерила Ивану взглядом, словно оценивая ее умственные способности (или физическую силу), чтобы продолжать. Потом распахнула дверцу машины: — Садись за руль, я хочу тебе кое-что показать. 57 Вначале они заехали в школу за обеими дочерьми Рашель — восьмилетней Эстер и пятилетней Мари. Две капельки ангельской чистоты с глазами цвета старого серебра, походившие на мать, только в чуть более тусклой версии. Ивана не понимала, что происходит. Пока Рашель беседовала с учительницей, она попыталась завязать разговор с девочками, но безрезультатно. Ладно, это не важно, — главное, она попала в самое сердце Диоцеза, куда не допускали ни одного мирянина. И притом попала официально, а не тайком, как тогда с Марселем. Перед ней простирался школьный двор — на самом деле обыкновенная лужайка, только тщательно подстриженная, — где кипела жизнь, звенели детские голоса. Школьники — веселые, с сияющими глазами, разрумяненные холодом, бегали друг за другом, карабкались на спортивные сооружения, висли на них. — Ну, все в порядке. Можем ехать. Сев в кабину, Рашель больше не произнесла ни слова, не пролила ни одной слезы. Только время от времени жестом указывала направление. Ивана все еще надеялась, что молодая женщина приведет ее в какое-то заветное место, откроет какую-то тайну, ужасную правду… Так они проехали много километров — Диоцез оказался куда более обширным, чем предполагала Ивана. Окружающий пейзаж выглядел знакомым: все те же виноградники, те же согбенные спины сборщиков среди желтой листвы. И только изредка, на некоторых делянках, Посланники занимались другим делом: возили тачки, набитые обрезанными лозами, носили связки сухих ветвей, охапки рабочей одежды. — Что это они делают? — Я тебе уже объясняла: готовят костры. Ивана заметила и других мужчин, — шагая по обочине, они тащили на себе какие-то тяжелые брезентовые мешки. У них были черные лица и грязные рукава, да и белые шляпы также утратили свой первозданный цвет.