— У меня другая идея. Позвольте мне действовать самой. Ньеман открыл было рот, но тотчас же поперхнулся залетевшим туда горячим пеплом, и это помешало ему возразить. Лицо Иваны в несколько мгновений покрылось черным налетом, как в старину у шахтеров. Ньеман подумал, что и сам, наверно, выглядит не лучше. — Ты за кого себя принимаешь? — наконец выговорил он. — Я себя принимаю за человека, который чуть не подох этой ночью, который уже пять дней находится в самом центре этой помойки и которому пришлось все это время наслаждаться обществом этих психов. Я стала вашей помощницей, выполнила свою часть работы и теперь имею полное право самостоятельно идти по следу. — Ох и надоела же ты мне! — буркнул он и побежал к своему «рено». Пепел наконец скрыл лихой жандармский слоган: «НАША РАБОТА…» Ньеман пожалел о сказанном и обернулся, чтобы ободряюще кивнуть или хотя бы улыбнуться Иване. Но она уже скрылась из виду. 72 Ивана вынула свой мобильник. Крутя баранку правой рукой, она взвешивала его на левой ладони, и это возвращало ей былое чувство уверенности. Сейчас экран указывал ей дорогу к спящей больнице Бразона. Машину ей предоставила Стефани Деснос. И она же коротко ответила на вопросы девушки. Эта идея родилась у Иваны во время откровений Антуана: имя убийцы анабаптистов можно было узнать только в том месте, где работал Патрик Циммерман. Имя — или хоть какие-то признаки, позволяющие вычислить его. Ивана зорко глядела вперед, на дорогу; раскаленные хлопья пепла слетались на свет фар, точно бабочки. Пылавшие костры окрашивали небесный свод то розовым, то лиловым, то фиолетовым, и эти световые волны образовывали нечто вроде северного сияния, какое можно увидеть только в кошмарном сне. Ньеман со своими жандармами и пожарными доберется до этих костров, в этом Ивана не сомневалась. Но их операция ни к чему не приведет. Ее наставник упустил главное: сегодня ночью сожженных детей не будет. Убийца разделался с Самуэлем, Якобом и Циммерманом, чтобы помешать этому жертвоприношению. Ей нетрудно было представить себе подозреваемого или подозреваемых: наверняка один или несколько членов секты, решивших покончить с этим адским обычаем, поскольку их ребенок попал в черный список жертв нынешнего года. И его родные пошли на самые жестокие меры, уничтожив последователей Отто Ланца, сорвав языческую церемонию в День Праха. В конце улицы показалась Бразонская больница — несколько мрачных монументальных корпусов, которые четко выделялись на фоне багрового неба, как на старых кроваво-красных плакатах. Выйдя из машины, Ивана снова учуяла гарь от сожженных лоз и дерева, которая никуда не делась. Крошечные частички раскаленного угля, точно огненные насекомые, впивались в одежду, прожигая ее насквозь. Ивана раздраженно замахала руками, стараясь избавиться от них, как отгоняют назойливых комаров, и направилась к главному корпусу. Пройдя через холл, облицованный бежевой керамической плиткой, она вынула из кармана план здания, который набросала ей Стефани, и, следуя ему, попала во внутренний двор с высохшим резервуаром, напоминавшим, по словам той же Стефани, бассейн в окружении открытых галерей с колоннами. Левая галерея. Иване чудилось, будто она шагает по каменным плитам заброшенного античного храма, посвященного какому-то грозному языческому идолу, чьи жрецы наделены тайным зловещим могуществом. Отто Ланц стал первым в череде загадочных приверженцев этого культа. За ним последовали другие: целая когорта неведомых врачей и немых служителей, совершавших жертвоприношения, — вплоть до Патрика Циммермана. В конце галереи Ивана увидела дверь, которая вела к лестнице. Поколебавшись, она все же решила подняться. Удушливый запах гари уже не преследовал девушку, но его тотчас сменил новый — едкая вонь формалина, запах мертвых. В глубине коридора она увидела новую дверь, перечеркнутую лентой ограждения. Ивана надела специальные нитриловые перчатки — второй подарок Стефани, — повернула дверную ручку, включила фонарь и вошла. Квадратная серая комната, с пятнами сырости на стенах и трещинами на потолке. Два хирургических стола из нержавейки. Маленькое смотровое окошко, выходящее в камеру, где, очевидно, сжигали трупы. Оранжевая виньетка — яркая, напоминающая мякоть апельсина. Ивана обвела лучом фонаря это мрачное помещение и вдруг почувствовала, что ее бьет дрожь. Куда только подевалась ее решимость: она умирала от страха. Ноги стали ватными, и, чтобы не упасть, ей пришлось опереться на вращающийся столик с забытыми на нем инструментами. Инструментами, которыми рассекали плоть, пилили кости… Сюда Посланники свозили на внедорожниках невинных, ничего не понимавших детишек, — наверно, те даже радовались такому неожиданному развлечению. Этих несчастных, осужденных на жертвоприношение, маньяки клали на стол и впрыскивали им смертоносный яд — или анестезирующее средство. Ивана всем сердцем надеялась, что укол действовал достаточно быстро, подозревая, что безумие Посланников могло побудить их отдавать на заклание еще живых детей. Ее сотряс рвотный позыв. Теперь она понимала, что расследует не одно или несколько убийств, а подлинный геноцид, сознательное уничтожение определенной категории человеческих существ. Ивана стала искать взглядом другую дверь, но ее не было. Тогда она вернулась обратно в коридор и обнаружила слева какой-то проход. Ее страх мгновенно усилился. Чего именно она боялась? Ведь все злодеи мертвы. По крайней мере, троица главных виновников. Что касается остальных, они, вероятно, сейчас подбрасывают топливо в костры или ведут сплоченную битву с пожарными и жандармами на виноградниках. Коридор загромождали стулья. Ивана пробралась между ними, миновала обшарпанный туалет, потом какую-то каморку — видимо, кладовую, и третье помещение, из которого попала в зал, облицованный керамической плиткой, где не было ни мебели, ни окон. И вот наконец справа еще одна дверь. Наверно, именно нужная — поскольку она оказалась запертой… И вдобавок обитой железным листом. Значит, высадить ее невозможно. А под рукой нет ничего, кроме этих дурацких стульев. Ивана вынула из кобуры револьвер и прицелилась в дверной замок, отойдя как можно дальше, на случай рикошета. Ей хватило одной-единственной пули, чтобы выбить сердечник замка. Запахло гарью расплавленного металла. Девушка толкнула дверь и сразу поняла, что попала в нужное место. Лаборатория. Просторная, площадью примерно метров сорок, с кафельными стенами. В дальнем конце окошечко — гораздо меньших размеров, чем в мертвецкой. В самом центре — кушетка с соломенным тюфяком, а слева, наискось, деревянный письменный столик. Позади него книжный шкаф с решетчатыми дверцами. И рядом с ним застекленный стеллаж с набором устаревших хирургических инструментов — скальпелей, щипцов, ножниц… Но главное, что привлекло ее внимание, находилось справа от кушетки. Огромный шкаф-холодильник, какие можно увидеть в супермаркетах, занимавший всю стену. Сомнений не было — здесь хранились препараты, которые Циммерман вводил маленьким пациентам, чтобы усыпить или убить их. Именно их-то и разыскивала Ивана. Именно это надеялась обнаружить, чтобы узнать имена детей, обреченных на гибель нынешней ночью. Она подошла ближе. На полках стояли не только пузырьки со смертельным зельем, химические составы, убивающие все живое, но и банки, чье содержимое, судя по запаху, уже начинало портиться. Зародыши, человеческие органы, образцы мускульных тканей. Девушка шире распахнула дверцы. И в этот миг подумала: «Круг замкнулся». Das Biest. Зверь… вот он, здесь, перед ней. У него не было пасти, окруженной страшными клыками, какую она видела во сне. Не было туловища, покрытого тонкой шерстью. Он был гораздо более могущественным. Он владел мыслями сектантов, непрестанно повелевал ими. Направлял жизнь их сообщества. Наконец она нашла то, что искала. Три пузырька с пробковыми затычками и этикетками, самого обычного вида, как в любой больнице. На этикетках значились: название препарата — тиопентал[126], его состав (пентотал R., тиопентал R.), дозировка, сроки хранения… И на всех трех пузырьках — имена, написанные от руки. Два первых имени были неизвестны Иване, зато третье сразу бросилось в глаза: ЖАН. Жан, сын Рашель и Якоба, недвижно лежавший мальчик, которого она видела в больничной палате, пока еще ему не сделали смертельный угол. Вот кто был убийцей убийц — Рашель. Это она устранила епископа — Самуэля, режиссера — Якоба и палача — Циммермана. Это она, утверждавшая, что хочет защитить свою секту и привести ее к идеальной гармонии, обманула их всех. Это она вела двойную игру с Иваной, притворяясь скромной сборщицей винограда. Это она провела Посланников, сделав вид, будто ищет злодея. На самом же деле она преследовала лишь одну цель: спасти своего ребенка, просто спасти его, и все. А попутно открыть всем правду, намеренно оставив улики, свидетельствующие о ежегодном жертвоприношении. Иване вспомнилось округлое лицо Рашель, ее лучистые глаза, ее странная манера улыбаться, одновременно покачивая головой. И эта женщина нашла в себе силы дробить головы негодяям, вкладывать куски угля в их рты, кромсать их тела… Прошло несколько секунд, как вдруг до Иваны донесся вкрадчивый шепот. Кто-то молился у нее за спиной. Она резко обернулась, но было уже слишком поздно. 73 Ивана тотчас узнала их. Эту парочку громил она приметила еще в вестибюле детской больницы. Эдакие братья-близнецы с квадратными плечами, в соломенных канотье, безупречно одетые. Прикрыв глаза, приняв сосредоточенный вид, они полушепотом взывали к Всевышнему. Вероятно, такие же безмятежные, вдохновенные лица у них были в тот день, когда их крестили в воде озера Лаух. В руках они держали инструменты для обработки виноградников — садовый резак и ручная пила у одного, ручная сажалка с боковой рукояткой и серповидный нож у другого. Ивана успела бросить фонарь и схватиться за пистолет, но в то же мгновение ей на руку обрушился резак, рассекший вену. Острая боль пронзила ее как молния, фонарь покатился по полу. В его луче она увидела кровь, брызнувшую из раны в разрезе нитриловой перчатки. Девушка попыталась все же выстрелить, но израненные пальцы никак не могли нащупать спусковой крючок. Она выронила пистолет, и он исчез в темноте. Второй нападавший уже взмахнул своим ножом. Ивана бросилась на пол, чтобы избежать удара, и громила, не успев остановиться, с разбега врезался в стеклянную витрину. Девушка скорчилась на полу, зажав рану на правой руке, чтобы остановить кровотечение. Потом заползла под кушетку. Боль, словно шарик пачинко[127], то подкатывала вплотную, то отступала. Убийцы топтались вокруг шкафа, под дождем стеклянных осколков, в едкой вони формалина. Из своего укрытия Ивана различала их ботинки. Шумно пыхтя, негодяи наклонялись, стараясь разглядеть ее в темноте. А девушка перекатывалась с боку на бок, чтобы избежать взмахов резака и пилы, которыми они полосовали воздух. Нашарив осколок стекла, она вонзила его в лодыжку одного из бандитов. Стекло рассекло ему кожу, но одновременно поранило ей ладонь. Теперь правая рука в разрезанной хирургической перчатке напоминала кровавый кусок мяса. Забыв о боли, помогая себе левой рукой, Ивана вогнала стекло поглубже, до самой кости, в ногу врага. Тот взревел и отшатнулся. Воспользовавшись своим преимуществом, она выползла из-под кушетки и встала на ноги. На какой-то миг ее шатнуло, и она чуть не потеряла равновесие. Но все-таки успела разглядеть свой фонарь в луже разлитых лекарств, а потом — силуэт второго бандита, готового к нападению. Сажалка и серповидный нож. Ивана укрылась за письменным столом. Ее противник выбросил вперед руку. Стол был недостаточно широк, чтобы защитить девушку. Она резко двинула его в сторону противника, а сама отскочила назад и прислонилась к шкафу. Второй бандит полосовал воздух широкими взмахами ножа, словно в фильмах плаща и шпаги. Ивана увидела, как его оружие блеснуло в темноте один раз, второй. А при третьем взмахе она поскользнулась на одном из человеческих органов, выпавших из разбитого шкафа. Она упала на спину, разодрав при этом куртку о решетчатую дверцу шкафа. Бородач уже огибал стол. Девушка хотела вскочить, но это ей не удалось, сделала еще одну попытку, но отлетела к хирургическому шкафчику, стоявшему рядом с книжным, и врезалась в него спиной. Стеклянная дверца вдребезги разбилась, и с полок посыпались старые хирургические инструменты. Вот оно — спасение. Ивана пнула стол, который ударил нападавшего в бок, и тем самым выиграла секундную передышку. Быстро нагнувшись, она схватила скальпель и взглянула наверх: мужчина уже нацелил в нее острие сажалки. Но завершить свой жест ему не удалось. Только когда он отпрянул, Ивана увидела его располосованную, окровавленную шею: она опередила бандита, успев вонзить скальпель ему в горло. Вскочив, она посмотрела на рухнувшего противника и ударом каблука вбила ему лезвие поглубже в горло, так что оно прошло насквозь и царапнуло кафельный пол. В полумраке было видно, как изо рта убитого вырываются кровавые пузыри. На какую-то ничтожную долю секунды она вообразила, что все кончилось и она победила. Но тут чья-то рука схватила ее за волосы и безжалостно отбросила к аптечному шкафу с пузырьками и препаратами. Врезавшись в разбитую витрину, она испуганно подумала: неужели я поранила лицо?! Потом, обернувшись, встретилась взглядом со вторым убийцей. Кривой нож. И пила. Девушка инстинктивно попыталась заслониться руками, но они ее не слушались. Значит, сейчас — конец. Она зажмурилась, не в силах думать. Внезапно прогремел выстрел, отдавшийся эхом от кафельных стен, и все вокруг замерло. Ивана не ощутила никакой новой боли, никакой раны на теле. И все же ей было боязно открыть глаза. Еще в детстве она никогда не позволяла себе строить радужные надежды, верить в приятные иллюзии или во что-нибудь столь же зыбкое. Но тут из темноты донесся голос: — Ты что — за дурака меня держала? 74 Ньеман сунул револьвер в кобуру и нажал на выключатель. Ивана со стоном прикрыла рукой глаза. Нагнувшись к разоренному аптечному шкафчику, майор стал оглядывать полки в поисках нужного пузырька. Взяв один из них, он поднял очки на лоб, чтобы прочесть надпись на этикетке. Затем поставил пузырек на место, выбрал другой и все так же внимательно, как настоящий аптекарь, обследовал его. Ивану, еще не вышедшую из шока, залитую кровью и формалином, тем не менее посетила совсем неуместная сейчас мысль: А Ньеман-то вовсе не старый, он просто близорук.