– Совсем скоро вы почувствуете, что готовы ее принять, не так ли? – однажды осведомился доктор. – Уже практически готов. Пусть приходит – да вот хотя бы послезавтра. – Обязательно передам! – Доктор Келстон кашлянул. – Но прежде хотел бы упомянуть вот о чем. Могу с уверенностью утверждать, что Милдред сдержит данное слово и выйдет за вас замуж, если вы… хм… будете настаивать на свадьбе. – Мужчины еще не придумали надежного способа заставить женщину выполнить такое обещание. – Поверьте, мой друг, способ существует! – Доктор боролся за счастье дочери и не имел права смягчать свои слова, оберегая чувства больного. – Когда Милдред приняла ваше предложение, вы стояли на пороге блестящей карьеры: вполне естественно, она мечтала разделить с вами славу и процветание, – но сейчас все изменилось. В результате трагического происшествия вы не сможете предложить супруге ничего, кроме бедности и однообразного ежедневного ухода за слабым беспомощным мужем. Достаточно показать, что ожидаете от невесты преданности, и она, как всякая порядочная женщина с твердым характером, оправдает ваши надежды. Доктор Келстон выполнил отцовский долг и услышал холодный, не допускающий сомнений ответ: – Хотите, чтобы я ввел Милдред в заблуждение меланхолическими рассуждениями о том, что не имею права ломать ей жизнь? Напрасно: меланхолия не входит в мою программу. Не беспокойтесь, я не сломаю вашей дочери жизнь, напротив: обеспечу лучшие условия. Силби не сомневался в собственных словах, поскольку вообще никогда не лгал ни самому себе, ни другим за исключением фатальной лжи полицейским, однако не понял, что в отношении невесты назначил себя единственным судьей и тем обрек на поражение. Когда Милдред пришла в больницу, Роберт, все еще забинтованный, сидел в кресле на обращенной к реке террасе. Моторная лодка заглушила ее шаги, поэтому ей пришлось произнести: – Я здесь. Необходимость объявить о своем присутствии до такой степени расстроила девушку, что на руку Роберта упала слеза. – Дорогая, не переживай понапрасну! – воскликнул он горячо. – Поверь, для нас с тобой почти ничего не изменится. Я уже собрался с мыслями и понял, что смогу справиться с трудностями. Я действительно говорю правду, а не стараюсь подбадривать тебя и себя пустыми словами. Сейчас, когда я дотронулся до твоей руки, произошло чудо! Прикосновение оживило какой-то важный нерв. Представь себе: оказывается, можно видеть мысленно! – Очень рада, милый, но пока не понимаю, как именно это происходит. Продолжай говорить: может, что-то и прояснится. – Темнота! – воскликнул Роберт. – Вот что мучительно угнетает! Сначала постоянно ждешь, ждешь света. Но нет! Приходится существовать в полной темноте! От этого все чувства путаются и возникает нечто вроде животного страха. Мне было трудно думать о вещах, представлять их форму и цвет, а сейчас вот сжимаю твою руку и вижу, как сияют волосы, как отдает медным блеском волнистый локон на лбу! Чувствую даже, где находится солнце. Неважно, если в этот момент оно скрыто облаками. Главное, что под воздействием эмоциональной силы, которую вселяет твое присутствие, можно вспомнить свет. Значит, огни рампы тоже можно представить! Увлеченный полетом собственной мысли, Роберт погрузился в молчание, которое Милдред вскоре прервала: – Пока ты в больнице, можно мне приходить каждый день, чтобы учить тебя читать по шрифту Брайля? – Не собираюсь учиться Брайлю и всему остальному, что приходится постигать слепым. Вообще не собираюсь жить как слепой. Я обычный человек, в силу обстоятельств лишенный зрения. Милдред восприняла слова жениха как горький оптимизм несчастного человека, как отчаянную веру в то немногое, что ему осталось, и оттого не смогла правильно оценить их смысл. Со стороны же не трудно было понять, даже на этой стадии развития событий, что в мужестве Силби не было ни тени трагического пафоса, и он вовсе не чувствовал себя раздавленным внезапной слепотой. – Вот моя жизненная программа. Скетчами я лишь робко приоткрыл дверь в театральный мир, а теперь намерен твердо ступить на новую территорию. После оплаты лечения у меня останется тысяча четыреста фунтов. Пятьсот из них потребуется на накладные расходы, в том числе на покупку диктофона. Роберт принялся вслух тщательно распределять семейный бюджет: – Отложим сто пятьдесят фунтов на медовый месяц и на непредвиденные траты сразу после возвращения. Получим запас в пятьсот фунтов на следующие пятнадцать месяцев. Уже через полгода я снова буду на плаву. Ты записываешь? – Да, Роберт. Благоразумие порождало сложные вопросы. Что, если он больше не будет на плаву… никогда? – Первым делом надо встретиться с управляющим моим банком, чтобы передать тебе право подписывать все чеки и контракты. Не забывай, что отныне я не смогу самостоятельно подписывать документы. Кстати, на первых порах тебе придется подолгу мне читать. Не возражаешь? Милдред заверила, что не возражает, однако тон ответа заставил уточнить: – Речь идет не только о чтении, дорогая, но и обо всей программе, включая меня самого. Я так поспешно взвалил на твои плечи новую жизнь. Скажи, ты готова… или нет? Отец не напрасно назвал Милдред порядочной женщиной с твердым характером. Бросить жениха в беде она не могла, а потому наклонилась и поцеловала. – Разве может быть что-нибудь прекраснее, чем строить жизнь вместе? Именно такого ответа Роберт и ожидал, поэтому зримо представил, с каким выражением лица любимая произнесла эти слова, однако в действительности Милдред испытывала глубокое сомнение и растерянность. – Через две недели повязку снимут, – пообещал Роберт, не подозревая, как вздрогнула невеста от этих слов. Глава 3 На протяжении нескольких последующих лет Роберт Силби был воплощением всех воспетых литературой добродетелей. В его случае стойкий характер действительно победил превратности судьбы. Он смеялся над собственными неудачами, верил, что поражение невозможно, помнил, что успех приходит к тому, кто его заслужил. Спустя некоторое время пьесы мужественного автора понравились одному режиссеру, в которого Голливуд инвестировал значительный капитал, и признание не заставило себя ждать. За год Роберт, сам того не замечая, взвалил на плечи Милдред огромную тяжесть. Да и она не подозревала, что проложила мужу дорогу в Уэст-Энд. Первая настоящая комедия Силби прошла в провинции через семь месяцев после свадьбы. Постановка из-за недостатка денег и дурной режиссуры прозябала на грани провала, пока в Ливерпуле ее не увидел Терли Уэйн. Уэйн был учредителем торговой компании, активно работавшей на рынке хлопка. Глубокими познаниями в области театра он не обладал, зато самоуверенно полагал, что способен безошибочно определить победителя. Динамичный напор Силби вызвал в его душе должное восхищение, однако значительно более яркое впечатление, хотя и в несколько ином плане, произвела преданная забота Милдред. Понимая, что имеет полное право диктовать условия, в присутствии прекрасной дамы Уэйн сдерживал амбиции и благородно оставлял последнее слово за Силби. Да, постановка действительно принесла антрепренеру солидную выгоду, но автор получил столь значительные отчисления, что смог самостоятельно финансировать свою следующую пьесу. Еще до окончания антрепризы Уэйн переехал в Лондон и, не думая об опасности, начал часто встречаться с Милдред. Спустя шесть лет жизнь стала стабильной в финансовом отношении, и Силби не сомневался, что брак его столь же успешен, как карьера драматурга, не подозревая, что после полутора лет борьбы Милдред ощущала себя в высшей степени несчастной. Роберту даже в голову не приходило, что уже во время медового месяца чувство жены сменилось материнской заботой, постоянно вступавшей в противоречие с его неуклонно возраставшим успехом и непоколебимой уверенностью в себе. Пока материальные условия оставались скромными, Милдред приходилось держать мужа в курсе новейших идей и течений, для чего требовалось изо дня в день подолгу читать вслух. Помимо этого она регулярно выводила мужа на прогулки, а в свободное время занималась хозяйством с помощью неумелой прислуги. И все же ощущение собственной важности поддерживало силы и приносило некоторое удовлетворение. Уже на начальной стадии брака Милдред ощутила первые признаки надвигающейся катастрофы и поделилась опасениями с отцом: – Роберт совсем не бережет силы, папа. В некотором смысле это прекрасно, и все же время от времени становится страшно: нормально ли это? Знаю, что сомнения покажутся тебе глупыми – да я и сама так думаю, – однако порой случаются странные вещи. Обсуждая планы на неделю, Роберт говорит так, словно речь идет не о нем самом, а о каком-то другом человеке. Например: «Он должен попасть на эту репетицию, а если сможем вернуть его домой не слишком поздно, то до сна он сможет переписать последнюю сцену». Самое неприятное, что происходит это не в шутку, а вполне серьезно, причем особенно проявляется в минуты крайней сосредоточенности. – Ничего страшного! – успокоил дочь доктор Келстон. – Полагаю, ты читала о раздвоении личности, хотя вряд ли что-нибудь поняла. Я не психиатр, но могу заверить, что, хотя данное состояние иногда затрагивает чрезвычайно образованных пациентов, такому уравновешенному, собранному человеку, как Роберт, оно не грозит. Его умственная дисциплина вызывает глубочайшее восхищение! Спустя шесть лет Милдред снова заговорила с отцом на эту тему и пожаловалась: – Теперь Роберт начал «раздваивать» и меня тоже. Вчера, когда читала ему новый контракт, заметил: «Ага! Вот об этом он должен сказать жене!» И вечером действительно сказал. Постоянно твердит о своих непревзойденных достоинствах, а в этот раз говорил так, словно я ничего не знала о контракте. И вновь доктор Келстон не заподозрил ничего опасного, а лишь спокойно уточнил: – Что-то еще? Какие-нибудь нездоровые привычки у Роберта есть? – Мне о них неизвестно, но я мало его вижу – только по делу или в присутствии посторонних. Гулять он больше не ходит. Занимается греблей на тренажере, который издает такие же звуки, как настоящая лодка в настоящей воде. И точно так же ездит на велосипеде: как будто дорога сначала поднимается в гору, а потом спускается. Газеты теперь читает специально приглашенный журналист. Если возникает препятствие, Роберт немедленно покупает дорогое устройство, позволяющее обходиться без моей помощи. Он до такой степени наполнил окружающий мир полезными вещами и людьми, что, кажется, уже не жалеет о потере зрения. Возможно, это и есть проявление какого-то болезненного состояния. – Ты с ним несчастна, правда? – Правда, – честно ответила Милдред. – Но самое неприятное, что он-то со мной совершенно счастлив. Часто я веду себя отвратительно, но Роберт ничуть не огорчается и не обижается. И никогда не отвечает грубостью на грубость. Просто говорит что-нибудь такое, отчего мне становится стыдно. А потом… – она содрогнулась, – потом мы миримся! – Что ж, по крайней мере муж тебе верен. Да, кстати… – Верен? – задумчиво переспросила Милдред. – Женщины готовы пойти за ним на край света. Такой большой, сильный… и красивый, если не обращать внимания на стеклянные глаза. По-моему, он просто боится, что интриги помешают карьере, а потому держится совершенно по-викториански. Когда знакомится с новой актрисой, обязательно посылает за мной. Говорит девушке: «Мне необходимо мысленно вас увидеть. Можно прикоснуться?» В этот момент я обязательно должна вмешаться и произнести что-нибудь легкое и любезное. – Кстати… – «Можно прикоснуться?» – горько повторила Милдред. – А я стою рядом, на страже приличия. Вот для чего я ему нужна. Не жена, а так… просто женщина! – Кстати, моя дорогая девочка, должен предупредить о неприятных слухах насчет твоей дружбы с мистером Уэйном. Не сомневаюсь, что говорить здесь не о чем, и все-таки! Примерно в то же время неприятные слухи дошли и до Роберта. Глава 4 По вторникам мистер Силби принимал гостей в своем доме в Сент-Джонс-Вуд, в паре миль от Уэст-Энда. В другие дни допускались только те из посетителей, кому заранее была назначена встреча. В просторной гостиной в форме латинской буквы L, одновременно служившей рабочей комнатой, он собирал своих «придворных» вокруг кресла, снабженного всевозможными полезными приспособлениями. Время от времени хозяин поднимался и прохаживался между гостями, от которых требовалось лишь одно: не путаться под ногами. Четко отлаженная система позволяла безошибочно определить, в какой точке дома или театра он находится. В вечер премьеры Силби без посторонней помощи выходил на поклоны, неизменно надевая темные очки и тщательно гримируясь, чтобы публика не заметила, что он «лишен зрения». Из угла, представлявшего собой изгиб буквы L, до Силби долетела произнесенная шепотом фраза относительно дружбы жены с Уэйном, и впервые за годы слепоты он почувствовал, что мир пошатнулся. Несколько дней он колебался. Милдред держалась точно так же, как прежде. Силби разработал схему детального допроса жены, позволявшего получить откровенный ответ, однако после долгих размышлений отказался от разговора, в глубине души опасаясь, что откровенный ответ нарушит плавное течение жизни и карьеры. На четвертый день он отправил Уэйну записку с просьбой прийти, якобы для того, чтобы обсудить новый театральный проект. Силби принял соперника так же, как принимал всех посетителей, – в гостиной, наедине. – Послушай, старик! Бессовестные сплетники связывают твое имя с именем Милдред. Вот я и подумал, что лучше честно выяснить отношения. Как говорится, карты на стол и так далее! Долгое молчание встревожило. – Прежде всего, Силби, никаких карт не существует, и признаваться мне не в чем, – наконец ответил Уэйн. – Даже руки ее ни разу не коснулся. Не представляю, что вообще здесь можно обсуждать. Мы оба всегда тщательно следим за тем, чтобы не дать болтунам повода для сплетен. Ответ отнял последнюю надежду. Судя по всему, соперник решил, что Милдред уже побеседовала с мужем на эту тему.