Полиция наведалась в галантерейный салон, где ремонтировали несессер из крокодиловой кожи, и к сторожу гаража возле «Гринфеллоуза»: отправляясь в клуб, мистер Чондри оставил чемоданчик в его будке, подчеркнув, что вещь дорогая. Сторож своими руками положил несессер на заднее сиденье «крайслера», когда незадачливый архитектор поехал навстречу собственной смерти. Несессер не нашли ни в «Хаммерсмит-Аполло», ни на обочине дороги. Если убийца инсценировал ограбление, чтобы сбить полицию со следа, то не стал бы брать громоздкий несессер, от которого избавиться непросто – вернее сказать, невозможно, – когда время поджимает. Ламберт присоединился к миссис Чондри и ее сестре в холле «Хаммерсмит-Аполло» почти сразу после убийства, так что отделаться от улики за столь короткое время он бы не успел. Иными словами, если ограбление задумывалось для отвода глаз, несессер похитил не Джеймс Ламберт, а кто-то другой, пока автомобиль стоял на пустыре. Как ни прискорбно, доказательства виновности Ламберта выглядели не слишком убедительно, хотя множество ниточек тянулось именно к нему. Покойный Чондри, имея при себе крупную сумму денег и ценные вещи, остановил машину на новой дороге вблизи пустыря. Должно быть, некто, кого он знал в лицо, жестом попросил его об этом. Этим человеком вполне мог быть Ламберт. Чондри вышел из машины (по собственной воле или нет, установить не удалось). Тело нашли в нескольких ярдах поодаль в канаве, рядом валялась пустая холщовая сумка с эмблемой клуба «Гринфеллоуз», в которой прежде лежали деньги. Позднее Ламберт признался, что миссис Чондри пересказала ему свой разговор с мужем: попросила забрать ее из танцевального зала, а чтобы не опоздать, посоветовала ехать новой, более короткой дорогой. Члены правления клуба подтвердили показания миссис Чондри и Ламберта, касающиеся телефонного разговора, однако никто не мог определенно сказать, что видел Ламберта в зале между десятью и четвертью одиннадцатого. Все эти разрозненные факты, собранные воедино, могли бы подкрепить позицию обвинения, если бы следствие имело хоть одно доказательство, что Ламберт действительно побывал на месте преступления в означенное время. Единственный просчет привел бы его на виселицу. Когда коллегия присяжных при коронере постановила, что Чондри стал жертвой умышленного убийства, совершенного неустановленным лицом или группой лиц, местная полиция обратилась в Скотленд-Ярд. Столичные полицейские подошли к делу непредвзято и признали, что представленных косвенных улик недостаточно, чтобы предъявить Ламберту обвинение. Глава 3 Возможно, отчасти Джеймс Ламберт и верил, будто совершил «убийство из милосердия», но главным его мотивом было желание обладать любимой женщиной, сохраняя респектабельность. Филлис ясно дала ему понять, что Чондри никогда не согласится на развод. Ей не хватило твердости сломить брезгливое отвращение Ламберта к тайной любовной связи, которая могла тянуться бесконечно долго. Если вы убили человека ради респектабельности, было бы весьма нерасчетливо забыть о приличиях сразу после убийства. Между тем приличия требовали, например, чтобы скорбящая вдова соблюдала траур. Сказать по правде, Филлис совершенно упустила из виду это досадное обстоятельство, мечтая о несомненных выгодах, которые сулило ей «убийство из милосердия». Ее больно задело, когда после слушания в коронерском суде Джеймс не предложил проводить ее до дома. Уж не обидела ли она его чем-нибудь? Об этом Филлис спросила, позвонив Ламберту. – Если бы я отвез тебя домой, вышел бы скандал, – объяснил он. – Подумай немного, и поймешь, что я прав. Знаешь, подобные вещи не обсуждают по телефону. – Понимаю, Джеймс, но я так расстроена… Сама не знаю, что делаю. Значит, ты не можешь прийти ко мне? Где же мы встретимся? – Где бы мы ни встретились, пойдут разговоры, этого не избежать. Ты не могла бы уехать, скажем, на месяц и пожить в каком-нибудь пансионе? Как насчет южного Девоншира? Там тепло, а отдых пойдет тебе на пользу. – На месяц! Джеймс, это ужасно! Не думала, что услышу от тебя такое! Мы могли бы встретиться где-нибудь в городе, если ты и вправду хочешь меня видеть. – Но сейчас это невозможно. Мы должны считаться с твоим положением. – Услышав в ответ возмущенный возглас, он добавил: – Тебе не стоило звонить – это была не лучшая идея. Филлис бросила трубку, впервые вспылив. «Бедная девочка, – подумал Джеймс. – Вполне естественно, что у нее сдали нервы. Она не понимает, во что ввязалась». Ламберт достаточно разбирался в технике, чтобы убедиться, что телефон не прослушивается, но полиция могла подключиться к линии в любой момент. И если Филлис взбредет в голову выболтать свои сокровенные мысли, прежде чем он ее остановит… Следовало найти способ уклониться от ее звонков. С этой минуты весь его привычный распорядок рассыпался. Ему приходилось изобретать всевозможные хитрости и увертки, на что уходила масса времени. Однако его маневр принес свои плоды: ссоры удалось избежать. Несколько дней спустя через Эйлин он договорился о встрече с Филлис в одном из лондонских кафе. Сестра оставила их вдвоем на полчаса, и Филлис согласилась уехать на время в Девоншир, но вместо скромного пансиона пожелала остановиться в лучшем отеле Торки[5]. – По словам адвоката, Артур оставил мне достаточно средств. Так почему я должна останавливаться в какой-то жалкой дыре? Джеймсу не приходило в голову, что «убийство из милосердия» может принести немалую финансовую прибыль. Новость привела его в замешательство. – Это твое дело, девочка моя. Когда мы будем жить вместе, ты сможешь распоряжаться деньгами Чондри как тебе вздумается. – О, это будет чудесно! А как скоро мы сможем пожениться? – Я и сам задаю себе этот вопрос. Обычно траур длится год. Филлис пришла в ужас: – Я не смогу жить одна целый год, я заболею! И не проси меня пожить с родственниками. Возможно, я несправедлива к ним, но мне кажется, они не захотят меня принять. – Что ж, может, получится сократить срок траура до полугода. Посмотрим, как пойдут дела. Давай встретимся в этом самом месте, когда ты вернешься из Торки. Филлис так огорчилась, что едва не расплакалась, но в конце концов смирилась с решением Ламберта. – Ты будешь писать мне каждый день! Правда, милый? – Напротив: ни строчки. И ты не должна мне писать. Мы можем обмениваться новостями через твою сестру. Ты ведь не хочешь все испортить, Фил? А вот и Эйлин возвращается. Будь храброй, моя девочка, – добавил Джеймс без прежней уверенности в голосе. – Время пролетит незаметно, и мы будем вместе до конца наших дней. Филлис немного приободрилась с приходом сестры. Было решено, что девушки уйдут первыми. Джеймс поблагодарил Эйлин и хотел уже попрощаться, но тут Филлис осенило: – Ох, Джеймс, совсем забыла рассказать тебе насчет полиции! Ламберта охватил страх. На мгновение его пронзила ненависть к Филлис, столь легкомысленно игравшей его жизнью. – Тот суперинтендант! У нас вышла… стычка. Мне пришлось хорошенько его отчитать! Не верю, что он хоть пальцем пошевелил, чтобы вернуть мне несессер. Я сказала, что он все испортил, сообщив о пропаже газетчикам, и пригрозила натравить на него моего адвоката. После ухода сестер Джеймс попробовал привести в порядок разбегающиеся мысли и разобраться в своих чувствах к Филлис. Эта женщина спокойно выбросила из головы убийство мужа, уже и думать о нем забыла, решив, будто ни к чему не причастна, причем совершенно искренне в это верила. С той же легкостью она убедила себя, что желала мужу смерти из одного лишь сострадания. Она явно не сознавала, что опасность грозит ей самой. Не то чтобы она вообразила, будто Джеймс лгал, уверяя, что смертельная угроза нависла над ними обоими. Вовсе нет! Однако ее ум «просто» отказывался верить, что все ее действия в глазах закона равносильны убийству. Отсюда следовал сокрушительный вывод: если Филлис способна думать лишь о себе и ни о ком другом, резонно предположить, что потеря любимого несессера занимает ее куда больше, чем безопасность любовника. «А это значит, что она не так безнадежно глупа, как я», – с горечью заключил Джеймс. Глава 4 В следующем октябре, в день своей свадьбы, Джеймсу Ламберту все еще не верилось, что они с Филлис до сих пор на свободе после полугода жизни порознь, когда в любую минуту ее бездумная болтовня могла отправить их обоих за решетку. Завладев наконец женщиной, которую желал, он не испытывал ни радости, ни торжества победителя. Великая страсть, горевшая в нем когда-то, угасла, задушенная мелочными заботами о внешней респектабельности. В конечном счете он примирился с собственной жизнью, но что-то в нем неуловимо изменилось. Заурядность Филлис уже не вызывала в нем горечи. Недавнее острое разочарование представлялось ему теперь таким же нелепым, как былое восхищение и обожание. Джеймса по-прежнему к ней влекло. Его глупая маленькая женушка могла быть ласковой и послушной, если потакать ее слабостям. Так сытая кошка довольно мурлычет, стоит ее погладить. Надо принимать Филлис такой, какой сотворила ее природа, говорил себе Ламберт. По настоянию Филлис медовый месяц они провели в Торки, в том же отеле, где прошли первые несколько недель ее вдовства, однако новобрачная больше думала об отеле, чем о долгожданном воссоединении с возлюбленным. Впрочем, она смутно сознавала, что за время разлуки Джеймс Ламберт («Мужчина моих грез, прижми меня к груди»[6]) из пылкого любовника превратился в солидного поклонника, смысл существования которого заключался в том, чтобы ей угождать. Джеймс позволил себе на четыре недели оторваться от дел и в целом неплохо провел время, наслаждаясь отдыхом. После нескольких месяцев тревожного ожидания и страхов напряжение наконец отпустило его. Беззаботное щебетание жены действовало на него успокаивающе. Заметив, что у Филлис немало знакомых мужчин среди постояльцев отеля, он не почувствовал обиды или возмущения, однако в последнюю неделю перед отъездом ощутил сильнейший укол ревности, увидев, как она воркует с молодым человеком, гораздо богаче и успешнее его самого, называя его просто Уилф. Ламберт отказался жить в доме Чондри, перешедшем к Филлис, и та продала его, пополнив свой и без того обширный гардероб. Супруги переехали в дом Джеймса, удобно расположенный недалеко от его гаража. Как ни странно, Филлис оказалась хорошей хозяйкой, весьма расторопной, разумной и расчетливой. Ей удавалось так ловко управляться с делами, что у нее оставалась масса свободного времени. Между тем бизнес Джеймса продолжал расширяться, поглощая его досуг практически целиком. У Филлис же имелась на этот счет своя установка: если ты сама себе хозяйка, то можешь устраивать выходные когда вздумается. Это послужило причиной семейных ссор, начавшихся уже в первый год супружества. Небольшие размолвки, хотя и частые, обычно бывали короткими. Филлис всегда искренне жалела всякого, кто имел несчастье навлечь на себя ее гнев, и не таила обид. Однажды после легкой стычки, о которой она успела забыть, а Джеймс – нет, Филлис вдруг заметила: – Я тебе говорила, что ходила в Скотленд-Ярд спросить о своем несессере? Представь, они тоже сидят сложа руки! – Ради бога, забудь про эту чушь! – прорычал Джеймс и вышел, хлопнув дверью. «Если она так одержима несессерами, какого дьявола не купит себе новый? – думал он в досаде. – У нее уйма денег, которые оставил ей Чондри. Она может покупать себе любые безделушки, как жена какого-нибудь богача». Ламберт не понимал, что такие женщины, как Филлис, привыкли получать предметы роскоши в подарок, как знаки восхищения, однако сознавал, что его гневная вспышка – проявление слабости, отступление от принципа, провозглашенного им самим: принимать Филлис такой, какой сотворила ее природа. Ламберт заехал на Риджент-стрит и в галантерейном салоне Ларота попросил показать несессер из крокодиловой кожи ценой сто двадцать фунтов. Мистер Ларот с сожалением признал, что в настоящее время именно таких несессеров в продаже нет, и предложил два других на выбор: за сто пятьдесят фунтов и за девяносто гиней. Вещь столь же высокого качества, заверил он Джеймса. И разумеется, с аксессуарами из золота. Поколебавшись, Ламберт выбрал несессер за девяносто гиней. Решение было ошибкой: в деловой сфере он ни за что не допустил бы такого просчета, – но девяносто гиней представлялись ему разумной ценой за минутную вспышку раздражения. Придя домой в четыре вместо семи, он застал Филлис у телефона за оживленной беседой с Уилфом. Подождав, когда она повесит трубку, Джеймс достал несессер, и жена тотчас бросилась ему на шею: – Ах, Джеймс, милый! Ты знаешь, как я обожаю крокодиловую кожу! О, он в точности как мой! – Она повернула несессер к свету, нежно воркуя над ним. – Уверена, там три отделения и маникюрный набор! Открыв замочки и откинув крышку, Филлис горестно застонала, словно обманутый ребенок, который еще не научился скрывать свои чувства. – Может, маникюрный набор с другой стороны? Ламберт понял, что в несессере за девяносто гиней всего два отделения и маникюрных принадлежностей просто нет. Раскрытый чемоданчик лежал у ног Филлис, и Ламберт почувствовал себя одураченным. Глядя на него огромными глазами, полными слез, она воскликнула: – Ах, Джеймс, дорогой, не обращай внимания! Не огорчайся, это не важно! Ламберт посмотрел на жену, с тем же каменным выражением лица перевел взгляд на несессер, потом яростно пнул злополучный чемоданчик, так что тот отлетел в другой конец комнаты, где стояла японская напольная ваза, одно из немногих приобретений Филлис для украшения интерьера дома. Ваза разлетелась вдребезги, несессер за девяносто гиней тоже изрядно пострадал. Оставшись в комнате один, Ламберт поднял несессер, отнес в подвал и бросил в топку бойлера вместе со всеми золотыми принадлежностями. Затем отправился в гараж и задержался там до позднего вечера. Филлис сочла, что Джеймс ее больше не любит, и, придя к этому справедливому заключению, хоть и подсказанному ошибочными рассуждениями, бросила мужа и ушла к Уилфи, нимало не заботясь о том, что скажут люди. Разумеется, без пересудов не обошлось, но интерес сплетников к происшествию быстро увял, поскольку как Ламберт, так и соседи не знали ни самого Уилфа, ни его адреса.