Я подался вперед, с трудом переставляя ноги. Потянулся к крепкому толстому стволу и коснулся его странной обветренной коры ладонью – она была влажной, как земля под ногами. В воздухе висел слабый, неприятный запах гнилой рыбы. От корней по стволу взбирался густой зеленый мох. С этим деревом точно было что-то не так. Я это почувствовал. Этому обиталищу злых духов было уже две тысячи лет. Просто стоя рядом с ним, можно было потерять сознание от головокружения. – Так вот, в Японии, – продолжил Юдзуру высоким, почти женским, голосом, – насколько мне известно, есть еще три гигантских лавра. Камфорный лавр растет в основном в Западной Японии, а еще таких деревьев особенно много на острове Кюсю. Сам иероглиф «камфорный лавр» состоит из двух частей: «дерево» и «юг». Выходит, это буквально дерево, растущее в теплых южных регионах. Например, в парке Табару-дзака в префектуре Кумамото есть одно знаменитое дерево. Во время Сацумского восстания[50] его сухие ветки использовали не только как дрова, но еще и как оружие. А ведь по сравнению с нашим деревом оно еще совсем юное! Каких-то триста лет, и ствол в обхвате всего около шести метров… Есть еще дерево в Такэо, префектуре Сага. Благодаря ему камфорный лавр стал символом префектуры. Его окружность у основания ствола – двадцать пять метров, на высоте четырех метров уже меньше – всего двенадцать с половиной; крона с севера на юг – двадцать девять метров, а с востока на запад – двадцать четыре. Высота дерева – двадцать шесть метров, почти как наш великан. И возраст насчитывает тысячу лет! Его еще называют «лавр Каваго», по названию протекающей рядом реки, а местные прозвали его «лесом одного дерева» и поместили у корней святилище богини Инари[51]. На Кюсю и в Ямагути часто можно встретить такие «леса» из одного дерева. На коре некоторых встречаются изображения Ачалы[52]; ведь люди издревле верили, что в огромных деревьях обитают могущественные духи – как злые, так и добрые. Для японцев неважно, добрых или злых богов почитать. Гневному духу они поклоняются еще охотнее, отдавая дань уважения и стараясь не разозлить. – Вы правы, – согласился Митараи. – Еще одно дерево есть в Атами, на полуострове Идзу. Служители святилища Киномия, у которого оно растет, утверждают, что ему две тысячи лет. Оно очень большое! Кажется, будто два ствола переплелись в один, окружность которого достигает пятнадцати с половиной метров, а высота – около двадцати. С этим деревом в святилище Киномия связана одна странная традиция. Вокруг ствола неспроста обвязана соломенная веревка симэнава[53] с тысячей бумажных журавликов. Говорят, что если обойти вокруг дерева по тропинке, то оно продлит твою жизнь еще на один год. Так что я тоже раз десять обошел лавр! – Значит, будете жить долго, – подпел Митараи. – Так что в Японии есть еще такие деревья, но их всего три. Четыре, включая этот лавр. Камфорный лавр растет только в теплых краях, поэтому-то их много на Кюсю и в Атами. А вот то, что настолько большой экземпляр вырос здесь, в Йокогаме, – очень необычно. Для ботаников это тоже загадка! – Действительно! Я как-то слышал, причина в том, что он питался кровью казненных здесь преступников. – Ну, конечно! Напился крови преступников и вырос таким огромным… не смешите! Хи-хи-хи! – Юдзуру снова странно рассмеялся. Его смех разнесся по заднему двору, теперь заполненному густым туманом, как радостный крик какого-нибудь ёкая[54]. Находиться там было жутковато. Резко поднялся ветер, и разом зашумели в ответ листья окружавших нас растений. Наполненный этом звуком мир, казалось, лишился цвета и совершенно утратил признаки животной жизни, обратившись в мир бездвижных растений. – Но все-таки интересно. В Токио, в районе Минато, где я учился в школе, тоже было большое дерево каштанника – такое сильное, что корнями вздыбило землю. Я долго думал, почему же он вырос настолько большим, а недавно узнал, что в период Эдо там была резиденция семьи Хосокава[55]. – Хосокава? – переспросил я. – Вы могли слышать о ней в «Предании о сорока семи ронинах»[56] – в этом особняке заговорщики встретили смерть, достойную самураев. – Ооо… – Я почувствовал, как по телу побежали мурашки. – Именно в нем второго февраля тысяча семьсот третьего года один за другим совершили ритуальное самоубийство семнадцать ронинов[57], включая Ёсио Оиси[58]. Говорят, тогда у дерева и появилось странное свойство – впитав человеческую кровь, оно поглотило еще и их духовные силы и стало таким огромным! Потрясенный, я лишился дара речи. – Кстати, полицейские тщательно обыскали сам дом и территорию вокруг него? – спросил Митараи. – Зачем? – не сговариваясь, одновременно спросили я и Юдзуру. – В поисках петуха! – раздраженно ответил мой друг. – Бронзовой статуи петуха с крыши. – А, петух!.. Да, похоже, полицейские его искали, – ответил Юдзуру. – Но не нашли? – Нет, не нашли. – Интересно, насколько тщательно… они искали на камфорном лавре? – На дереве?! – Да. – Но почему там? – Звучит неразумно, но вряд ли в нашем случае стоит полагаться на здравый смысл. Нам стоит поискать там. – Нет, на лавре точно не искали. – Предлагаю завтра, как рассветет, залезть на дерево и поискать. Сейчас уже совсем темно. – Эй, Митараи… – Что такое? – Ты что, собираешься залезть на дерево? – А как еще можно на нем поискать? Я открыл рот, но ничего не ответил. И о чем он только думает? Одна только мысль об этом приводила меня в ужас! – Не стоит, это опасно! Я думал о раскрытой пасти дерева, готовой проглотить очередную жертву. – Почему? Думаешь, меня съедят? – ухмыльнулся Митараи, его белые зубы мелькнули в сумерках. Сейчас мой друг казался мне безрассудным и легкомысленным смельчаком. Неужели он забыл об ужасных событиях, с которыми было связано это дерево? Нельзя было с уверенностью сказать, что лавр не виноват в смерти Таку. Нет, я был практически уверен, что он как-то в этом замешан! На этот раз нашим главным подозреваемым был не человек – нельзя было предугадать, что могло произойти! – Я хотел бы подняться на крышу, но солнце уже село, а в темноте это лишено смысла. Юдзуру-сан, не могли бы вы пока что показать нам дом изнутри? – весело сказал Митараи, но его голос прозвучал весьма странно. 4 Прихожая гэнкан оказалась довольно просторной. Ровный пол был выложен гладкой окатанной галькой, залитой цементом. Справа от входа стоял большой старый шкаф для обуви, гэтабако[59]; из-за него прихожая выглядела очень по-японски. Перед тем как пройти в дом, нужно было снять обувь и надеть тапочки. Я заметил деревянную ширму с росписью – нихонга, изображавшей величественного тигра. На первый взгляд она казалась старой, пространство между досками совсем потемнело, но сама ширма была отполирована и блестела. Пока дом принадлежал директору стекольного завода, в него, должно быть, приходило много рабочих – именно по этой причине прихожая была широкой, как в отеле. Да и после этого, когда в доме поселился директор школы, поток гостей вряд ли уменьшился. В прихожей прямо напротив гэтабако висел на стене традиционный пейзаж тушью. На стенах коридора, уходящего вправо, куда нас проводил Юдзуру, также были гравюры и картины, написанные тушью. Хоть дом и был возведен в западном стиле, в его интерьере было заметно сильное японское влияние. Всюду висели люминесцентные лампы, но, как мне и показалось снаружи, внутри было очень темно. Обои в мелкий цветочек были старыми и выцветшими, местами покрылись коричневыми пятнами. Деревянный пол в коридоре скрипел у нас под ногами: трое взрослых мужчин шли друг за другом, и каждый их шаг порождал целый хор громких скрипов. Юдзуру открыл дверь с матовым мозаичным стеклом – стеклянная пластина задрожала внутри деревянного каркаса цвета сепии, издавая неприятный резкий звук. В верхней части было написано кистью слово «Приемная». Все в этом доме напоминало мне о детстве – скрипучие полы, запачканные обои, дрожащие двери со звенящим стеклом. Я ощутил приступ ностальгии – казалось, что я снова стал непослушным учеником средней школы, которого вызвали в кабинет директора. Приемная была очень просторной. Посреди комнаты стоял большой прямоугольный стол, а вокруг него дюжина деревянных стульев с резьбой на высоких спинках. Вокруг стола давно никто не собирался – комната казалась неприветливой и холодной. В том году лето было прохладным, стоял уже конец сентября, недавно прошел тайфун – короче, холод был вполне реальным. Солнце успело сесть, температура за окном упала, а огонь еще не развели, поэтому большая приемная успела промерзнуть. У одной из стен возвышался каменный камин. Рядом с ним стоял широкоэкранный телевизор, чуть в стороне – журнальный столик, накрытый белой скатертью, два небольших диванчика и кресло-качалка. Внутренняя часть камина почернела от копоти, выдавая холодное время года – камин определенно недавно использовался, хотя сейчас пламени не было. Юдзуру, указав правой рукой, предложил нам сесть на один из диванов. – Немного холодно, да? – заметил мужчина. – Дом довольно старый, в нем сильные сквозняки… Позвольте, я разожгу камин. – Нет, не нужно! Я привык к холоду, – ответил Митараи. – Привыкшие к бедной жизни часто вынуждены мириться с холодом. Однако Юдзуру, который и сам замерз, все же достал из кармана зажигалку, свернул в рулон лежавшую рядом газету, поджег ее и бросил в камин, оставив поблизости бутылку с жидкостью для розжига. – С ней куда проще разжечь огонь, – отметил он. Я без стеснения оглядел всю комнату. Потолок, казалось, был сделан из гипса – углы и места, где он переходил в стены, были закруглены. Первоначально потолок был белым, но со временем сильно запачкался и приобрел странный серовато-желтый цвет, а местами закоптился или потрескался. Стены, похоже, были сделаны из многослойной фанеры. Присмотревшись, можно было заметить, что они слегка искривлены. Светло-зеленый цвет, в который они были выкрашены, показался мне довольно удручающим – сложно было представить, что он мог кому-то понравиться. Такой оттенок часто использовали для стен вокзалов на старых станциях японских железных дорог. Блестящую краску накладывали множеством слоев, так что, казалось, можно было на ощупь почувствовать ее толщину. В японских домах, как правило, есть большая стеклянная дверь или подобие террасы, выходящей во внутренний двор, но у этого дома, построенного в европейском стиле, было лишь несколько маленьких окошек с видом на сад. На каждом из них висела занавеска с мелким цветочным узором, который выцвел и стал почти неразличимым. Комната освещалась люминесцентной лампой, висевшей под потолком, – ее, скорее всего, установили уже в более поздний период. На потолке остались следы старых осветительных приборов. По верху стен висели старомодные светильники, похожие на газовые лампы, но они давно не использовались. Прямо под одним из светильников висела небольшая картина маслом, в пыльной громоздкой раме. Картина выглядела очень старой и темной – было неясно, что на ней изображено. – Кошмар, согласитесь? – заговорил Юдзуру. – Весь дом – одна сплошная музейная реликвия, которую я постоянно ремонтирую и крашу. Дом ведь довоенный, слишком старый… – Это работа мистера Пэйна? – спросил я, указывая на темную картину на стене. – Нет. Это картина японского художника, висит здесь с момента постройки дома. Никто так и не потрудился найти ей замену. Художник неизвестный, скорее всего, любитель. Явно была по вкусу предыдущему владельцу дома – директору стекольного завода. – В доме остались картины мистера Пэйна? – спросил Митараи. – Нет, ни одной, – ответил Юдзуру, округлив глаза за стеклами очков. Пламя горящего камина окрасило его пухлые щеки в оттенки оранжевого. – По какой-то причине в доме не осталось ни одной его работы. А ведь он, похоже, был довольно известен на родине, в Британии. – Ни одной? – Митараи, кажется, даже привстал с дивана. – Он совсем не рисовал, пока жил в Японии. Даже набросков не осталось. – Странно! Художнику – не рисовать, музыканту – не прикасаться к инструменту, писателю – не писать ни строчки… это же пытка! Должно быть, он был очень занят работой…