Вот так примерно обнимала Василия Мила Голубкова. Подполковник Гулько плечом толкнул старшего лейтенанта и, когда тот оглянулся, вопросительно кивнул на подбитый глаз и исподтишка показал кулак. Старший лейтенант замотал головой – они и вправду его не били! Его гаишники уже битого привезли, а там разве кто разберет, они били, или это он так с подозреваемым дрался!.. – Васька, ты что?! Тебя били?! – Лер, привет! – Одной рукой Василий прижимал к себе свою чертову знаменитость, которая не нашла ничего лучше, как зарыдать тут, на глазах у всех, а другой, наоборот, придерживал ее, чтобы она не особенно бросалась ему на шею. – Ты как тут оказалась? Мила тебя вызвала? Тут он заметил Баширова и вытаращил на него глаза, как давеча подполковник с лейтенантом. Баширов усмехнулся. Дверь в это время опять распахнулась, и на пороге показался подталкиваемый в спину тщедушный молодой человек. Он щурился на яркий свет и беспомощно оглядывался, словно недоумевал, как он сюда попал. – Боже, – сказала Лера Любанова громко. – Кто это?! – Разрешите идти, товарищ подполковник? – пролаял конвоир, приведший тщедушного. – Идите! Мелисса всхлипнула в последний раз. – Это Витя Корзун. Из нашего издательства. Он – курьер. Все смотрели на Витю, а Мелисса Синеокова не смотрела. Она никак не могла себя заставить на него посмотреть. Гулько предложил ей сесть, она без сил опустилась на стул. – Какой еще, на фиг, курьер, – пробормотал Василий Артемьев. – Курьер!.. – Напрасно ты так поступила, – нежно сказал Витя Корзун Мелиссе. – Тебе со мной было бы хорошо. Хорошо-о! А ты так со мной обошлась. – Он родом из Питера, – сказала Мелисса. – У нас работает недавно. Ну, относительно недавно, полгода или чуть побольше. Очень исполнительный, хороший мальчик. Всегда был готов помочь, всегда все исполнял в точности. Он мне несколько раз домой договоры привозил и материалы на съемки доставлял, ну, когда нужно, дополнительное видео, если сюжет про меня… Ахмет Баширов неторопливо полез в карман, извлек из него невиданной длины и толщины сигару и осведомился в пространство: – Можно? – Конечно, Ахмет Салманович!.. Баширов стал неторопливо раскуривать сигару, странный экзотический запах возник в затхлом помещении, не запах, а вопросительный знак – откуда он мог тут взяться?.. – Он всегда был в курсе всех моих передвижений и съемочных дней, – продолжала Мелисса, по-прежнему не глядя на Витю Корзуна. – Когда я полетела в Питер, мне показалось, что я его видела в толпе в аэропорту, и еще удивлялась, откуда он мог там взяться. – Так я же везде за тобой ездил, – ласково сказал Витя. – Я так старался, а ты так со мной поступила!.. – Он видел, как я улетела, и видел, что улетела одна. Он знал, где я живу, потому что гостиницу мне всегда заказывают в издательстве, и Витя всегда ездит за билетами и за ваучерами. Ну, чтобы в гостинице поселиться, нужен ваучер. – Понятно, понятно, – сказал подполковник и покосился на фээсбэшника. – И дальше что? – Он прилетел в Питер, наверное, следующим рейсом, подготовился и на следующий день позвонил мне, что мои съемки, которые отменились, должны состояться немедленно. – Мелисса вздохнула. – Человек, который разговаривал со мной по телефону, знал все – как называется программа, адрес студии, знал время и был очень вежлив. Я объяснила ему, что у меня температура, но он сказал, что это ничего, долго меня не продержат, и за мной придет машина. Я не стала звонить Лере, которая ушла на встречу, потому что знала, что она будет ругаться. Она не хотела, чтобы я ездила на съемки, у меня и в самом деле была температура! Василий Артемьев придвинулся к ее стулу поближе и обнял Мелиссу за шею, так что ее голова оказалась почти прижатой к его животу, к мятой и грязной майке. Она так и сяк повернула голову, вытерла слезы о его майку. – Я вышла из отеля. Села к нему в машину, и он брызнул мне в лицо чем-то из баллончика. Я потеряла сознание и очнулась уже… там. В том доме. – Милка! – предупреждающим тоном сказала Лера Любанова, потому что Мелиссин голос вдруг повело вверх, в горле что-то пискнуло, булькнуло, и она замолчала. – Там я провела… какое-то время, а потом мне удалось выбраться. Никто бы меня не нашел, потому что это даже не деревня, а какие-то брошенные дачные домики на болотах. Меня какая-то сумасшедшая старуха спасла. Я в лесу ночевала, а потом… с заправки позвонила, а Васька был… В гостинице. Он меня искал. – Вы место запомнили? – спросил вдруг фээсбэшник. – Показать сможете? Мелисса замотала головой, но Василий Артемьев крепко сжал ей плечо, почти у шеи, сжал, потом отпустил и погладил, и она сказала твердо: – Видимо, да. Ну, если мне удастся сообразить, в какой стороне эти болота. – Вы не помните, откуда возвращались? – Помню, но… – У нее топографический идиотизм, – сказал Артемьев, – и она была сильно напугана. Конечно, она вспомнит и покажет. Это она только притворяется слабой, а на самом деле она сильная. И все ее показания есть у питерской милиции, они все записали. Я сейчас не назову фамилий, кто с нами там работал, но они все у меня есть. Так что, если вам понадобится… – Нам понадобится, – сказал подполковник Гулько. – Так что сообщите потом. – Мы вернулись в Москву, и он продолжал за мной следить. То есть это я так думаю, что продолжал. – Правильно думаешь, – с удовольствием сказал Витя Корзун и почесал себя за ухом скованными руками. – Как же я мог тебя отпустить, моя девочка! Ты ведь моя любимая девочка, правда? Девочка любит кро-овь, – сказал Витя нараспев. – Она очень любит кро-овь! Она все время пишет про кро-овь в своих книжках, и я тоже люблю кро-овь! Как я ее люблю! Мы бы стали вместе любить, а ты все испортила! Все, все испортила!! Баширов все курил, попыхивал сигарой, а Витя Корзун, курьер из издательства, вдруг бросился вперед, протягивая скованные руки к Мелиссе, она взвизгнула, отшатнулась, и Василий плечом отшвырнул его на стол, с которого посыпались телефон, бумаги и ручки, и портрет Феликса Эдмундовича опять обрушился со стены и вылетел из рамы, и старший лейтенант Крюков прыгнул на Витю, но тоже одолел не сразу. В тщедушном теле заключалась сокрушительная сила, и теперь она рвалась наружу, как демон из преисподней, выла, скалилась, исходила пеной, не давалась и металась. В конце концов его все-таки прижали спиной к столу, и ноги его забили по полу, и шум был страшный, а Мелисса все не открывала глаз. – Ну! Ну, тихо! Лежать, я сказал! Ноги в грязных ботинках уже не били, а медленно возили по полу, и локоть старшего лейтенанта прижимал Витино горло. Он тяжело и прерывисто дышал и закатывал глаза. Растянутый рот улыбался, и это было очень страшно. Витю рывком подняли со стола и посадили на стул в центре комнаты. Он сидел и улыбался. – Любимая моя, – сказал он Мелиссе и вытер разбитый рот. – Я тебя давно люблю. Я все твои фотографии собрал, все газеты, все журналы, чтобы ты только у меня была и больше ни у кого. Ты же не знаешь, как это хорошо, что я тебя люблю! – Что это за дом, где ты ее держал? – спросил старший лейтенант и встряхнул его за плечо. – Слышь ты, придурок! Что это за дом? – Не ори, я слышу, – сказал Витя. – Это мой дом. Мой собственный! Я там все для нее приготовил, даже алтарь построил. – Что ты построил?! – Алтарь, – с удовольствием повторил Витя Корзун, курьер, и рука Василия Артемьева тяжело съехала с плеча Мелиссы Синеоковой и сжалась в здоровенный кулачище. Мелисса обеими ладонями обняла кулачище, как будто боялась, что он натворит дел. – Жертвенный, в саду, как у друидов! Хотя что ты можешь знать о друидах, мент поганый! При слове «алтарь» Лера Любанова сильно побледнела, глазищи загорелись нестерпимым голубым огнем, и волосы на фоне побледневшего лица показались очень черными. Похоже, ни ментам, ни фээсбэшникам слово «алтарь» тоже не понравилось. – На том участке бабушка картошку сажала, а потом там все бросили, потому что болото каждый год подтопляет, не растет ничего, – охотно продолжал Витя. – Я там все специально устроил. У бабушки. Там подвал, где нас отец держал, когда мы шумели. А бабушка там до сих пор живет и ничего, не шумит. У меня там и фотографии, и газеты, и свечи, и все, все было, а она не поняла! Ничего не поняла! Тут он вдруг закрылся скованными руками и заплакал. Плечи задрожали, и пальцы задрожали. – Я так для нее старался! Я так хотел, чтобы она оценила, а она ничего не оценила! Она же про это писала, про поклонение и про друидов! Она мне все сама рассказала, как надо сделать. И я так и сделал! – Он всхлипывал совершенно по-детски, кажется, даже слезы лились. – А она на меня натравила свору волков! Все из-за нее!.. – Ты что, все время за ней следил? – Не-ет, – он помотал головой, тоже очень по-детски, – не все! Я знал, что она живет с другим, но это не имело значения. Потому что с ней рядом должен быть я, только я! А этот никого к ней не подпускал! Я ей звонил, а трубку всегда он брал, а я звонил, только чтобы послушать ее голос! А он мне не давал! Я думал, когда заберу ее себе, его убью! Убью! Он мне мешал! Так же неожиданно он перестал плакать и теперь с ненавистью смотрел на Артемьева, глаза у него горели. – А я не люблю тех, кто мне мешает! Я его не люблю, потому что он не давал мне с ней говорить, а она принадлежит мне! – У тебя в Питере была машина? – Это подполковник Гулько спросил. – У сестры машина, – сказал Витя охотно. – Она ее мне всегда дает, и тогда дала. Я Мелиссу увез и вернул машину, я потом к ней на электричке приезжал, когда свечи привез, а потом еще раз попросил, и тогда она мне дала, сестра! Она мне всегда дает! – А здесь у тебя откуда машина? – Издательская, – сказала Мелисса. – Я ее узнала. Меня на ней несколько раз на съемки возили, когда Васька… Василий не мог со мной поехать. Я узнала нашу машину, когда он меня к ней тащил. То есть издательскую. – А как же вы его-то не узнали, девушка?! Машину узнали, а его нет?! – Издалека… не узнала. – Она видит плохо, – подал голос Артемьев. – А тогда, в Питере? Вы его тоже не узнали? Как же так? – Я видела его всего одну минуту, лицо скрывал козырек бейсболки, – сказала Мелисса. – Да и то я на Исаакиевский собор смотрела, а не на него. А потом, – тут она улыбнулась извиняющейся улыбкой, – я вообще плохо знаю в лицо курьеров. Их несколько человек, и…