— Этот идиот Бергштейн довел державу до ручки, — нарушил молчание дед, снимая тяжелые наушники. — Кругом бардак. Утром поймал одну передачу после долгого молчания. Из Карпысака. Прервалась на полуслове, ничего не ясно. А от остальных поселений вестей нет вообще! Только из столицы транслируют одно сообщение раз в сутки. Типа все у них нормально, а будет еще лучше. Но сегодня в эфир не выходили, — дед взглянул на часы. — Может, передач больше не будет. В любом случае… пока длится этот раздрай, надо занять другое место для проживания. Больше шанса не будет. Он передал младшему наушники, и тот надел их. Но кроме шума, словно в морской раковине, не услышал ничего. Странно было слушать этот голос эфира. Иногда в нем сквозь треск и шорохи где-то на пределе слышимости проскакивали звуки, похожие на обрывки слов. Но дед говорил, что это иллюзия. Младший слышал только кваканье, как на пруду с лягушками, и ничего другого не дождался — И вот мы уходим с орбиты последнего цивилизованного государства на Земле. В пустошь. В никуда. Переждать бы смуту… и снова можно восстанавливать контакты. Лет через двести, — дед откинулся в кресле, покрытом шкурой убитого отцом огромного медведя. Свой чай он пил теперь только из металлических кружек — пальцы держали плохо. По этой же причине не наливал его слишком горячим. Бурубухайка — кто, интересно, так первым назвал их грузовик? — чуть встряхнулась, переваливая через ухаб. Мотор натужно заревел. Подвешенные к потолку фигурки человечков, вырезанные из старых CD-дисков, тревожно зашелестели. Машина была гибридом автобуса и грузовика, и мало кто помнил, чем она являлась изначально. Снаружи корпус был однотонно серый, но изнутри салон был разрисован и разукрашен картинками, которые они рисовали всем миром. Примерно половина салона была отведена под груз, остальное занимали люди на сиденьях и лавках. Кроме их семьи тут была Светлана Федоровна с детьми и еще одна черноволосая женщина лет тридцати, Дарья. Отец в данный момент сам сидел за рулем. Дед отложил книгу, которую начал было читать. — «Жизнь Василия Фивейского». Леонид Андреев. Очень жизнеутверждающая книга… шучу. Про конец мира, но для отдельно взятой семьи. Это страшнее Лавкрафта и Эдгара Аллана По, вместе взятых… потому что это правда. Я часто думаю, насколько парадоксальное существо — человек. Начинает войны, борясь за мир. Порабощает и притесняет, потому что хочет свободы и справедливости. Совершает самоубийство из страха перед смертью. Затевает эти пляски с бубнами… с ракетами и флагами…чтоб не оставаться наедине со своим роком. — Рок — это такая музыка? — Нет. Рок — это то, что по-английски зовется «doom». Судьба и погибель. Хотя музыка такая тоже есть… — Я прочитал твою книжку, дедушка, — сказал Сашка деду, вдруг вспомнив то, чем давно хотел поделиться. — Что ты усвоил из нее? — спросил старик с любопытством. — Там много незнакомых выражений. Я сделал пометки, как ты говорил. Ты мне объяснишь эти слова? — Обязательно… — кивнул Данилов-старший. — Когда мы доберемся до места. «Он говорит так, как будто думает, что можем и не добраться», — промелькнуло в голове Младшего, но вместо мороза по коже ощутил азарт и почти приятную, бодрящую тревогу. В серьезные опасности он не верил, а против мелкого неопасного приключения не возражал. Их было много, они были вооружены, а отец и Пустырник — руководители опытные и решительные. Последнего вождь отправил командовать авангардом и дозорами. — Женя! — донесся дребезжащий голос из-за фанерной загородки. — Подойди сюда! Сестра встала, одернула платье и пошла проверить бабушку. Сашка знал, что по дороге той стало лучше. Она словно бы ожила, покинув Прокопу, которая их всех столько лет держала невидимыми узами. Даже сама ела и узнавала всех близких. Даже пыталась вставать. Младший отдёрнул плетеную занавеску и посмотрел в оконце. Машина катилась под гору, далеко оторвавшись от тихоходной основной колонны повозок, и обгоняла уже последние из них. Скоро впереди останется только передовой дозор — верховые на самых резвых конях шли быстро, но все же недостаточно быстро, чтобы грузовик не сумел их догнать, даже такой раздолбанный. Тогда придется остановиться в любом случае. Выравнивать с ними скорость означало жечь слишком много горючего. Такие же конные дозоры шли с боков (или с флангов, говоря по-умному). Лошадей в галоп не пускали, они шли шустрой рысью. Но именно шли, а не скакали. Путешествовать так, подгоняя возможности разных видов транспорта друг под дружку, было тяжеловато — но выхода не было. А ведь еще был скот, который перегоняли своим ходом. Поэтому средняя их скорость была скоростью даже не пешехода, а коровы и козы. Когда шоссе делало крутой поворот, Сашка видел, что колонна далеко растянулась змеей и ее хвост едва заметен за пеленой сгущавшегося тумана. Словно поднимаясь из земли, вырастали на горизонте нерезкие, сглаженные временем вершины. Поднимались, прежде чем снова исчезнуть в дымке. Будто хозяева, вставшие из-за стола, чтоб проводить дорогих гостей. Вокруг, пропуская машину, ехали без строя и порядка повозки переселенцев. С соседней повозки, которую тащила пара низкорослых лошадок, ему махнули рукой два мужика, в одном из которых Сашка узнал однорукого Волкова. Лицо другого было скрыто капюшоном. Похоже, собирался дождик. Что у них там за груз, отсюда было не разглядеть, но Сашка помнил, что отец категорически запретил брать с собой мебель: «Этого добра мы еще найдем как грязи». У Волкова был короткий карабин, хотя трудно представить, как он управляется с ним; у второго был «калашников». Оружие они положили так, чтоб на него не попадала вода, но чтобы оно находилось под рукой. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», — говорил в таких случаях дед. Люди на повозке настороженно поглядывали в сторону обочин, хотя Сашка видел, что слева и справа от трассы не было ни кустика, за которым мог бы укрыться враг. А рельеф хоть и был холмистый, не давал ни одного сколько-нибудь приличного укрытия для тех, кто мог бы желать им зла. Чуть сместившись к обочине, машина остановилась возле насквозь проржавевшей фуры с логотипом какой-то фирмы на рифленом борте. Они встали, не доезжая ста метров до высокой эстакады. Дорожный знак говорил, что скоро будет поворот направо. Другая табличка гласила: «Рассвет — 5 км. Калтан — 20 км.». Здесь они стояли довольно долго. Потом Сашка услышал, как подъехала какая-то машина и открылась водительская дверца. — Явились — не запылились, — дед с оханьем и скрипом костей поднялся с кресла. Вместе с отцом они вышли из машины. Выглянув в окно, Сашка увидел, что к ним присоединились братья Красновы. Пустырника нигде не было. Похоже, объезжал фланговые дозоры или ускакал на своем коне далеко вперед. — Ну, здорово, Тигр! Как жисть? — громко произнес насмешливый грубоватый бас. — Че-то вы оторвались далеко. Куда торопитесь-то? Так, кроме деда, отца называли почти исключительно киселевцы. А это означало, что приехали союзники. — Да вас только за смертью посылать, — отвечал отец сердито. — Почему так долго? Я же рассказал про шухер. Или не боитесь? — Да мы не из пугливых. И никто нам не указ, — отвечал Каратист, сын Боксера, вождь народа Киселевки. — Мы птицы вольные. Он был невысоким и почти квадратным, с желтым лицом и чуть раскосыми глазами. Отец его занимался тайским боксом и был наполовину хакасом, сам он, выходит — на четверть. Настоящее имя его было Айрат, а фамилию уже никто не помнил. Чаще звали Каратистом или Каратом. — Но мы же, блин, договаривались! — лицо Андрея Данилова было серым от злости. — Значит, не получилось, — отвечал киселевец. Гости были похожи на прокопчан — одеждой, бородами, манерой держать себя, оружием. Киселевцев было трое — вожака сопровождал здоровенный детина в маскхалате с ручным пулеметом и пожилой мужик в кепке и болотных сапогах, в армейской разгрузке. — Эх, да черт с вами. Птицы перелетные… — отец махнул рукой. — Проехали. Не возражаете, что вы пойдете в арьергарде… ну, взади, а мы впереди? Каратист кивнул, убирая в карманы волосатые кулаки — сами по себе грозное оружие, не хуже, чем его пистолет в кобуре. — Ну, лады. Тогда по машинам. Радиомолчание соблюдаем. Кроме крайних случаев. Если что случится — мы вас не бросим. — И мы вас, — пробурчал здоровый мужик с РПК. — Куды же от вас денешься? У меня родная дочь замужем за одним из ваших балбесов. На этом расстались, разойдясь по своим машинам. Сашка не мог разглядеть отсюда их колонну, но увидел чуть поодаль машину УАЗ, которую почему-то называли «буханкой», с пулеметом на крыше. Пару раз киселевцы приезжали на ней в их город. В нее и забрались представители «делегации». Двигатель зарычал, и машина поехала прочь, подняв небольшую волну, когда пересекала лужу. Двигатель на ней стоял дизельный, и уже за одно топливо к нему киселевцы должны были быть благодарны прокопчанам. Солярка была получена лет пять назад из Заринска в обмен на ценные меха и хранилась как неприкосновенный запас — на крайний случай. И вот настал случай крайнее некуда. Вскоре их грузовичок тоже тронулся в путь. Где-то в кузове Гоша пел одному ему понятную песню, чавкая попутно пирогом. Песня была печальная и заунывная. Одна из тех, которую он слышал в раннем детстве, когда у них еще были в избытке аудиоплееры. Здоровяк тоже прощался с этой землей. После возвращения из старой шахты его заперли под замок и напоили отваром, который был настоян не только на корнях валерианы. От него он вскоре свалился, как подрубленное дерево, крепко уснул, а после отправки ему дали новую порцию. Сейчас он был меланхоличен, но спокоен. И в песне его, больше похожей на мычание, Сашка с удивлением узнал искаженные слова чужого языка. Английского. Зис из зе энд. Май онли френд, зи энд. Под монотонное пение и убаюкивающее покачивание «бурубухайки» на ухабах, Данилов-младший и не заметил, как начал уплывать от реальности на лодке видений. В полусне он слышал негромкий разговор. — Лучше бы спел «Let my people go», — в голосе деда звучали нотки грусти. — Жаль, твой братец ее не знает. «Отпусти народ мой…», как говорил один еврей одному фараону. — Фараоны — это так в Англии называли ментов, да, батя? А то я по-англиски кроме «уан», «ту» и «сри» ничего не знаю. — Нет, фараоны — это верховные менты Древнего Египта. Они строили пирамиды и зиккураты. Хотя вру… зиккураты строили в Вавилоне. На несколько секунд стало тихо, и слышно было только, как что-то постукивает не то в моторе, не то в корпусе машины. Когда Данилов-старший заговорил снова, голос его звучал как надтреснутая пластинка в старом проигрывателе. — Когда обживетесь и разберетесь с неотложными делами, переименуй поселение. Нечего тащить груз прошлого в новый мир. Считай это моей просьбой, сын. — А почему «я», а не «мы»? — Ну… — дед замялся, подбирая слова. — Может, и мы. Но решать тебе. Ты вождь, а я кто такой? Назовите его «Звенящий ручей». — А откуда ты знаешь, что там будет ручей? — недоверчиво спрашивал папа, шурша бумагой. Явно картой здешних дорог. — Поверь мне, я знаю, — с хитрецой в голосе отвечал дедушка. — Ты же не настолько глупый, чтоб основать поселение вдали от источника питьевой воды. В этот момент Сашка провалился во временное забытье окончательно. Сны редко снятся человеку, когда он засыпает сидя. Только обрывки мыслей и образов. Вот и он увидел калейдоскоп картинок, в одной из которых был город на берегу моря. Он был и похож, и не похож на тот, где они побывали с дедом. В нем у самого берега над бездной черной воды поднимались высокие башни, похожие на стальные иглы. Глава 6. Трасса Р-366 Проснулся он оттого, что кто-то грубо и бесцеремонно тряс его за плечо. По ощущениям проспал он не больше часа.