Примали Большой косы угрюмы и молчаливы. Наверное, холод сковал им языки. От них не услышать воплей и причитаний, не увидеть плясок и праздных движений. Пытаясь «поговорить с душами», они не обсыпают себя пеплом недавно сожжённых покойников, а приносят им в жертву часть себя. Я не знаю и не могу знать, как и зачем они это делают. Но одно мне известно — некоторые вправду слышат голоса и созерцают во сне странные картины. Такие примали обладают невероятной силой. Одни разбивают праховые вихри взмахом ладони, другие чувствуют воду за множество километров. А недавно я встретил того, кто смог добыть её из самого воздуха! На моих глазах его отёртая о штанину ладонь наполнилась влагой. И он испил её посреди мертвенно-сухой пустыни, а после напоил и меня. Сердце моё с тех пор трепещет от благоговейного страха. Во мне окончательно утвердилась мысль: таланты прималей как-то связаны с чёрным солнцем. (Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама) (Архипелаг Большая коса, о-в Валаар.13-й трид 1019 г. от р. ч. с) Астре глубоко вдыхал сырую прохладу вечера. Шлейф ушедшего солнца разделил небо и землю бледной полосой. Было так тихо, что казалось, мир онемел. Замолкли крикливые птицы, уснул ветер, даже травинки замерли в ожидании. Безмолвие окутало мир, всё было недвижимо, но тут раздался чей-то вопль. В спину ударила волна испуга. Калека вздрогнул, не сразу узнав знакомый голос. Это бежал, утопая по пояс в траве, Генхард. — И убью-у-у-у! — сдавленно выл парнишка. — Всех вас поубиваю-у-у! Запыхавшийся, с соломой в волосах, он выскочил на поляну и остановился перед столбом Астре, утирая сопли грязным рукавом. — А и не подохнете никак сво-олочи-и-и! — Хватит стенать, — отрезал калека. — Делай, что велено. Он оттолкнул испуг паренька. Это было не так уж трудно: связь между ними ещё не окрепла. — Да сгорите вы все-е-е! — всхлипывал Генхард. — И я вместе с вами уродами! — Ты укрытие сделал? — И н-не сделал я! Где я тебе тут его соображу? В голом поле? Хоть бы деревце в округе бы-ы-ыло! Траву вокруг столбов и ту покосили всюу-у-у! — Ладно, не вой. Нож взял? — А и взял! Еле добёг до вас проклятущих! Думал, меня по дороге поджари-ит! А-а-а-а, солнца нету совсе-е-ем! Помрём все вот-во-от! Он продолжал причитать, пока освобождал пленников. Астре велел сначала заняться младшими. Время стремительно таяло. Генхард оттаскивал спящих в сторону и скулил: — Подохну-у-у из-за куценожки проклятого! Сгорю ведь! Слёзы катились градом. Тощие руки тряслись. Астре отгородился от стонов и воплей. Он думал о другом. Рядом ни леса, ни оврага, ни впадинки. Что толку от стараний Генхарда, если негде укрыться от затмения? Астре велел резать траву и закидывать детей. Привязанный к столбу и как никогда беспомощный, он ненавидел себя. Девять человек обрёк на смерть. Иремил и отец уже погибли из-за него. Больно. Как же больно. Астре прокусил губу до крови. Прималь спас бы всех. Не требуя помощи. Не сомневаясь. Рядом с ним дети чувствовали защиту. Теперь, когда Иремила не стало, Астре должен был заступить на его место. Но как? Как он мог оградить семью от затмения? Он оставался слабым, даже используя дар прималя. Все силы уходили на то, чтобы вернуться в тело. — Что если… без возврата? — шепнул калека. Больше он не сомневался. Завещания прималя одно за другим проносились в памяти яркими сполохами. Знания, которые Астре всю жизнь пытался отринуть, вливались в него, выталкивали из тела. — Да не может эта твоя трава! — ревел Генхард. — Тут целое поле скосить надо, чтобы их закидать! А я-то как спрячусь? А на меня тебе, куценожка, наплева-а-а-ать! Он всхлипывал, иногда замирал, со страхом глядя в нагое небо, и снова принимался рвать сухие, шелестящие стебли. — Всё! Всё! — Генхард упал на землю обессиленный. — Не спасёт их твоя трава! Не спасёт! И тебя я отвязывать не буду! Чтоб тебя первого сожгло! Он прижал колени к груди и качался взад-вперёд. Потом вскочил. — Чего молчишь, а? Чего молчишь?! Астре не отвечал. Он, не моргая, смотрел вдаль. Не шевелился. Почти не дышал. Он ждал ответа. И ответ пришёл. Генхард проследил за взглядом безногого и поперхнулся воздухом. С запада ударил ледяной ветер, пронзил лёгкие, скользнул под трепещущую одежду, смахнул чёрные сосульки со лба. Запад наливался свинцом. Бушевал. Клокотал. Словно кто-то невидимый натягивал на небо плотное одеяло из туч. Стремительно надвигалась гроза. Генхард глянул на Астре и увидел, как в его глазах отразился первая вспышка молнии. — Проклятый колдун! — закричал парнишка и присел на корточки. Ураганный ветер сбивал с ног. Плохо вкопанный столб справа от Астре рухнул в траву. Генхард ухватился за второй и зажмурился. Калека смотрел, не моргая. Он не чувствовал тела. Онемевших рук. Затёкших культей. Разум Астре растворился высоко наверху. Он сгонял капли в облака. Направлял ветер. Лепил тучи. — В тебе есть дух прималя, — часто повторял Иремил. — И он куда больше моего. — Откуда ты знаешь? — спрашивал Астре. — Я проверял тебя и не раз. Только не говорил, как и зачем. Хочешь, я научу тебя тому, что знаю? — Нет. Астре не хотел быть прималем. Но Иремил не слушал калеку. Он часто брал его с собой в походы по пустынным землям и рассказывал, как мир делится на мельчайшие частицы, а из них рождаются вода, земля и воздух. Как ладони чувствуют живые вибрации под землёй. Как глаза проникают вглубь человеческих душ и видят изнанку. Плотная бушующая завеса укрыла землю от затмения. Стало темно. Лишь вспышки молний прорезали густой мрак. Генхард оцепенел. Потом подбежал к Астре и потряс его за плечи. Калека опомнился и ощутил сильное жжение в глазах. Иремил ведь предупреждал, что их нужно закрывать. Веки не опускались. Прошла минута, но тело не слушалось. Астре не чувствовал себя целым. Часть его духа словно бы до сих пор кружилась в хороводе капель и никак не могла уместиться в тесную оболочку. Через мгновение Астре забился, как припадочный. В голову ударил жар. Калека почти оглох от стука сердца и шума крови. Генхард что-то вопил, но его голос был размытым, отдалённым. Астре провалился глубоко внутрь себя и почувствовал, что умирает. Он расползался, распадался во все стороны, мешался с воздухом и каплями хлынувшего дождя. Калеке мерещилось, будто он становится пеплом. Лёгким, рождённым из тысяч пылинок, вездесущим. И он разлетелся бы по ветру, но кто-то не позволил этому случиться. Из ниоткуда возникла стена. Каждая частица Астре упёрлась в преграду, и кольцо принялось сжиматься. Оно приближало дух к безвольному телу, вдавливало в тесноту плоти. Настойчиво, почти грубо. Астре начал собираться, сливаться воедино. Капля за каплей всё возвращалось на свои места и замирало. Астре опустил веки. Почувствовал тряску от рук Генхарда и тепло его ладоней. Услышал шум ливня и громовые раскаты. — Да очнись же ты! Прокляту-ущий! Чернодень настал! Настал уже! Чего делать-то?! Делать чего?! — Буди всех. Нужно уходить. С волос капала вода. Стекала за шиворот. Охлаждала натёртые верёвками запястья. Генхард разбросал траву и стал хлестать спящих по щекам. Почему он не ушёл? Для чего ждал приказа, когда мог бежать сломя голову в поисках убежища? Один за другим дети кое-как очухивались. Голос Астре помогал им прийти в себя. — Поднимайтесь. Нам надо уходить, пока гроза не закончилась. Там, с краю поля, заброшенная мельница. Астре увидел её глазами прималя и запомнил образ. — Где? — выпучил глаза Генхард. — На юго-западе, вон за тем холмом. — Да ты сдурел, куценожка! Не дойдём же! — Хватит скулить! — отозвался Марх. — Сколько у нас времени до чернодня? — Он уже идёт, — спокойно сказал калека. — Но тучи укроют нас на какое-то время. Нужно добраться до мельницы. — Да где она?! — Генхард ловил каждую вспышку молнии, пытаясь разглядеть убежище. — Ничего я не вижу! — Развязывай Астре, болван! — рыкнул Марх, отвесив парнишке оплеуху. — А вы чего разлеглись? Вставайте живо! — Ой! Х-холодно! — пискнула Яни. Сиина сонно огляделась. Тут же вскочила. — Все живые? Где вы? Вопрос утонул в струях дождя. — Да живые, сестрица, живые! — успокоил Марх, помогая подняться Рори. Вспышка молнии выбелила его лицо, и снова наступила темнота. Сиина щупала землю рядом с собой. Дети перекрикивались, цеплялись друг за друга. Перепуганные, замёрзшие и мокрые до нитки. Генхард усадил Астре на закорки. Марх поднял Илана. Сиина отыскала Тили, обняла, рыдая. Яни, Дорри и Бусинка намертво вцепились в подол её платья. Спотыкаясь в темноте, хлюпая по лужам и почти ничего не видя за кисеёй ливня, они двинулись вслед за Генхардом и Астре. Парнишка причитал так громко, что можно было не бояться отстать. Местные поля забросили с тех пор, как прах порченых стал гулять по округе. Путь до тленных земель был слишком дальним, и Валаарий велел сделать местом казни эту степь. Здесь перестали сеять хлеба и заготавливать сено. Водяная мельница на реке Улья превратилась в дом для птиц и сквозняков. Плотину давно прорвало, сломанное колесо доживало век без пользы. Гнилые доски пола проваливались, но в крыше не зияли дыры, и этого было достаточно для спасения. Когда беглецы добрались до хижины, дождь стряхивал с подола туч последние капли. Небо обещало вот-вот проясниться. Генхард толкнул расхлябанную дверь и ворвался в холодный мрак комнаты. Небрежно скинул Астре. Бросился к ставням на окнах и с облегчением понял, что все до единого закрыты. Он сполз по бревенчатой стене, скрутился калачиком на полу и тихо зарыдал. Марх забежал последним, убедился, все ли на месте, захлопнул дверь, задвинул засов. Повисла тишина, пропитанная шлейфом отступившего ужаса. — Так мы что ли живые до сих пор? — наконец опомнился Илан. — Да уж не дохлые, — съязвил Марх. — Патлатый нам подмог что ли? — У-у-у-у, — донеслось из угла завывание Генхарда. — Натерпелся из-за вас проклятущи-иих! — Ты как? Сиина присела на корточки рядом с Астре, взяла его руки в свои, пытаясь согреть. Но у самой ладошки оказались ледяными. — Запястья жжёт немного, а так ничего. Калека притянул её и крепко обнял. Запах ромашки и сена в волосах сестры мешался с дыханием дождя. Теперь Астре понимал, как чувствовал себя Иремил, возвращаясь после долгих походов к семье.