Богатые господа Намула любили держать при себе диковинных человечков. Некоторые порченые были на вес золота. Например, легковеры. С ними такую потеху разыгрывали — животики надорвёшь от смеха. Поставь дурачка перед огнём и скажи, что он не горячий. Так, ведь, руку сунет без раздумий! Обожжётся, слёзы градом. А скажешь, мол, это только в первый раз больно, сунь ещё! И опять сунет! Потому легковеры быстрее всех умирали. И ценились дорого. В больших городах порченых детей давно не стеснялись, а вот по деревням прятали до поры до времени, потом выгоняли на все четыре стороны. Иной раз смотришь — бредёт по дороге средь полей какой-нибудь пацанёнок лет десяти. Глаза как не от мира сего. Страшные. Сразу ясно, что с Целью. На соседний ствол пришлось прыгать. Приземлившись, Косичка потерял равновесие, но воткнул палку в жижу и удержался, опираясь на неё. — Ладно, пошли вместе, — крикнул он, понимая, что в сумерках одному будет жутковато, особенно, если ещё раз ухнуть в топь. — Только не наступай на дерево до тех пор, пока я по нему целиком не пройду, поняла? Безымянная кивнула и осторожно двинулась следом. Темнота густела, но белая кора под ногами всё ещё была видна. Наконец, Липкуд плюхнулся в заросли у опушки и блаженно выдохнул. Могильный лес здесь заканчивался, дальше простиралась вересковая пустошь. Вдалеке, у подножия холма сиял разноцветными огнями весёлый город Папария. Безымянная тихонько села рядом. Посмотрела на запад. В глазах отразились блики. — А ты чего раздетая такая? И без котомки. Тебя ограбили или из дома выгнали? — Выгнали. Липкуд резко сел. — Так ты порченая! Она снова пожала плечами. Косичка придвинулся ближе и схватил девочку за руку. Она посмотрела на него с удивлением. Ладошка была тёплая и мягкая. Липкуд окончательно убедился — безымянная не призрак. Её наверняка прятали в подвале, пока десять годков не стукнуло, а теперь отправили куда подальше. Мира не видела, вот и странная. На солнце не бывала, потому и бледная. Хитрая мыслишка растянула рот Липкуда до ушей. Эту малявку облапошить проще простого, а значит, и за легковерку можно выдать. Даже если Цель у неё другая. — Теперь тебя зовут Элла. — Как ленту? — Как красотку, которая мне её подарила. Элла ничего не сказала, и Липкуд облегчённо выдохнул — не правдолюбка. Ноги у девчонки имелись, лицо было без шрамов, да и враньё она не разбирала. Значит, либо сочувствие, либо вера. — А ты знаешь, что во-он там, за той берёзой прошлой весной маленький лосёнок утоп? Вот такусенький был всего. Ещё титьку мамкину сосал. Плакал, как дитёнок! — Косичка наигранно шмыгнул. — Чего смотришь? Не жалко? — А почему ты его не спас? — поинтересовалась Элла, ничуть не переменившись в лице. — Есть! — не сдержался Липкуд, хлопнув ладонью по траве. — Плевать на него. Давай-ка рви листы и помогай мне жижу оттереть. Внизу ручеёк течёт, но стираться в такую холодину я не буду. Пусть лучше так сохнет. — Я замёрзла. — Так пошевеливайся! И согреешься сразу. Прохлада ночи скрадывала запахи. Меньше била в нос торфяная вонь, терпкий аромат вереска стал едва различим. Липкуду хотелось скорее добраться до города. Он не любил тёмное время суток, если только не проводил его в питейных домах среди шума, потных людей и раскалённых жаровен. Ночью всё умирало. Не катили по дорогам резвые повозки. Молчали птицы. Не гудели над лилово-фиолетовыми куртинами пчёлы. Мир выцвел и затих до утра. Когда они расправились с большей частью грязи и вышли из леса, Элла посмотрела на небо и застыла в восхищении. Ореол серебристых волос взвивался над ней, тонул в волнах ветра, шлейфом стелился за спиной. В глазах отражались звёздные россыпи. — Как красиво… — прошептала девочка. Липкуд остановился. Тёплое чувство прошлось по сердцу, возвращая воспоминания детства. Какой восторг вызывали у него эти подвешенные над головой драгоценности! Сколько раз он мечтал о крыльях, чтобы подняться в самую высь и собрать все до единого каменья. Половину подарить матери — пусть украсит себе платье и не завидует соседкам. Другую обменять на леденцы и раздать ребятам в округе. Тогда они точно захотят дружить с коротышкой Липкудом. С утра до вечера Косичка бегал за гусями и собирал, а то и дёргал перья, варил клей, от которого не раз приходилось кромсать слипшиеся лохмы, и плёл корзину, такую огромную, что умещался в ней целиком. Потом перья пылились на дороге, клей буграми застыл на стенках котелка, корзину продали. Всё ушло, лишь вдохновение, ласковое и безмятежное, осталось с Липкудом на всю жизнь. Он не переставал мечтать и тем был счастлив. Жался к ногам сонный вереск, дыхание ночи расстилалось туманом, запад заживлял оставленный солнцем порез. Липкуд с любовь оглядел простор и запел протяжно, волнительно, с придыханием: В долинах Намула течёт полынь-река Не искупаться в ней и не напиться. Но коли уж дано тебе родиться Войди в неё — она не глубока. Помни? прохладу, пыль со стоп смахни, Усталость сбрось, а злость пусть потом выйдет. Полынь-реке ты душу распахни. Она по капле горечь твою выпьет. В долинах Намула по ветру льётся мёд, Но на язык усладой не ложится. Коль ты решил на свете появиться, Вдохни соцветье вересковых вод. В лилово-фиолетовый пурпур Приляг и окунись глазами в небо. И думай не о том, сколь дома хлеба. Мечтай, как беззаботный трубадур. Липкуд замолк и продолжил идти в абсолютном молчании. Слова могли спугнуть воцарившийся в душе покой. Элла взяла его за руку. От ледяной ладошки по спине прошла дрожь, но Липкуд в эту минуту был столь распахнут миру, что не пожалел для неё тепла. Так они и шли против стылого ветра, объятые песней, согретые надеждой. Косичка отродясь не знал, сколько ему лет. Это дело порченых — года считать. Для него возраста было всего четыре. Один обозначался голым подбородком, второй начинался с первой бородёнкой, с третьим приходила седина, а четвёртый венчали глазные бельма. У Липкуда только-только появились волоски над верхней губой. Он был молод и неутомим. Прошёл множество дорог, но не устал. Спел тысячи баллад, но не утратил звонкость голоса. Терзался от голода и нищеты, однако, не перестал любить жизнь. — Когда зайдём в город, даже рот не раскрывай, поняла? — Почему? — Схватят и язык тебе вырвут. Ты порченая, а порченым говорить не положено. Я ужасно добрый, так и быть, никому не скажу. Но и ты смотри, не выдай себя. На все мои слова кивай, если спросят, поняла? Элла кивнула. Помолчала немного, потом сказала: — У тебя красивый голос. Я летела вместе с ним. — А у тебя голос такой, как будто ты всё время заикаешься. — Мне холодно. — Холодно, холодно! Вот же заладила! Липкуд с неохотой распахнул кафтан, в котором поместилось бы ещё двое, укутал и приобнял Эллу. Идти стало неудобно, зато девчонка пригрелась и притихла. Сиамскими близнецами они добрели до главных ворот и двинулись в сторону питейного дома. В нос ударил умопомрачительный запах жареного мяса с луком и дымный аромат овсяных лепёшек. Тишина сменилась бойкими криками торговцев, визгом ребятишек, скворчанием жира на углях, чавканьем, чмоканьем, звоном. Славный город Папария сверкал разноцветьем огней. Казалось, в небе над ним кто-то проделал дыру, и оттуда высыпалась целая куча звёзд. Люди поймали их, закатали в банки и выставили у домов. Улицы были тёплыми, уютными и праздничными. Мерно таяли за цветным стеклом свечи. Как и всегда перед затмением, горожане жгли их ночь напролёт. При свете ламп гуляли, торговали, шумно ссорились. Они выспятся после — в чернодень, а пока в городе бурлила жизнь. Липкуд и Элла влились в шумный поток и без труда пробрались к большому зданию из желтоватого камня с чудными окнами в виде виноградных гроздей. Крошечные круглые стёкла разных оттенков синего лепились друг к другу, следуя задумке неизвестного мастера. А над ними зеленели настоящие лозы. Усики цеплялись за трещинки и шероховатости кладки, тянулись к самой крыше, увивали прямоугольные колонны возле крыльца. Липкуд толкнул входную дверь и вошёл. Внутри было жарко и дымно. В воздухе повис кислый запах пива. Стояли в три ряда выскобленные столы. Впереди терялась в темноте лестница, ведущая на второй этаж. Там обыкновенно ночевали заезжие или совсем уж пьяные, если имелась в кармане деньга. Липкуд окинул залу с видом знатока. Заприметил пару-тройку явных пройдох, проигнорировал пропойц и отыскал глазами нужного человека. Старина Гвен ничуть не изменился. Всё такой же лысый и важный. Он стоял за стойкой и скучающим взглядом изучал новых постояльцев. Липкуд выдохнул и потащил девчонку к нему. Он уже начал сомневаться, поэтому стоило поспешить. Гвен брал дорого, но работал хорошо. У него были налажены связи по всему городу, и с богатенькими он частенько кумекал. Если бы Липкуд взялся самолично торговать девчонкой на улице, все бы только у виска крутили. А вот старина Гвен мог продать её за большие деньги. И отсыпать приличную сумму Липкуду. С такой мыслью Косичка подошёл к стойке. Глава 19 Бездыханный