– Нет. – Latjatok, mindig is rossz vezeto voltam. Кейт ждала. Лучан перевел: – «Видите ли, я всегда был плохим руководителем-проводником». Поняла? Vezeto означает «руководитель», а еще и «проводник». Она покачала головой. – Не надо тебе ехать со мной. Лучан поудобнее устроился на сиденье. – А почему бы и нет. Так проще преследовать. Я всегда был паршивым vezeto. Кейт свернула направо, на шоссе номер 14. На сером от сажи указателе просматривались черные буквы: «СИБИУ 43 KM. РЫМНИКУ-ВЫЛЧА 150 KM». Как только машина выехала из Копша-Микэ, Кейт остановила дворники, но включила фары. Несмотря на ранний час, уже темнело. Сны крови и железа Трудно представить что-нибудь более унизительное, чем положение патриарха без власти, оказавшегося в руках собственной Семьи. События развиваются своим чередом, хотя уже очевидно, что мое последнее появление перед Семьей будет обставлено как чисто церемониальный проходной эпизод в запутанной интриге борьбы за власть Раду Фортуны. Раду… Я вспоминаю своего брата Раду, мальчика с длинными ресницами, который стал возлюбленным не одного султана. Мальчика, который рос для того, чтобы предательством и вероломством лишить меня трона. Люди называли его Раду Прекрасным и после суровых лет моего правления радовались его обходительности. Глупцы. Для меня Раду всегда оставался безмозглым, бесхребетным содомитом. При Раду у султана Мехмеда не было никаких хлопот с Валахией и Трансильванией: одному богу известно, сколько раз султан дергал за ниточки свою марионетку. Я, Владислаус Драгвилиа, громил турок с гораздо большей решительностью, чем кто бы то ни было из христианских правителей; именно я прогнал султана, бежавшего, поджав хвост, обратно в Константинополь, именно я отвоевал свободу для моего народа. Но народ отрекся от меня. Султан посадил свою куклу Раду в Валахии, чтобы тот переманивал моих бояр, подтачивал нерушимость их вассальских клятв. Потерпев неудачу при дневном свете на поле битвы, султан и Раду гораздо успешнее проявили себя в темных лабиринтах закулисной дипломатии. И вот, когда я ценой собственной крови даровал свободу Семи Городам, бояре этих германских оплотов выступили против меня и заключили секретный договор со змеенышем Раду. К середине лета 1462 года мое положение стало, как выражаются нынче политики, несостоятельным. Я разгромил турок везде, где только мог их найти, но за спиной у меня мое собственное войско таяло, как кусок сахара во рту. Я собрал немногих наиболее преданных бояр, самых свирепых и умелых воинов и бежал. Я бежал в свой замок на реке Арджеш. Народное предание так рассказывает о моих последних часах в Замке Дракулы. Турки подошли ночью и установили свои пушки на полях возле деревни Поенари на обрыве противоположного берега Арджеша. Утром они пошли на приступ крепости. Затем, как говорится в легенде, один мой родственник, много лет назад захваченный турками, но помнивший мои благодеяния и сохранивший любовь к Семье, забрался на высокое место и запустил стрелу с предупреждением в единственное освещенное окно моей башни. Легенда утверждает, что стрела была пущена так метко, что загасила свечу, возле которой читала моя наложница. Девушка находилась в комнате одна. Прочитав привязанное к стреле предупреждение о турецком штурме, она разбудила меня, выкрикнула, что пусть лучше ее тело съедят рыбы в Арджеше, чем к нему прикоснется рука турка, и бросилась со стены, с высоты тысячу футов, в реку. И по сей день в память об этом предании реку называют Riul Doamnei – Река Княгини. Все это выдумки. На самом деле не было никакого родственника, никакой стрелы с предупреждением, никакого самоубийства. А правда такова. Два дня мы наблюдали из крепости, как Раду и турки подходят к Поенари и обрывистым берегам. Еще два дня они беспокоили нас обстрелом, хотя вреда от их деревянных пушек было немного: во время строительства я приказал обложить башни несколькими слоями кирпича и камня, слишком толстыми, чтобы их могло разрушить столь ничтожное оружие. Однако мы знали, что наутро конница Раду форсирует Арджеш и пройдет по долине на высоты позади замка, в то время как турецкие пехотинцы, тупые и бесстрастные, как бревна, будут сотнями умирать в попытках забраться по утесам на стены крепости. Но они одержат победу. У нас слишком мало воинов, а замок слишком одиноко стоит на утесе, чтобы можно было ожидать иного, кроме поражения господаря Дракулы, исхода. Той ночью я был занят приготовлениями к побегу, когда моя наложница по имени Войча затеяла спор. Женщины вообще не чувствуют переживаемого момента, и если им надо спорить, то они будут делать это, не обращая внимания на происходящие вокруг действительно важные события. Мы с Войчей прохаживались в темноте по крепостной стене, и она все говорила и говорила плачущим голосом. Речь шла не о турецком штурме и не о моем негодяе братце Раду, а о будущем наших сыновей, Влада и Михни. Должен сказать, что я любил Войчу, по крайней мере настолько, насколько может себе это позволить человек, который держит в руках судьбы каждого и всех вместе. Она была невысокой, темноглазой и смуглой, но со светлым сердцем и повиновалась мне во всем. До этой ночи. Михня родился вполне обычным ребенком, но его годовалый брат Влад был поражен той же болезнью, что и мой отец и я. Тайное Причастие Влад получил лишь несколько дней тому назад. Теперь его глазки лучились здоровьем, и я знал, что мальчик, подобно своему отцу, в течение всей последующей жизни будет нуждаться в Причастии. И надо же было Войче выбрать именно эту ночь, чтобы воспротивиться такому будущему нашего ребенка. Я объяснил ей, что ни у ребенка, ни у меня нет выбора: если ему суждено остаться в живых, то он будет пить кровь. Это расстроило Войчу. Мать ее была тайным вампиром и окончила свою жизнь после пыток и обвинения в колдовстве, а Войчу я встретил, когда она предстала перед моим судом и ее ожидала та же участь. Но Войча ни разу не пробовала Причастия. Вместо того чтобы приказать сжечь ее или посадить на кол, я взял ее во дворец, одарил своей благосклонностью и позволил ей стать матерью моих детей. А теперь она отблагодарила меня тем, что, расхаживая вместе со мной по стене, требовала, чтобы юному Владу было позволено расти без Причастия. Она называла этот обряд святотатством и колдовством. Она сказала, что я такой же стригой, как и ее мать. В течение нескольких минут я пытался ее урезонить, но приближался час нашего отъезда. Я объявил разговор законченным. Войча всегда была чрезмерно эмоциональной женщиной, склонной к мелодраматическим эффектам. Вероятно, это было такой же привычкой, как и пристрастие ее матери пить кровь из трупов, что и привело Войчу ко мне в цепях. Теперь она дала волю своим чувствам, вскочила на парапет с обоими детьми на руках, угрожая броситься в пропасть, если я не уступлю ее желанию. Утомленный ее истерикой, подгоняемый необходимостью покинуть крепость до восхода луны, я запрыгнул на невысокую стену и вырвал детей из ее рук. И тут она потеряла равновесие. Какое-то мгновение мне казалось, что это тоже входит в разыгранное ею представление, но потом я увидел в ее глазах настоящий страх и, перебросив Влада в ту же руку, которой держал Михню, я протянул ей другую. Кончики наших пальцев соприкоснулись. Она упала назад без единого звука, исчезнув в кромешном мраке, как русалка, нырнувшая в глубину. На мокром камне остался один из ее башмаков. Я хранил его у себя на протяжении трех веков, пока мне не пришлось спасаться из горящего дома во время восстания черни в Париже. В ту ночь я взял с собой детей и оставил в замке всех остальных. Их преданность ничего не значила для меня. Они ничего не значили для меня. Одной из причин, побудивших меня выбрать для своих целей крепость Поенари, было ее месторасположение: она возводилась поверх двух разломов в скале, ведущих вниз на глубину более тысячи футов, к пещере, где протекала подземная река. Первая расщелина имела лишь несколько дюймов в поперечнике, но она служила колодцем для забора свежей воды даже во время осады. По второму же разлому, расширенному с помощью работников, умерших вместе с боярами, перестраивавшими Замок Дракулы в ту давнюю Пасху 1456 года, мог пробраться взрослый мужчина, держась за стальные тросы и ступеньки. Внизу, в потаенной пещере, выходившей к берегу Арджеша на расстоянии, превышавшем милю, ожидали семь добринских братьев с лошадьми, подкованными задом наперед, чтобы сбить с толку погоню. Добринцы провели меня нехоженой долиной, а потом тайными проходами и опасными снежными полями в горах Фэгэраш на север. Если бы не разгар лета, то отход в Трансильванию оказался бы невозможным. Как только я оказался в Трансильвании, в диких горах к югу от Брашова, я потребовал пергамент из кроличьих шкурок и отписал все земли к северу и западу, насколько хватало взгляда, туповатым добринским братьям. Никто из последующих правителей Валахии, Трансильвании, а теперь – Румынии не посмел ослушаться того указа. Даже Чаушеску, охваченный страстью к систематизации и коллективизации, не тронул этот кусок частной земли своими социалистическими безумствами. Такова истинная история, хоть я и не представляю, кого она может заинтересовать, включая Семью, забывшую о том, что патриарха нужно уважать и подчиняться ему. Даже несмотря на то, что многие из них – прямые потомки молодого Влада, которого я спас от смерти в ту ночь. Шум прибывающих членов Семьи прервал мою полудрему. Сейчас они поднимутся по лестнице, чтобы обмыть меня, нарядить в изящные льняные одеяния и повесить на шею цепь ордена Дракона. Последняя Церемония. Финальное действо в качестве патриарха. Глава 37 Кейт и Лучан ехали через Сибиу в угасающем свете дня. Узенькие средневековые улочки выходили на мощеные площади, окруженные домами с подслеповатыми чердачными окошками. К тому времени, когда закат превратился в серые сумерки, они оказались уже в долине реки Олт, петляющей между отвесными скалами каньона. Местами дорога была широкой, ровно заасфальтированной, с гравиевой обочиной, но иногда на протяжении мили приходилось трястись по грязным колеям, где ремонтные работы начались несколько месяцев, а то и лет тому назад, однако завершить их никто так и не удосужился. Они объехали стороной промышленный город Рымнику-Вылча. Бензин в баке заканчивался, а на единственной попавшейся им заправке была очередь примерно на час. Лучан сказал, что знает левую заправку на восточной окраине, и они сделали остановку, чтобы поменяться местами. Румынские женщины редко водили машину, а если они занимали достаточно высокое положение, то предпочитали пользоваться услугами шофера. Лучан уселся за руль, съехал с шоссе на выезде из города и купил пять литровых бутылей бензина с грузовика, стоявшего возле заброшенной штольни. Уже потом Кейт не раз думала о том, каким роковым образом повлиял на их судьбы простой обмен местами. Почти сразу за Рымнику-Вылча Лучан свернул с дороги на Питешти на узкое шоссе номер 73-С и, миновав несколько неосвещенных деревень, направился в окутанные тьмой Карпаты. На первую заставу они наткнулись километров через пятнадцать, неподалеку от деревни Тигвени, где дорога ответвлялась на восток, в сторону Куртя-де-Арджеш, и на север, к Суйчу. Лучан выругался. Они только что поднялись на гребень холма за деревней и увидели огни фар, военные грузовики и два черных «Мерседеса» возле контрольного пункта. Лучан выключил и без того еле светящиеся фары «Дачии», развернулся и поехал обратно. В деревне он свернул в узенькую боковую улочку, больше похожую на тропу. В восьми-десяти домах Тигвени могли жить около сотни человек, но даже в это время вокруг было темно и тихо. – А теперь что? – шепотом спросила Кейт, хоть и понимала: в машине разговаривать шепотом глупо. Спортивный пистолет лежал между сиденьями. В сумерках угадывались лишь очертания лица Лучана. – Еще четырнадцать километров до города Куртя-де-Арджеш, а потом – двадцать три километра к северу по долине в сторону крепости. – Больше двадцати миль, – прошептала Кейт. – Отсюда не дойти. Лучан потер щеку. – Когда я работал в крепости, то регулярно ездил в Рымнику-Вылча за материалами и рабочими. Мост за городом время от времени сносило потоком. – Он хлопнул по рулю: – Ну, держись, крошка! По-прежнему не включая фар, Лучан погнал «Дачию» по колдобистой улочке, затем по какой-то лужайке и выехал на колею, что проходила вдоль реки. Кейт слышала доносившееся из темноты кваканье лягушек, жужжание насекомых и на мгновение представила, что лето еще только наступает, а не уходит. Лучан остановил машину на широкой полосе гравия у реки и заглушил мотор. Слева от них, в двухстах метрах, ночную темноту прорезали огоньки военной заставы. – Они проверяют машины на однополосном мосту, – сказал он. К заставе подъехал еще один лимузин. Вспыхнули огоньки фонариков, и Кейт заметила блеснувшие солдатские каски. – Надо было брать «Мерседес», – шепнула она. Лучан усмехнулся. – Точно. И вид у нас такой стригойский. Да и документы у тебя в полном порядке, верно? Кейт посмотрела на часы. Осталось четыре часа и двадцать миль до цели. – Что дальше? Лучан показал на реку. Ширина ее здесь составляла не меньше сотни футов, но глубокой она не казалась. В покрытой рябью поверхности отражались далекие огоньки фонариков. – Мы не сможем переправиться здесь так, чтобы нас не увидели или не услышали, – прошелестела Кейт. – А другого места нет? Подальше от дороги?