– Ну… знаете, – пожимает плечами Поппи, бросив взгляд на Иззи. – Во всякие игры. – А потом? Поппи снова пожимает плечами и качает головой, уголки ее губ опускаются, будто она вот-вот заплачет. – Спасибо, Поппи, – улыбается Донна. – Пока все. Соррель не отвечает ни на один из вопросов. Она сосет большой палец, ее глаза полны слез. Через несколько минут Грейс делает шаг вперед и подхватывает ее на руки. Затем наступает очередь Иззи. Она садится, улыбаясь Донне. Та несколько неуверенно улыбается в ответ. – Так, Изабелла. Ты вчера вечером осталась ночевать? – Да, – отвечает Иззи немного скучающим тоном. Возможно, с полицейскими надо разговаривать именно так. Иззи очень неглупа, умнее, чем казалось Грейс. – Ты живешь совсем недалеко отсюда. Интересно, почему ты после праздника просто не вернулась домой? – Папа перебрал. – Понятно. – Донна что-то быстро пишет в блокноте, а потом снова поднимает глаза. – Ты что-нибудь слышала ночью? Иззи молча смотрит на нее. – Значит, ты спала, пока мама Поппи не поднялась наверх и не позвала вас завтракать? – В голосе Донны слышится нетерпение. – Я проснулась гораздо раньше, когда папа завел машину, и спустилась вниз, чтобы сделать домашку. – Так ты у нас ранняя пташка? Иззи пожимает плечами. – Надо было закончить уроки, вечером было слишком шумно. – Это Эш так шумел? – Взрослые танцевали, музыка громко играла. Донна быстро пишет в блокноте. Вероятно, у нее уже появилась правдоподобная версия, осталось свести воедино разрозненные фрагменты головоломки и расставить их по местам. – Куда это Иззи клонит? – шепчет Мартин, не сводя глаз с девочки. Грейс переводит взгляд на Мелиссу. Та наблюдает за дочерью, напряженно стиснув колени и сцепив пальцы рук. Кроме Грейс, вчера вечером тут отсутствовала только она. И обе они были уверены, что дети хоть немного позанимались. – Рассказывает, что происходило, я полагаю. – Грейс не понимает, что в ответах Иззи не устроило ее мужа. – Она утрирует. Музыка играла фоном, кто-то танцевал, да и то немного. – Зато много пили, – бормочет Грейс. – Пол накачался в стельку. – Спасибо, Изабелла, а теперь устроим небольшой перерыв. Донна делает знак своим коллегам, и они выходят за дверь. – Приготовлю детям что-нибудь поесть. Сэндвичи будут в самый раз. Мартин достает из блока нож, берет из корзинки хлеб, находит в шкафу арахисовое масло. Похоже, он неплохо ориентируется на кухне. Ничего удивительного: по воскресеньям он приезжал с детьми пораньше, а Ева готовилась к занятиям. Глупо давать волю этому ноющему беспокойству о ней и Мартине, особенно теперь. Грейс смотрит на часы: сколько еще ждать, пока хоть что-то прояснится? Соррель дергает ее за подол юбки, малышка вся дрожит. – Я хочу к маме, – говорит она. – Пойдем наружу и подождем ее там. Грейс берет Соррель за руку. Когда она открывает дверь, у дома останавливается машина. Из нее очень медленно выходит Эрик. Он не похож на себя: осунувшийся и постаревший сразу на несколько лет. – Папа! – Соррель летит к отцу. Эрик опускается на корточки и привлекает дочь к себе. Его лица не видно. Ева поднимается с пассажирского сиденья, согнувшись и приложив ладонь к животу, словно зажимая рану. Она делает шаг к дому, но оборачивается, когда ее окликает Соррель. Лицо Евы изменилось до неузнаваемости, оно белое и опухшее, словно она тоже долгое время пролежала под водой. Соррель снова в игровой комнате вместе с Поппи и Иззи, потому что на кухне полно народу. Приехал папа Иззи, но он в основном молчит. Взрослые стараются не плакать, но ее папа плачет, отчего ее всю трясет. Мама не похожа на себя. В игровой комнате темно, ведь никто не включил свет, а сама она до выключателя не достает. Шторы так и остались наполовину задернутыми. Соррель видит через окно стоящих у сарая осликов, их головы грустно опущены. Никто ничего не говорит, и поэтому ей страшно. Обычно Эш издает какие-то звуки, будто разговаривая сам с собой. Эти звуки – не слова, но это не важно, потому что и так понятно, что он хочет сказать, а словам он потом научится. Соррель вдруг что-то вспоминает, и ей кажется, будто ее толкнули прямо в грудь. Эш больше не сможет учиться словам. И никогда не заговорит как взрослый. Она начинает всхлипывать. Поппи закатывает глаза, но подвигается и разрешает сесть в кресло рядом с собой. Ной приоткрывает дверь, подходит и ложится подле них. Соррель опускает босые ноги на его спину и чувствует приятное тепло. – Гадость, – роняет Иззи. Соррель убирает ноги. – Эш был в порядке, когда ложился спать, – шепчет она. – Заткнись. Сейчас он не в порядке. Он умер. Из глаз Поппи потекли слезы, и от этого Соррель становится еще хуже. Иззи разгуливает по комнате и разглядывает всякие штуки вроде фарфорового ослика, ложки с маминым именем или маленьких свечек в подсвечниках. Берет их в руки, рассматривает и ставит на место, словно она в магазине и думает, купить или нет, но потом решает, что они не стоят тех денег. Иззи поднимает с пола красный трактор Эша и глядит на него, отчего Соррель хочется отнять у нее игрушку, но она не решается. Ной лижет ей руку. – Это не потому, что он тебя любит, просто она соленая, и это тоже довольно противно. Будь тут Чарли, она сказала бы Иззи, что совсем не противно, а очень даже наоборот. – У меня отличная идея, – говорит Иззи таким тоном, будто придумала что-то действительно хорошее. – Давайте поиграем в ту игру. Хоть как-то отвлечемся. Кости у меня с собой. – Мы не можем, – быстро отвечает Поппи. – Людей не хватает, Блейка и Чарли нет. – Да нормально все, – говорит Иззи. – Обойдемся без них. У Соррель начинает болеть живот, ей хочется, чтобы Чарли сейчас была здесь. Чарли не делает всего того, что велит Иззи, с ней Соррель спокойнее. Иззи встает, вынимает из кармана зажигалку и зажигает одну из свечей, это выглядит очень красиво. Все по очереди бросают кубики, и Соррель проигрывает. – Она маленькая, – вступается за нее Поппи. – Правила для всех, – отвечает Иззи. Сначала она просто придерживает руку Соррель, но потом хватает очень крепко, потому что та в последний момент пытается вырвать ладошку. Ночью Поппи позволяет сестре лечь в свою постель, но ей, похоже, все равно, что та продолжает плакать. А Соррель не может сдержаться, потому что у нее болит рука и так хочется к маме, что снова скрутило живот. Только пусть мама будет такой, как всегда, – смеется, готовит еду и гладит ее по щеке, а не молчит и смотрит в стену, будто чудовище какое-то. Глава 8. Ноябрь: три недели после смерти Эша Ева Маленький стульчик и обе коляски исчезли. Углы, которые прежде были забиты игрушками, ослепляют глаза пустотой. Плюшевый медвежонок в расшитом блестками синем жилете и красный трактор отправились на чердак. Перед глазами Евы то появляются, то пропадают дети, подвижные и безмолвные, словно призраки. Она медленно, словно глубоко под водой, бродит по коридору, заглядывая в комнаты наверху. Ей трудно передвигать ноги, трудно дышать. Она останавливается у мешков с одеждой в комнате Эша, кладет в один из них зеленый комбинезон, потом вынимает его и прижимает к сердцу. Эрик собирается все сжечь, словно так можно избавиться от горя. Эш был кремирован, его тоже сожгли. Прах к праху. Ева надеялась, что никто не произнесет этих слов, но все же они были сказаны какой-то незнакомой женщиной, державшей в руках молитвенник и пристально глядевшей ей в глаза. Эрик нес маленький гробик, на его мертвенно-белом застывшем лице горели красные от слез глаза. Ему помогал церковный староста. Ева смотрела, как они медленно шли по проходу между скамьями. Поппи сидела рядом, а Соррель – на коленях. Чарли пристроилась с другой стороны, чтобы держать Соррель за руку. Оказалось, Чарли – девочка-боец, крепкая, стойкая и заботливая. Она помогала разносить листовки с уведомлением о похоронах и раздавать сборники церковных гимнов. Мелисса, Пол и Иззи, которая во время службы ни разу не подняла головы, сидели позади. Чуть поодаль от них – Мартин, Грейс и Блейк. В памяти Евы всплывают стук сандалий Блейка по церковной скамье, лицо Эрика, крепкие объятия Грейс и слезы на щеках у Мелиссы. Соррель горько плакала, как в день смерти Эша, но Ева лишь прижимала ее к себе и не могла найти слов утешения. Ни одного. «Девочки придут в себя, – пробормотал Эрик в день похорон. – И станут жить дальше». – «А Эш не станет», – ответила она. – Его больше нет, – шепчет Ева желтой комнате, выкрашенной в цвет золотых волос сына. Она уже никогда его не увидит, не прижмется щекой к его личику. Боль накатывает, отступает и снова обрушивается на нее, как огромная волна. Она не плачет, она не плакала с того самого дня. У нее нет сил. Она не ест, а засыпает, когда за окном уже занимается бледный рассвет, чтобы проснуться час спустя с болью в руках, словно она всю ночь носила на них Эша. Однажды она разбудила Эрика, чтобы спросить, кто тяжелее – спящий или утонувший ребенок. Эрик покачал головой и отвернулся. Они почти не разговаривают после похорон. Ева присаживается на край кроватки, не выпуская из рук комбинезон. Из кухни доносится негромкая музыка. Она три недели не спускалась вниз. Вскрытие показало, что в легких не было воды, сказала им женщина-полицейский. Эрик спросил, с трудом подбирая слова, значит ли это, что Эш умер еще до того, как упал в воду. Но сотрудница полиции мягко объяснила, что от холода очень часто наступает спазм гортани, и вода не проникает дальше. По-научному это называют «сухим утоплением». К сожалению, сказала она, дети тонут дома гораздо чаще, чем где-либо еще. Они вылезают из кроваток, принимаются бродить и падают в каналы, реки, плавательные бассейны, а иногда даже в море. Никто не виноват. Однако Ева винит во всем себя. Она не сказала полиции, что была пьяна. Пьяна настолько, что оставила открытой заднюю дверь, заснула и не услышала, как ее зовет сын, не проснулась от звука его шагов, когда он неуклюже спускался по лестнице. Трагическая случайность, но она могла ее предотвратить. Грейс и Меллисса приезжают чуть ли не каждый день. Они по очереди готовят еду. Чарли, Блейк и Иззи после школы составляют девочкам компанию, а после ужина отправляются по домам. Ева сказала их матерям, что поймет, если те после случившегося запретят им это, но Мелисса обняла ее и ответила, что никогда не будет против. Грейс ее поддержала. Вечерами Эрик сидит у кровати, опустив голову и не говоря ни слова. Между ним и Евой перекатываются волны вины. Он должен был обеспечить максимальную безопасность – повесить прочные ворота без зазора под ними, осушить пруд и отвести родник в сторону. А ей не следовало устраивать вечеринку посреди недели и напиваться. Волны становятся все выше, но броситься в них и утонуть во взаимных обвинениях они не могут, пока не могут. Дома, кроме Евы, никого. Наверх бесшумно поднимается Мартин. Он кладет на прикроватный столик предмет, который издает металлический стук. Ева поворачивает голову: это кольцо, ее пропавшее кольцо с рубином. – Вечером после нашей последней встречи я нашел его дома, в постели, – шепчет Мартин. – Прости. Оно как-то запуталось в моей одежде. Когда ты устроила праздник, я взял его с собой, чтобы вернуть, но не получилось побыть с тобой наедине. Ну а потом… Когда все произошло, я начисто о нем забыл. – Он качает головой. – Ты, наверное, очень волновалась. Мне так жаль. Потеря кольца почти стерлась из памяти Евы. В ее голове мелькают смутные воспоминания: кольцо исчезло, она очень встревожилась, даже запаниковала. Теперь ей кажется, что переживала она не наяву, а в каком-то далеком сне. Ева молчит, смотрит на Мартина как на незнакомца и не испытывает ничего, кроме удивления: куда девались ее чувства к этому человеку? Позже в комнату заходит Соррель. Она забирается на кровать, и Ева прижимает дочь к себе – теплое маленькое тельце успокаивает ее.