— Ей! — крикнул он во двор, прищурив глаз и ухмыляясь. Дети сразу же притихли, а взрослые повернули к нему головы. Сначала он злобно выбранился, потом продолжал: — Слякоть по уши, того и гляди, утонешь, а тут столько бездельников! А ну-ка мотыги в руки да всю эту грязь убирать! Коляска вся замарана, как свинья в хлеву, а я доехал-то всего до соседней деревни. А ну-ка живей за дело! Дядя Дюрчак громко рассмеялся, а за ним кое-кто из ребят. А уж мальчишки портного Сливки гоготали пуще всех. Всю зиму, даже в самую жестокую стужу, они ходили босые. Как же тут не призадуматься и не сделаться более дерзким к тем, кому и зима нипочем, — ведь с головы до пят укутаны в шубы. Но портновы ребята даже и в нужде вон как вытянулись: хоть и худущие, а высокие. А главное, смелые. Только подзадорь их, они и господскую коляску перевернут. Рядом с ними стоял Мишо Кубачка, в глазах нашей Людки — герой всей деревни. Он лепил из грязного снега большой ком и передразнивал ухмылку вельможного пана. А вельможный пан рвал и метал, сидя в коляске. Он что-то ворчал себе под нос, потом снял ногу с подножки и, запахнувшись в шубу, приказал кучеру трогать. Кони вздрогнули, слегка потянули коляску и умеренной рысью припустили вниз по топкой деревенской дороге. Колеса катили по лужам, разбрызгивая вязкую грязь во все стороны. — Что и говорить, дороги плохие, — согласился Данё, — да разве нельзя вымостить их за государственный счет? Ведь дороги нужней, чем война. На войну у них денег хватает. — Вот из-за нее, проклятой, и на дороги недостает! — ворчал Дюрчак. — Да и когда войны не было, — отозвалась мама с порога, — кто занимался дорогами? Вот из-за этих-то ненасытных утроб и денег нет на дороги. Им куда дешевле, чтобы мы гнули спину. Да чего там дешевле, — поправляет она себя, — это им вообще задаром обходится, за здорово живешь. — Не дороже, чем блоха собаке. Мужчины на завалинке смеются. Вдруг на нижнем конце деревни раздались удары Шимонова барабана. Дядя Дюрчак с Данё Павковым, умолкнув, быстро переглянулись. Мама схватила наколотые щепки и вошла в дом. Потом, снова появившись на пороге, хмуро сказала: — Им как бельмо на глазу, если наши дети и порезвятся малость на улице. Воздуха им и то для них жалко. Вот увидите, они еще погонят их сгребать грязь на дороге. Хлеба у них не допросишься, а работу всегда найдут. Не иначе, как вельможный пан прямо от нас полетел в канцелярию. Писарь о них похлопочет. А за нас кто заступится? Видать, потому Шимо и спешит так со своим барабаном. Мама как в воду глядела. Шимо созывал народ на работу. Берись за мотыги, лопаты, ведра, лоханки и ступай грязь разгребать на дорогах. Сельский писарь приказал Шимо точь-в-точь повторять слова вельможного пана, что, дескать, господские коляски замараны, как свиньи в хлеву, так народу будет понятнее. Шимо едва языком ворочал, когда произносил «господские коляски» и «свиньи в хлеву». Он хитро подмигивал людям и нарочно переставлял слова. Одни сердились, другие понимали как надо. Посмеиваясь, они кивали друг другу. Хоть это было каким-то утешением. Когда Шимон Яворка подошел к нам, Мишо Кубачка тут же заявил, что он и пальцем не двинет. А взглядами через двор он сговаривался с моей сестрой Людкой. Хорошо еще, что мама ничего не заметила. Ребята портного уже давно мечтали стать такими, как Яношик, и сказали, что скорее убегут в горы, чем позволят погонять себя господским кнутом. Яно Дюрчак понимал, конечно, что ребята пока только храбрятся, а сами все еще держатся за материнскую юбку, но их смелость и упрямство были ему по душе. Он весело ухмылялся с завалинки, а потом вместе с Данё вошел к нему в дом: зачем зря мозолить глаза. Они и двери закрыли за собой на крючок. И долго о чем-то шептались. Мне все это было непонятно, и я думала про себя: «Лучше бы дядя рассказал нам что-нибудь занятное. Так давно мы не слыхали от него никакой сказки». Вскоре мама прервала мои мысли. Она шла на задворки посмотреть, что там происходит, оттуда доносились шум и ругань. Из любопытства мы отправились следом за ней. Верхний ручей нес вниз свои бурные мутные воды, в излучине они бились о камни и рычали точно звери. Женщины стояли по обеим сторонам ручья и глядели на быстрый поток. — Что ж это, снова выходи на дорогу! А кто же будет землю пахать? — кричала тетка Порубячиха. Она пыталась перекричать шум воды, и при каждом слове жилы на шее у нее натягивались, как веревки. — Пленных угнали, работать некому, а теперь еще и грязь иди разгребай! — возмущалась она. — Хорошо еще, что не приказывают вылизывать ее языком. Ну да ладно, времена-то меняются, глядишь, мы будем ездить в колясках, а они вкалывать на дорогах! Чтоб им, этим иродам! Она топнула ногой и погрозила кулаком замку. Тетка Липничаниха от страха вся сжалась, скрестила на груди руки и украдкой заозиралась вокруг: нет ли кого чужого поблизости. Она пуще огня боялась всяких неприятностей. Уж лучше взять мотыгу да пойти кое-как потрудиться на дорогах. Криком не поможешь, только себе навредишь, дело известное. Она потихоньку отошла от ручья и мелкими шажками понуро засеменила по пустошинке вдоль конюшни, откуда был проход к их подворью. Порубячиха кивнула в ее сторону и махнула обеими руками: — Уж эта теперь страху натерпится! Корова у нее телится — страшно. Половодье начинается — страшно. Пахать надо — страшно. Барин сапогом скрипнет — страшно. Что с нее взять? — В страхе и впрямь хорошего мало, — подтвердила наша мама, — а кричать попусту еще хуже. Криком делу не поможешь, моя милая. Лучше бы нам сговориться всей деревней да и объявить, что на работу не выйдем. Только деревню объединить трудно. У каждого свое понятие. Тут каждый о своем хозяйстве печется, а здравый смысл — дело десятое. Прав мой свекор: ни дать ни взять стадо баранов. — Так что ж делать-то? — Не нам с тобой это решать, Марка, — призадумалась мама, но потом, набравшись мужества, так же громко крикнула над гулким потоком: — Попробуем разок не пойти! Эти слова Порубячихе будто маслом по сердцу. Она широко улыбнулась, свободно и глубоко вздохнула и так это хитро подмигнула. Ничего другого ей и не надо было: повернувшись, она пошла во двор готовиться к пахоте. Мама еще с минуту смотрела, прибывает ли вода. Ручьи весной несут много бед. Они не только разрушают берега, но и подмывают дворы, уносят картошку из подвалов, а бывает, при паводке затопляют даже скотину в хлеву. До тех пор пока снег совсем не исчезнет с гор, всегда остается эта угроза. Мама стояла на огромных валунах, укреплявших берег. У ног ее бурно катил замутненный поток. Волны, словно огромные бочки, обрушивались на берег, налетали одна на другую, ревели, стонали, вой их поднимался из самых глубин. Одна волна ударила о камни, будто хотела скинуть с них маму. Мама отпрянула и крепко ухватилась за поперечину гумна. Зачем судьбу испытывать? Год назад большой водой принесло сюда женщину с верхнего конца деревни. Она хотела уберечь от накатившей волны кувшин из-под молока, надетый на плетень, да поток подхватил ее и понес вниз по течению. К счастью, юбки у нее надулись как паруса, и она удержалась на поверхности. Когда ее мчало мимо нашего гумна, она ухватилась за мостки и позвала на помощь. С большим трудом мужикам удалось вызволить ее из беды. Мама вспомнила об этом и быстро отступила к пристенью. Войдя во двор, она тыльной стороной руки отерла лоб и глаза, словно хотела отогнать ужасные мысли. Мы с братиком бросились к ней. Она обеими руками притянула нас к себе и с какой-то особой порывистостью прижалась к нам. Должно быть, ее напугал привидевшийся призрак беды. Мы так и стояли обнявшись, когда от кузнеца воротилась Бетка. Мама посылала ее к нему, чтобы запаять цепь. Бетка не любила нежностей и нарочно за нашей спиной загромыхала цепью. Мы вздрогнули от неожиданности. Юрко это развеселило, а мама отругала Бетку: ей, мол, и без того каждый день страхов хватает. Бетка протянула цепь матери: — Держите, а я пошла чистить дорогу. — Никуда мы не пойдем, — пыталась остановить ее мама. — С нижнего конца люди уже вышли с мотыгами. Мама ушам своим не поверила. — С нижнего конца? — повторила она, удивившись, что на работу собираются крестьянки, да к тому же еще самые бедные. Им бы не нужно идти. Отказались бы, так же как они с Порубячихой. В согласном стаде и волк не страшен. Тут она в самом деле увидела на повороте людей с мотыгами, лопатами, топорами и кольями. Впереди шел Милан Осадский с Мишо Кубачкой. Кроме женщин, были ребята портного Сливки и пожилые мужчины. Тащился с мотыгой и дед Яворка, припадая на одну ногу. Мама в беспокойстве сказала: — Не жди добра, когда человек только сам себе голова. Одному в самом деле ничего не под силу, — и снова как-то смиренно поглядела перед собой. Бетка пробежала мимо нас с мотыгой и присоединилась к толпе. Милан бросил в ее сторону камешек и сверкнул веселыми глазами. Потом обратился и к нашей маме: — А вы разве не идете? Мама тревожно сжимала мое плечо. Кто знает, о чем она думала? — Пошли, тетушка, — улыбается Милан, — покажем им, на что мы годимся. Уж коль велят дороги ровнять, вот мы и идем ровнять, только наши проселочные. Мама от неожиданной радости погладила Юрко по голове и крикнула: — Подождите меня! Она сбегала за мотыгой. Заглянула в хлев, второпях прикрыла сарай, чтобы мы не смогли добраться до топора, и попросила дядю Данё приглядеть за нами. Едва люди миновали Багниско, как услышали крики. На обратном пути с пахоты коровы тетки Мацуховой увязли в трясине. Одна, правда, прочно держалась на камне, но другая провалилась по самое брюхо. Казалось, живыми им оттуда не выбраться. Люди долго возились с ними. Наконец удалось подсунуть под них палки и с большим трудом вытащить. Одну тотчас пришлось отправить к мяснику Смоляру на убой — у нее были помяты внутренности. Тетка Мацухова плакала над ней, точно над ребенком. Вот так появилась еще одна причина срочно идти расчищать дорогу за Багниском. И пусть только господа попробуют слово сказать! Кое-кто повернул к Чертяжу. Там водой размыло такую яму, что только одно колесо телеги могло проехать по дороге, а другое висело в воздухе. У Петраней завалилась телега, и старого так прижало к склону, что он и пошевелиться не мог. Не окажись случайных прохожих, ноги бы ему совсем отдавило. На его крик прибежали люди с главной дороги на выручку. С Откоса тоже нельзя будет скоро дров привезти. Лавина с гор нанесла туда жирной глины. Достаточно небольшого дождя, и дорога становится чисто каток. Человеку по ней не пройти, будь он хоть семи пядей во лбу, а уж несмышленой скотинке подавно. Все дороги на полях вконец разворочены, и это очень мешает работать. Их бы надо исправить, но на это нет ни сил, ни времени, все, что для этого требуется, забрала война. А господа заняты только собой. Они знай себе развлекаются, катят в комитатский город, живут в свое удовольствие, пьют, веселятся, танцуют, а тем временем на полях за тяжкой работой и на фронте с винтовкой в руках народ отдает им последние силы и проливает за них свою кровь. — Только нечего так бояться, — подбадривали люди сами себя. — И господам полезно бы знать, что в коляске хлеб не родится. Когда наши вернутся с войны, они по праву могут спросить, почему мы больше заботились о господских колясках, чем о наших дорогах. В эти дни господские коляски уминали дорожную грязь. В рытвинах на дороге стояли мутные, топкие лужи. Когда колеса погружались в них, брызги разлетались во все стороны. Точно метлами на колясках были размалеваны грязные полосы вперемежку с россыпью капель величиной с булавочную головку. Доставалось и господскому платью. Люди тайком выглядывали из окон и смеялись. Брюха лошадей были залеплены грязью: уж не воробьи ли свили там свои гнезда? Когда коляски останавливались у почты или перед домом сельского писаря, барабанщик Шимон подходил и, притворяясь человеком жалостливым, заботливым и добродушным, сокрушался при виде замызганных господских колясок и лошадей. Однако писарь не поленился и тут же сообщил в комитатский город о подобной «старательности и благонамеренности» всей деревни. Было ясно, что последует расплата.