— Нет, Данё. К сожалению, нет у меня ничего. Ведь их вроде там обувают. Данё растерянно пожимает плечами: — Но в этой обувке он и до города не дойдет, не то что до Тренчина. Хоть бы посуше было да потеплее. Мамин взгляд блуждает по комнате. Наконец останавливается на лице Юрко. Он улыбается, но мама делается еще задумчивее. О чем она подумала? Мы видим только, как она сжимает руки и кусает губы. — Обождите-ка, Данё, — неожиданно решает она. Она идет к комоду. Выдвигает нижний ящик и засовывает руку под стопку льняного белья. Вынимает спрятанный кусок и подает его Данё. Данё довольно кивает: — Вот это то, что надо. Мама тоже улыбается с облегчением. Она рада, что превозмогла себя и поступила по-людски. И тут же горестно посмотрела на нашу обувку. — Да как-нибудь утрясется, — сказала она наконец. Обычно она говорила это, словно ставила точку после каждого принятого решения. — Раньше утрясалось и теперь как-нибудь утрясется, — поддержал ее дядя Данё и еще минуту помедлил в дверях. Через сени прошла Людка. Она что-то прятала в руке за спиной. Мама всегда все замечала и сразу же спросила ее: — Ты опять что-то тащишь? — Нет! — сказала Людка упрямо и опустила глаза. Данё усмехнулся: — На нет и суда нет, — и вышел из дома. Мама, едва сдерживаясь, подошла к Людке. В последнее время она много раз заставала Людку, когда та выносила ребятам из дома разные вещи отца. — Покажи, что у тебя! — приказала она ей. Людка не шевельнулась, и видно было, что маму это сердит. — Покажи, что у тебя! — закричала мама на Людку. Она с силой разжала руку дочери. В ладони лежал карманный отцовский нож, который мама очень берегла. — Зачем он тебе? Куда ты его несешь? Людка вспыхнула от гнева и бросила нож об пол так, что он зазвенел. — Вот вам! Мама стукнула ее по спине и вся передернулась. Каждый день приносил столько хлопот, столько мучений. А тут еще собственные дети терзают ее. Все это переполнило чашу терпения. Бабушка поднялась из-за стола и направилась в сени. Мы с братиком жались у нее за спиной. Только Бетка продолжала плести венок, поглядывая в окно. Бабушка ласково сказала: — Ты вся извелась, девонька моя, иди-ка займись своими делами. Людка догадывалась, что сейчас бабушка начнет ее выспрашивать, кому она несла нож. Так и случилось. Только бабушка начала издалека: — Может, ни о чем худом ты и не думала. Дети — народ неразумный, не всегда еще могут разобраться, что к чему. — Она взяла сестру за подбородок и, подняв голову, заставила посмотреть ей прямо в глаза. — Ведь ничего дурного и в мыслях у тебя не было, правда? Вот и потолкуем об этом. Ты еще мала, совсем кутенок. Ума у тебя с ноготок, а понятия и того меньше. Все мы, молодые, были такими. И нас старые поучали. Так уж заведено в жизни. Потому нужны и старые и молодые. Молодым расти, а старым за ними присматривать. На ус себе намотай: у молодых ума на грош, а у старых на два — их не проведешь. Маму не обманешь, она обо всем догадается. Поэтому куда бы лучше тебе загодя с ней посоветоваться. Ведь, может, и она с ножом поступила бы по-твоему, а ты только сердишь ее, выносишь вещи тайком, точно вор. Воры-то люди лихие, а ты мне как-то сказала, что потому дружишь с Мишо Кубачкой, что он человек справедливый. Как же одно с другим увязать? Людка сглотнула слюну. Потом глотнула еще раз и призналась: — Ведь нож я и хотела отдать ему. Когда мы те саженцы у Ливоры резали, я видела, какой у него никудышный. У настоящего парня и нож должен быть настоящий, так дедушка говорит. Поэтому я и хотела отдать его Мишо. У бабушки дрогнули губы. Она не была так измучена заботами, как наша мама. Она еще могла быть терпеливой. — Мишо Кубачка идет на войну, а там наверняка ему понадобится хороший нож. Я хотела передать его с теткой. Она ждет у дяди Данё, когда башмаки будут готовы. — Знаешь что, — рассудила бабушка и провела рукой по лицу, — этот мы оставим на память о папе — что-то давно от него нету писем. А сейчас пойдем к нам, я дам тебе дедушкин ножик. Он ходил с ним на охоту. Тот нож еще лучше, настоящий охотничий. Только обещай мне, что будешь слушаться. Людка кивнула, глаза ее засияли, и она тотчас взяла бабушку за руку. — На-ка, держи, — протянула бабушка нож своей дочери, заглядывая через порог в горницу. У всех отлегло от сердца. Мы с братиком подбежали к окну посмотреть, как бабушка ведет по дороге укрощенную внучку и как та обещает ей вести себя хорошо. Бетка меж тем доплела венок. Вдруг она отскочила от окна. Остатки цветов, листиков и веточек высыпались из передника на пол. Она была очень взволнована, и я чувствовала, что она пытается скрыть это в какой-то непонятной мне девичьей робости. Милан Осадский пробежал по мосткам через ручей и в два прыжка оказался у нас в горнице. Звонким, смелым голосом он окликнул маму: — Где же вы, тетушка? Я пришел попрощаться. Мама возилась в кухне. Она вышла оттуда, вытирая руки о полотенце. Она попыталась было улыбнуться, но не смогла. Ей тоже хотелось что-то сказать таким же звонким, смелым голосом, чтобы ему легче было уходить, но и это ей не удалось. Она обняла Милана и прижала к сердцу, как своего собственного ребенка. И с трудом выговорила: — А если встретишь там нашего отца-горемыку, скажи ему, чтоб домой поторапливался. И тебе счастливого возвращения. Бетка тихонько подошла сзади, выхватила из рук у Милана шляпу и засунула за ленту букетик первых весенних цветов, что выросли у ручья Теплицы, незамерзавшего даже зимой. — Ну, — засмеялся Милан, — пока они не увянут, я буду носить их на шляпе. А потом положу на сердце. Всем нам стало весело от его голоса и смеха. Я смотрела на него из уголка за комодом, где стоял мамин розмарин — с приходом весны он источал густой запах. Я подкралась к зеленой веточке и хотела было ее отломить. Может, Милан будет носить ее вместе с Беткиным букетиком? Но пока я раздумывала, он повернулся, поглядел на меня, стал серьезней и тихо обратился ко мне. — Ну, фасолинка ты моя, — сказал он ласково, и глаза его в эту минуту стали мечтательнее и голубее. Я испугалась, что у меня остановится сердце. Растревоженная, я отступила к стене. Хорошо, что мама снова заговорила. Она улыбнулась и сказала удивленно: — Милан, да ты парень хоть куда. А я еще говорю, что детей забирают на войну. Какие там дети! Парняга ты, хоть сейчас под венец! — Это когда ворочусь! — Он подмигнул и многозначительно поглядел на Бетку. Сестра нежно смотрела ему в глаза. И тоже сказала какие-то слова, но у меня в памяти остался только ее взгляд. В нем сквозило великое ожидание, весь трепет ее юного сердца. — Я еще забегу к Липничанам, — сказал он, протягивая нам руку, и бодрым шагом заспешил к дому, стоявшему выше нашего. — Хорошо, что он такой веселый, — похвалила его наша мама, когда мы, проводив его, возвращались с мостков домой. Мы разбрелись по дому, только Бетка осталась у окна. Ей еще раз хотелось увидеть Милана, когда он пойдет от тетки Липничанихи. И она ждала не напрасно — он помахал ей рукой и шляпой, на которой мелькнул пестрый букетик. Чуть погодя я забежала в горницу за мячом, который тетка Верона сшила мне из тряпочек. Мы с братиком хотели поиграть во дворе еще до уроков. Я застала Бетку плачущей. Ее руки лежали на столе, а голова покоилась на них, словно она спала. Сначала я и впрямь подумала, что она спит, но потом услыхала рыдания. Я поспешила поделиться об этом с мамой. И была очень удивлена, что мама совсем не испугалась. Она отнеслась к этому совершенно спокойно: выплачется, мол, легче станет. Она гладила Бетку по голове и утешала: — Ну не плачь… Сестра немного успокоилась и заговорила срывающимся голосом: — Я бы не плакала, только мне грустно. — Конечно, грустно, — согласилась мама, не переставая гладить ее черные блестящие волосы. — Грустно, что я тогда пожаловалась на него тетке Осадской.