Берясь за веревочную лесенку, я припомнила расхожую байку о китаянках на рисовых полях – как они, бедные, рожают прямо во время работ и, прижимая новорожденных к груди, снова берутся за серпы. Если это под силу им, то чем я хуже? При взгляде вверх я покачнулась от головокружения. Остро пронзив нутро, во мне сверху донизу заклубилась тошнота, искрами озноба уходя куда-то в пятки. Лестница тянулась ввысь метров на двадцать пять – тридцать. Через полчаса уже стемнеет. Из текучей серости низких туч беспрестанно моросил промозглый дождь. Не знаю почему, но меня брала уверенность, что башня слегка покачивается. Во всяком случае, ее вершина. Вон и ржавое поскрипывание вроде как слышно. – Лютер… – У тебя семь минут, чтобы добраться до верха, иначе я казню кого-нибудь из твоих любимых близких. А самое забавное – это то, что ты все это будешь слышать. Их последние мгновения. К тому же многократно: я буду прокручивать эту запись снова, и снова, и снова. В попытке унять молот сердца я зажмурилась. Высоты я терпеть не могла. Презирала и боялась. Помнится, на сорокавосьмилетие Фин вывез меня в центр, на ужин в бразильский стейк-хаус «Браззаз». Но перед ужином затащил на смотровую площадку Уиллис-Тауэр. На западной стороне небоскреба там установлены четыре стеклянных балкона, откуда можно выйти и сверху смотреть, как внизу по Уэкер-Драйв букашками ползают машины и автобусы – с высоты в четыреста метров. Понятно, что балконы были прочные (какая страховая компания выдаст лицензию, если там не безопаснее, чем дома на диване), но я все равно выходить на них отказалась. Словно какая-то животная сирена включалась в мозгах и не давала мне выйти на то стекло. Фин, само собой, изгалялся надо мной как мог. А вот теперь… – Что за задержка? – проворковал мне в ухо Лютер. – Или бесстрашная Джек Дэниэлс слегка побаивается высоты? Слегка? Бери больше. «Лучше ступай». Вытянутой рукой я ухватилась за влажную качель веревочной лесенки. Водрузив свою тумбу на нижнюю ступеньку, я начала взбираться. Веревки под моим весом натянулись, а металлические ступени сверху натужно постанывали. Подъем шел медленно, ступенька за ступенькой; мое пузо придавало этому занятию трудоемкости. После медвежьей пещеры к первой металлической ступени я подобралась уже отогретая и даже покрытая испариной. Металл был холодным и мокрым, ширина ступеней меньше стопы, а влага на ладонях мешала как следует ухватиться. Но я об этом не думала. А просто взбиралась, держась чуть наискось, так как карабкаться прямо мешал живот. После пятой железной ступеньки вибрацией моего веса начало потряхивать всю конструкцию – мелкое жутковатое трясение, которое я чувствовала буквально у себя в костях. Я продолжала лезть без оглядки, неотрывно фокусируясь на следующей ступеньке, следующем шаге и изгнав из ума любые мысли и отвлечения. Примерно на половине пути я остановилась. Не из страха (смотреть вниз я не отваживалась, хотя и чувствовала всюду вокруг зияние пространства), а от полного изнеможения. – Как у нас дела? – не замедлил прорезаться Лютер. – Стою, дышу. – Дышать – это хорошо. Полезно. Можешь вообще не торопиться, но у тебя осталось три минуты. Лучше, если ты все-таки уложишься. Пот по лбу скатывался в глаза, и я смаргивала жжение. Продолжала восхождение. Одна нога. К ней вторая. Одна рука на следующей ржавой ступеньке. Следующая на той, что за ней. Раз. Два. Раз. Два. Было бы даже монотонно, если бы каждый следующий шаг не съедал энергии больше, чем предыдущий. Если бы с каждым новым шагом тело не тяжелело. Если б одна-единственная ошибка не была чревата гибелью. – Остается минута, – сообщил Лютер. Я поместила ноги на очередную ступеньку и машинально, не глядя, протянула руку вверх, к следующей. Рука прошла сквозь воздух, а меня прошил зигзаг выворачивающего наизнанку страха. Я вцепилась в лестницу, дрожа в паническом напряжении ногами. Следующая ступенька над головой отсутствовала – похоже, она просто отвалилась, проржавев. – Сорок пять секунд. Я даже не соображала, что делаю, пока не глянула вниз на протяженность лестницы, все ее двадцать пять метров до бетонного основания. Мир разом вскружился и рванулся навстречу ко мне, охваченной тошнотворным ощущением падения. Я еще крепче впилась в ступени и зажмурилась. – Тридцать секунд, Джек, – сказал мне Лютер со смешком. – Если б я знал, что ты этого так боишься, я бы подобрал для тебя башню повыше. «Давай, Джек. Вперед же, ну. Давай, давай. Надо». Я дернулась вверх, дотягиваясь пальцами до следующей целой ступени, и сжав ее до белизны костяшек, подтянулась, едва сумев распялить ноги и проволочься животом через метровую прореху. – Двадцать секунд. Я карабкалась с максимальной быстротой, уже не допуская роскоши передышек между ступеньками. – Десять. Наверху еще три ступени, но снизу уже видны ограждение и мостки вокруг основания бака. – Пять секунд. Последние несколько ступеней проплыли, как в замедленном темпе; одолев их, я ухватилась за перильца ограждения, уповая на то, что они меня выдержат (хоть бы повезло), и, перекатившись на мостки, распласталась на спине, недвижно вперясь в темнеющее небо, откуда мое лицо с прежней монотонностью кропили дождинки. Лютер стал снова вещать мне на ухо, но я дышала так громко, что его не слышала. Лишь спустя полминуты я подала голос: – Я прослушала, что ты мне сказал. – Я сказал, что у тебя получилось, Джек. Поздравляю. Огладив живот, я ухватилась за хилые столбики ограждения и села, расставив ноги. Ширина мостков составляла около метра, и я с тридцатиметровой высоты оглядела бетонные владения Лютера. Вид, что и говорить, впечатляющий. Ряд за рядом покинутых, обветшалых фабричных домов. Типовая застройка, давно заброшенная. Насколько хватает глаз, всюду заводские цеха и склады – кирпичные чудища с хоботами труб и пустые парковки, некогда заполненные автомобилями, а теперь превратившиеся в растянутые асфальтовые пустоши. Мертвое царство. Насколько хватает глаз, никаких признаков жизни, если не считать узкой полоски возле горизонта, километрах в двух или трех, откуда доносилось еле слышное гудение машин. С таким же успехом я могла находиться и за тысячу миль – абсолютно беспомощная, в полной власти Лютера. – Встань, Джек. Я кое-как поднялась на затекшие ноги, словно пронзенные тысячей иголок. Мое внимание привлекло тихое механическое жужжание над головой. Я смотрела в глазок камеры. Лютер Он протягивает руку, касается на экране ее лица и говорит: – Улыбнись. Джек