Спустившись с основания башни, я повторно пригнулась и пробралась через дыру в заборе. Дождь прекратился, и в лужах стоялой воды виднелись непотревоженные куски отраженного неба. Из водосточной трубы впереди стоящего здания, словно в память о дожде, по-прежнему лилась вода, и я, несмотря не полное изнеможение, подковыляла к той струе и встала под нее. За несколько минут я сравнительно неплохо в ней ополоснулась; во всяком случае, смыла вонь. Наконец, я побрела прочь, чистая, но настолько мокрая, что меня опять начинал бить озноб. Облака наверху в течение пяти минут из розовых сделались пурпурными, затем синими и наконец остыли до сизо-стального цвета, собираясь вскоре померкнуть окончательно. Перспектива оказаться с темнотой на игровой площадке Лютера вносила в букет ужаса совершенно иной колорит. – Ты меня слышишь? Наушник еще цел? – всполошил меня его голос. Легок на помине. – Слышу. – Видишь там, в отдалении, здания цехов? – Ага. – Выдвигайся к ним. Цеха – то немногое от них, что различалось в меркнущем свете, – напоминали пейзажи в духе стимпанка[52]. Вздыбленные трубы, провалы люков, индустриальный сюр. Лабиринты промышленного мира, оставленного за ненадобностью. Минут через пять я вышла на парковку в окружении фонарей, напоминающих гнутые, ломаные, покосившиеся, а местами опавшие спички. Удивительно, насколько все это за годы смогло погнить и разрушиться. Пыльными змеями вились электропровода с бурыми, поеденными ржавчиной отростками, напоминающими застывших червей. Опустошенная, я шла и шла, отупев от ноющей боли и усталости. В том месте, где ветровку рассек нож Синтии, стылой змейкой проникал сквозняк. Впереди постепенно вырастало трехэтажное кирпичное строение – первое из той серии, что с вершины водяной башни казались соединенными меж собой. – Видишь двойные двери? – спросил Лютер. Сердце учащенно забилось, и причиной тому была не только измотанность. – Вижу. – Проходи через них. Надеюсь, ты помнишь код с водонапорной башни. А то, чего доброго, придется тебе туда снова влезать по темноте. Дональдсон Несколько раньше Все болело. Болело адски. Болеутоляющего, которое они заныкали, должно было хватить на две недели. Но не прошло и двух дней, как они уже успели истратить свой запас наполовину. Да еще и бензин на нуле. Прошлой ночью в своей колымаге, голодные и холодные, они меж собой разругались в хлам. Теперь вот снова приходилось ночевать в машине. К тому же никак не давал заснуть чертов храп Люси. Она не виновата: вместе с носом у нее пропала и носовая перегородка. И тем не менее руки так и чесались ее придушить, причем неоднократно. Особо грела мысль, что это не только утолит жажду крови, но и избавит от нужды делиться медикаментами. Порыв еле сдерживался. Если бы все шло как надо, он бы уже сегодня кого-нибудь убил. И не скучным банальным удушением, а медленно, сладостно, больнее. К тому же эта девка по-своему начинала над ним разрастаться. Доставать. За всю свою жизнь Дональдсон не проводил столько времени с одним и тем же человеком. Особенно таким, которого он чуял на самом глубоком, самом низменном уровне. Они с Люси разделяли одни и те же нужды, надежды, страхи. Поистине союз, заключенный в аду. Утром после пробуждения они весь день шарились по заброшенному городку. Сюда их направила та жирная сука Вайолет Кинг, но не указала никакого конкретного адреса. И вот они колесили голодные, холодные, страждущие, и их все больше пробирало отчаяние. К сумеркам они так ничего и не выискали. А под занавес еще и кончился бензин. Дональдсон в очередной раз тешил себя мыслью о придушении Люси, когда на том конце городка бабахнул взрыв. А за ним несколько суетливых выстрелов. К тому месту они добирались пешком. – Ди, не так быстро. Люси на ходу хромала все сильнее; идти медленнее можно только спиной вперед. – Мы почти уже дошли. Поднажми еще чуток. – Я так быстро не могу. – Ну так не иди, – буркнул он. – Мне-то что. – Ди, ну пожалуйста… Дональдсон остановился. Прежде этого слова он от Люси никогда не слышал. Он оглянулся, оглядывая ее корявое, как кора, передернутое болью лицо, с которого смотрели жалостливо-скорбные глаза… и проникся к ней сочувствием. Это он-то, Дональдсон, который не ведал ни жалости, ни сострадания никогда и ни к кому. Сколько загубленного люда молило его о жалости, но он лишь возбуждался, распаляясь в своем гибельном усердии. А вот это тихое «пожалуйста» от Люси его не распалило. А наоборот, вызвало в нем желание помочь. Как-то утешить. Чудно. Ох чудно. – Хочешь малость отдохнуть? – спросил он участливо. Она кивнула. Свои злосчастные, увечные, бесприютные тела они уместили на рассохшейся остановочной скамейке. – Может, по таблеточке? – спросил Дональдсон. – Ох, что-то быстро мы их тратим. – Я знаю. Но справляться с завтрашним днем лучше по мере его наступления. Если он вообще наступит. А пока идет сегодняшний, лучше беспокоиться о нем. На такой вот философской ноте они проглотили по норко. На сухую. Дождь перестал, а в прогалине неба садилось солнышко – приятно, как на картинке. – Ди, а чем ты думаешь заниматься, когда вот это кончится? – В смысле? – Ну, в смысле, что дальше? Мы с тобой беглые, и в толпе затеряться нам не так-то просто. Бегать, прятаться до скончания века нам тоже нельзя – найдут. – Канада, – одним словом ответил Дональдсон. – Ну и как мы там вдвоем устроимся, определимся с работой? – А почему ты думаешь, что мы будем вместе? – спросил Дональдсон. Вырвалось как-то грубо, резко, не так, как он хотел. – Ты хочешь сказать, что мы, когда управимся, разбежимся? – Делать работу совместно, Люси, нас понуждают обстоятельства. А когда мы все закончим, то сможем отправиться каждый своим путем. Он притих, втайне ожидая возражений и сам недоумевая, отчего ему есть до этого дело. – Ну, если ты так хочешь, Ди.