Своего дорогого друга я торопливо обняла. Он замерз еще сильнее, чем я, а его руки были укручены за спину, но это объятие вышло теплейшим из всех, какие я когда-либо испытывала. – Ты в порядке? – синхронно обратились мы друг к другу и так же синхронно рассмеялись – боже, как отрадно на фоне всего дурного, что так и дыбилось со всех сторон. – Что с Фином и Гарри? – спросила я. Чувствовалось, как плечи моего друга поникли. – Не знаю. Их я не видел. И вообще не видел ничего. Отстранившись, я посмотрела на Херба. – Что это за… О боже. Херб. Впервые за все время я обратила внимание на его глаза. Красные, разбухшие. С наглухо зашитыми веками. – У тебя нет глазных капель? – спросил он. Я снова его обняла, еще крепче. Его – нас обоих – необходимо отсюда вызволить. Я оглядела его со спины и увидела, что его запястья перехвачены пластиковыми путами. – Мои шнурки, – сказал Херб, – держат по триста кило. А ведь и вправду. Я опустилась на мерзлое дерьмо и с минуту развязывала ему на ботинке заскорузлый шнурок. В самом деле, Херб в качестве шнурков использовал парашютные стропы. Высвободив шнурок, я вставила его кончик Хербу между запястьями и, прижав к путам, начала быстро их перетирать, как пилкой. Пластиковая лента лопнула в считаные секунды. И тогда мы, наконец, обнялись по-настоящему. – Вы здесь, чтобы нас спасти? Я невольно вздрогнула, совсем позабыв, что здесь помимо нас находится еще кто-то. Повернувшись, я увидела тучную женщину, тоже в ошейнике. На ее круглом лице цвела мягкая, почти блаженная улыбка. А вот глаза… В отличие от Херба, ее Лютер ослепил полностью. Я напряглась, пересиливая ужас, и воскликнула как можно позитивней: – Я Джек Дэниэлс, такая же узница, как вы. Но я сделаю, черт возьми, все, чтобы вас обоих отсюда вызволить. Кстати, это у вас такой прекрасный певческий голос? Не скромничайте, я все слышала. – Да, пела я. Хотя у вашего друга слух тоже замечательный. Я Кристин Агава. В молодости я мечтала когда-нибудь стать такой, как Шер[60]. Но теперь… Теперь я, скорее, Стиви Уандер[61]. Мне она уже полюбилась. – Стиви мне всегда нравился больше, чем Шер, – приободрила ее я. Оставив на время Херба, я начала высматривать в каземате медную табличку. Она была на стене возле Кристин, рядом с блоком клавиш. На ней я прочла: КРУГ 3: ЧРЕВОУГОДИЕ Есть желание – путь найдется. Надпись я перечла еще раз, но игры шрифта или цифр здесь не было. Я в задумчивости почесала себе шею. – Херб, чтобы открыть эту дверь, мне нужно набить код. Здесь висит табличка. На ней надпись: «Круг 3: Чревоугодие. Когда есть желание – есть и путь». У тебя есть какие-то соображения? – Ты сказала «желание»? – Да. Тут ошейник на Кристин начал жужжать. Я резко обернулась, но не успела чертыхнуться, как там рвануло. Лютер Он столько времени извел на продумывание всех и всяческих вариантов, возможностей и исходов, что число сюрпризов свелось к минимуму. На всякую внештатную ситуацию имелась своя мера предосторожности или подстраховка. Самым непростым было обеспечить безопасность Джек. Несмотря на то, через что она проходила, Лютер предусмотрел ей меры защиты и подстраховки фактически на любой момент. Ошейник на медведе был снабжен электронным взрывателем, который в случае нападения зверя на Джек сработал бы мгновенно. То же самое и с агентом Синтией Мэттис. Спираль топки и насыпное устройство монет имели ограничители, которые по сигналу тревоги немедленно бы включились. Когда на воплощение замыслов уходят годы, то волей-неволей внимание уделяется и мелочам. Кое-что непредвиденное все же просочилось. Где-то по-прежнему бродит идиотка Люси, но о ней он позаботится так же, как и о ее олухе-ухажере. Та парочка, Фин и Гарри, сожгла одно из его дуэльных кресел; впрочем, их он соорудил в последний момент, поскольку даже не планировал похищения. Иногда приходится подстраиваться под обстоятельства. Импровизировать. Впрочем, он ожидал, что Джек в какой-то момент сорвет с себя наушник или тот по какой-то причине выйдет из строя. Поэтому Лютер, без особой на то нужды, целые десятки камер на своей игровой площадке снабдил звуком. Динамиками в паре с микрофонами. Вот потеха-то будет, когда он соберет для монтажа весь отснятый материал. Подорвав ошейник на той толстухе, он нажимает на своем пульте кнопку громкой связи. – Учти, она умерла потому, что ты сняла с себя наушник, – говорит он. Толстуха умерла бы в любом случае и по любой другой причине, но почему б лишний раз не навесить вину? В грядущие месяцы и годы вина для Джек будет, пожалуй, основной проблемой. Точнее, не сама вина, а нежелание ее на себя принять. Он смотрит в монитор и видит, что Джек на него смотрит. Но вид у нее не виноватый и не напуганный, а дерзкий. Похоже, она злится. – До конца этого дня я тебя прибью, – говорит она сквозь зубы. Лютеру это не нравится. Ему она нужна покорная, смиренная. А это что еще за выходки. Неповиновение терпеть нельзя. Впрочем, он знает, как сделать ее шелковой и покладистой. – У тебя тридцать секунд на то, чтобы распрощаться с Хербом, – говорит он. – После этого я взрываю на нем ошейник. Херб Швы на глазах – дело скверное. Хотя дело здесь не столько в боли, сколько в беспомощности. Впрочем, Херб с этим справлялся, потому что лелеял надежду. Надежду, что он со всем этим совладает. Увидит завтрашний день. Встретится со своей женой. Но голос изверга в динамике этой надежды лишал. И совсем скоро ему предстоит умереть. Какое ужасное, отрезвляющее, ошеломительное чувство – знать, что ты сейчас умрешь. Что близок твой последний вздох. А все, что ты пережил и ощутил в своей жизни, сводится к этому последнему жутковатому моменту, знаменующему твой конец. Однако Херб словно приобщился к некоему глубинному источнику мужества. Настолько глубинному, что он даже не подозревал о его наличии. И вместо страха за свою участь Херб принял его. Принял со всей своей силой. И достоинством.