Джек – Нет! Херб накренился вперед и упал в грязь. Я кинулась к нему и встала рядом на колени в замерзшем дерьме. – Лютер, твою мать! – Он дышит, – хладнокровно сказал он, – значит, я его не убил. Но я это сделаю, если ты не будешь выполнять то, чего я от тебя требую. Так что поднимайся и идем со мной. – Ему нужен врач! – Патологоанатом, если ты не будешь слушаться. Шевелись, Джек. – Люблю тебя, Херб. – Знаю, – простонал тот. – И я тебя… Я взгромоздилась на ноги, занемевшие не то от холода, не то от эклампсии или же от того и другого одновременно. Лютер удерживал Херба на мушке. – Иди впереди меня. Не останавливайся. Я побрела по замерзшей слякоти, каждые несколько секунд оглядываясь на запрокинутого набок Херба. – Через дверь, – указал Лютер. Переступая порог, я напоследок еще раз обернулась посмотреть на моего друга, но в этот момент Лютер грохнул за нами дверью. Я стояла в небольшой стерильной комнате. Беленые бетонные стены. Плиточный пол с большим металлическим сливом. Казалось бы, после всех тех ужасов, через которые я прошла в предыдущие часы, ничто не могло меня остановить и пробежаться холодком по спине, но оказывается, я опять ошибалась. В центре комнаты стоял стол с мягкой синей обивкой, подлокотниками и… держателями для ног. Акушерское кресло. – Давай, – кивком указал Лютер. Я не двинулась. Не могла. – Влезай и пристегивайся. Последнюю лямку на запястье затяну я. Этого я сделать не могла. И тут мне подумалось о Хербе, истекающем кровью в стылой грязи. Я прошла через комнату и сделала то, что уже множество раз проделывала в ходе моей беременности – водрузила тушу на мягкое сиденье и засунула ноги в стремена. Куда более сложным был второй шаг, на который я решилась буквально через силу: застегнуть те браслеты у себя на запястье и щиколотках. – Черт возьми, Джек, – покачал головой Лютер, стягивая мне правое запястье. – Я был уверен, что в это кресло мне иначе чем газом тебя не усадить. – Я люблю моих друзей, Лютер. Не думаю, что тебе дано такое понять. – Не льсти себе мыслью, что ты можешь обо мне хоть что-то знать, – сказал он, облачаясь в резиновый фартук. К креслу он подкатил капельницу и установил столик с подносом, на котором находились всякие медицинские причиндалы, несколько шприцов и ассортимент стеклянных флаконов. Стоя возле столика, Лютер улыбнулся мне сверху вниз – такой другой (во мне его образ был неразрывно связан с длинными черными патлами). Тыльную сторону ладони он приложил мне ко лбу; я попыталась отвернуться, но тщетно. – Великая Джек Дэниэлс. Наконец-то во плоти. А ты очень красива. – Ты омерзителен. – Ты в самом деле хочешь меня разозлить? Сейчас? В таком уязвимом положении? – Отпусти моих друзей. Тогда услышишь от меня, какой ты милашка. Он коснулся моей щеки, и я напряглась, чтобы не дернуться. Какие-то мгновения гнев во мне пересиливал боязнь. Но сколько это еще продлится, неизвестно. Настолько уязвимой я не чувствовала себя никогда; а главное, это чувство будет только ухудшаться. – Как ощущение? – спросил он. – Ужасное. – Ты у нас на каком сроке? Тридцать восемь недель? – Да, а что? – Думаю, что уже пора извлечь из тебя этого младенца. Ты сама как считаешь? – На хер тебя! – Тихо, тихо. С подноса он взял шприц и ввел иглу в один из флаконов. – Что это? – с тревожным замиранием сердца спросила я. – Питоцин. Я зажмурилась. Кошмар. Даже не верится, что все это происходит со мной в реальности. – Синтетический препарат на базе окситоцина, естественного гормона твоего организма. Используется для нагнетания… – Для чего он используется, я знаю. – Скоро должны будут начаться схватки. Ты за несколько часов уложишься с деторождением? Глаза мои полезли наружу. – Лютер, ради всего святого. Не надо так. – Джек, ты выше мольбы. Не опускайся до такого поведения. Он наполнил шприц и отложил его в сторону. А руку мне обернул манжетом тонометра. Накачал грушу, выждал появления результатов на шкале. И покачал головой: – Хуже, чем я предполагал. – Сколько там? – спросила я. – Сто семьдесят пять на сто десять. Неудивительно, что у тебя случился приступ. – Он расстегнул липучку. – А теперь будь добра не шевелиться. Еще толком не поняв, что происходит, я ощутила, как в вену возле запястья мне входит игла. – Это капельница. Не делай резких движений. Ты же понимаешь, что твоя жизнь сейчас полностью в моих руках? Во мне расползался страх, огромный, больше заботы о благополучии друзей, моей собственной безопасности; надвигался мутным апокалипсисом. Последние девять месяцев я в силу собственного эгоизма его в себе совершенно не замечала. А ведь там, внутри меня, рос и зрел человек. Настоящий. Драгоценный. Беспомощный. Абсолютно безвинный. Который когда-нибудь пойдет и заговорит. Будет иметь свои наклонности, предпочтения и неприязни. Мечты и амбиции. Собственную, самостоятельную жизнь. И свои первые мгновения в этом мире он, возможно, встретит в руках этого маньяка. – Лютер, послушай меня… – Не разговаривай, Джек.