Джек Мимо сестринского поста Ричи провел меня к комнате на конце крыла. Там на страже стоял еще один коп, карауля вход в палату, где, по моим сведениям, находился Эндрю Томас. Судя по всему, охранники были меж собой знакомы: они тоже чокнулись кулачками, но, слава богу, без «бу-бумов». Почему мужики страдают такой хренью? Возможно, мне этого не понять из-за отсутствия тестикул. – Как оно ничего, Тон? – спросил мой провожатый. – Да вот, дотягиваю свое на дверях. Все тип-топ. – У нас тоже спокойно. Что и хорошо. Это мой последний день, между прочим. Отставка, я иду к тебе! – Покупаете с благоверной пляжное бунгало во Флориде? – А ты думал. Проведу свои золотые годы за рыбалкой и ромовым пуншем. – Это кто, Ричи? – кивком указал на меня его товарищ. – Джек Дэниэлс, – протянула я руку. – Тони Сатори, мэм. Приятно познакомиться. – Он в сознании? – ткнула я пальцем через плечо. – Хотелось бы туда к нему, перемолвиться на несколько слов. – Начальство сказало никого не впускать. – Да нормально, Тон, – подмигнул ему Ричи. – Это ж та самая женщина, что его спасла. Тони взыскательно меня оглядел. – Ах вон оно что. Вы и были тот самый коп из Чикаго? – Вот именно, была, – усмехнулась я в ответ. – Тогда, конечно. Проходите. Мы вам там нужны? – Я его тяжелее на двадцать кило. Так что в случае чего сама справлюсь. По кивку Ричи я вошла в палату, закрыв за собой дверь. Эндрю лежал на кровати, выложив сверху на одеяло свои костлявые длани. Его успели постричь и сбрили бородищу, хотя это лишь добавляло ему сходства с трупом. Глаза у него были закрыты – ощущение такое, будто находишься на похоронах, а не на встрече с живым пациентом. – Гм. Мистер Томас? Его темные глаза открылись. – Который сейчас год? Я назвала. – Долго ж меня не было, – вымолвил он без намека, впрочем, на горесть или жалость к себе. – Я сожалею о том, что он сделал с вами. Он сделал едва заметное движение, что-то вроде пожатия плечами: – Что посеешь, то и пожнешь. – Вы знаете, кто я? В ответ кивок, настолько медленный, что должно быть, он причинял ему боль: – Я слышал разговор полицейских меж собой. Они меня просветили. Сказали, что я должен сказать вам спасибо. Но слов благодарности я от него не услышала. Не услышала вообще ничего. – У него мой ребенок, – сказала я наконец. – Моя дочь. – Это я тоже слышал. – Вы не знаете, где она? – Нет. Я попробовала зайти с другого ракурса. – Вы его знаете. Возможно, больше, чем кто-либо еще. Что он, по-вашему, мог с ней сделать? – Не представляю. Я видел в его исполнении жутчайшие вещи. Многие из них он проделывал со мной. В нем нет ни жалости, ни пощады. Он совершенная машина убийства. Монстр. У меня самого достаточно активное воображение, но то, что вытворял он… Сложно даже представить, какой глубины растленности он достиг. Томас мне не помогал. Более того, у меня от него шли мурашки по коже. Сама собой напрашивалась мысль, что годы мучений и заточения разрушили ему не только тело, но и разум. Да что тут голову ломать? Конечно, так оно и было. И пытаться получить от него какие-то сведения – дело заведомо безнадежное. Но даже малая надежда лучше, чем ее отсутствие. – Если у вас есть какие-то мысли о том, как он мог поступить с моей девочкой, я бы их выслушала. – Мысли? Извольте. Например, положить ее на сковороду и поджаривать на медленном огне. Младенчик со сковороды не соскочит. А лишь будет медленно, с воплями подгорать, недоумевая, что за жуть с ним происходит после девяти месяцев блаженного плавания в утробе. Эти словеса привели меня в такую гадливость и возмущение, что я готова была его ударить. Хорошо, что вовремя опомнилась. В сущности, передо мной был умалишенный бедняга, вынесший на себе такое, что вряд ли по плечу кому-то другому. И вины его в этом нет. – Я… Мне очень неловко, мистер Томас. Прошу прощения, что вас побеспокоила, – со слезой отыграла я и повернулась к двери, готовая убираться ко всем чертям. – Постойте, – окликнул он. Я выжидательно остановилась. – Попробуйте мыслить, как он, – сказал Томас. – Он хочет сделать вам больно. Верно? Я кивнула. – Что было б для вас больней – если бы он убил вашего ребенка или удерживал его живым? Я понятия не имела. И то и другое настолько ужасно, что сложно и представить. – Если он ее убьет, то это боль на один раз. А вот если он будет удерживать ее в живых… То и дело присылать вам снимки… возможно, такие, где он совершает над ней жуткие злодеяния… это бы наверняка заставляло вас страдать сильнее, не так ли? Я чувствовала, как у меня в глазах вскипают слезы. – Да. – Ну вот, – развел руками Томас. – Значит, это он и будет делать. Я хотела ответить и тут впервые обратила внимание на пальцы Томаса. Нет кончиков. Я поняла, что это значит. Лютер Он выключает какую-то дебильную телевикторину, слезает с кровати и шлепает в ванную.