Когда на мою руку наложили гипс, я поблагодарила врача и медсестру, а затем – с трудом шевеля ногами, вышла в коридор. Голова моя кружилась, и я чувствовала себя очень слабой. Но мне предстояла еще встреча с милицией. Внутри все засосало от неприятных чувств. Мне и так было плохо, а тут еще с ними общаться. Но понимала – надо. В кабинете врача сидели двое сотрудников милиции. Оба молодые, один даже, увидев меня, заулыбался. А мне хотелось треснуть его по фуражке и спросить, что веселого он увидел во мне?! Проглотив глупые слова, я опустилась на свободный стул. Милиционеры представились, а потом начались эти расспросы… – У вас есть предположения, почему этот человек напал на вас? – делая записи в своем блокнотике, поинтересовался улыбчивый милиционер. – Нет, никаких, – равнодушно ответила я. Я не собиралась рассказывать им про Искандера. По ряду причин, одна из которых была моя любовь к нему. Пусть оставят его в покое! – Вы запомнили, как выглядел нападавший? – Лысый, высокий, зовут Ваня, – скороговоркой ответила я. Скорее бы закончился этот допрос! Меня мутило – от боли и голода. – Ясно, будем искать. Выздоравливайте, – первый милиционер поднялся, а вот второй – не спешил. Его карие глаза все изучали меня. Влюбился, что ли? Дурак. – Мы постараемся найти его, – пообещал он. – Постарайтесь, – сомневаясь в том, что они действительно найдут его, кивнула я. Наконец, милиционеры ушли, и Зоя Павловна, с треском закрыв за ними дверь, решительно двинулась на Михаила Потаповича. – Миша! Ты мне скажи – девочку надо оставлять в больнице, или домой можно отпустить? Голос Зои Павловны я слышала как сквозь вату… Слабость достигла такой силы, что я начала сползать по стулу. – Ой, Лиза! – Зоя Павловна рванула ко мне. Послышался какой-то шум, и что-то, на левой руке, стянуло мне чуть повыше локтя. Затем я поняла, что доктор начал измерять мне давление. – Так и думал, – обеспокоенно заметил он, – низкое давление у неё. Надо под капельники. То-то не нравилась мне ее бледность. Давай так, Зоюшка, девочку твою до завтрашнего утра оставляю, я как раз дежурю сегодня. Утром придешь – решим, что делать. Дай Бог, все будет хорошо, заберешь. Он снял с моей руки манжету. Дошел до двери и громко крикнул: – Настена! Готовь капельники и палату! …Палата, в которой я оказалась, хоть и была старой, но чистой. Ни крошки, ни вони, ничего такого, что показывало бы неуважение к пациентам. В палате я была одна, что наталкивало меня на мысли, что она была «блатная», для своих. Видимо, доктор оказался близким человеком для Зои Павловны, это я поняла уже тогда, когда она обращалась к нему, называя «Мишей». Мне поставили капельницу в левую руку. Правда, перед тем как установить её, около минуты искали вену. Еще одно мучение, дополнившее все остальные. Зоя Павловна к этому времени ушла. И я была рада этому. После пережитого ужаса, я нуждалась в тишине и уединении. Лежа в больничной палате, я усталым взглядом смотрела в окно, за которым начинался вечер, и мысленно прощалась с Искандером. Наверняка он уже садился в самолет… Без меня. Он прилетит в Москву, и начнет новую жизнь. Без меня. Понимание этого скручивало мою душу. И если обезболивающее подействовало на сломанную руку, то на душу оно было никак не в силах повлиять. Слезы закапали по моим щекам. Я шмыгнула носом. Одиночество «милосердно» приняло меня в свои ледяные объятия. Стало так холодно, несмотря на то, что в палате была оптимальная температура воздуха. Но разве это имело значение, когда сердце и душа были охвачены стужей? В коридоре послышались шаги. Сердце, взволнованное этим звуком, несколько раз ударило в ребра. Неужели?… Дверь в палату открылась, показался Михаил Потапович. Его уставшее лицо – как печать истинного врача, беспокоящегося о своих пациентах, осветила улыбка. – Елизавета, ты как? – доктор прошел в палату. Остановился рядом со мной. Внимательно посмотрел на капельницу, а потом – на меня. – Нормально, спасибо, – стараясь скрыть разочарование, я утомленно улыбнулась, – а вы как? Густые брови врача поползли наверх. – Вот сколько живу, впервые слышу, чтобы пациент спрашивал о моем самочувствии, – улыбнулся он, – я хорошо, дочка. А ты чего пригорюнилась? Так и болит рука? Болит. Но не рука. – Нет, отпустило, слава Богу, – выдохнула облегченно, – а капельники скоро отключите? – Еще полчасика надо полежать. Нельзя их быстро пускать, так что придется подождать. Потом велю принести ужин, там сегодня рыбку с пюре приготовили. Самое то для косточек. – Ладно. Спасибо, Михаил Потапович. – Выздоравливай, – тепло улыбнулся доктор. – Завтра Зоя за тобой приедет. Завтра будет лучше, чем вчера. Непременно так будет. ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ Я проснулась от запаха жареных оладий. Не торопясь открыть глаза, я позволила себе покачаться на волнах детских воспоминаний. Мне семь. За окном – май, а мама на кухне жарит оладья… Вся жизнь еще впереди, и я не познала ни горечи, ни боли утраты. Увы, воспоминания растворялись, как сахар в кипятке. Уже не видишь, но привкус ощущаешь… Еще несколько мгновений я просто лежала, отчаянно цепляясь за счастливые мгновения, а потом осознание обдало меня отрезвляющей, ледяной волной. Мне 18. Я уже не девочка. Я полюбила бандита, а он меня нет. За эту любовь мне придется еще долго расплачиваться, и сломанная рука – красноречивое тому напоминание. Но даже несмотря на боль, я не жалела о том, что была с Искандером. Любящее сердце, оно такое. – Лиза, ты проснулась? – бодрый голос Зои Павловны напомнил, что мне пора вставать.