– Ну… – повторила Анна, – э… в одной студии. – Давайте завтра там встретимся, – предложила я, – в первой половине дня. Сделаем примерку одежды, спланируем выступление. – Придется платить за съем помещения, – пролепетала Энн. – Понимаешь, Таня мой личный проект, спонсоров нет. Зачем нам примерка? Танюша оденется, как всегда, и… – Получится, как всегда, – рассердилась я. – Сколько билетов продано на концерт? – Много! – заликовала Энн. – Ладно, я поняла, поступим по-твоему. Только… – Извини, второй звонок, наберу тебе через пять минут, – пообещала я и быстро сказала: – Привет, Ленуся, как самочувствие? – Плохо, – еле слышно ответила Яковлева, – совсем нехорошо. Капельницы ставят, а толку нет. Ноги как не мои. Руками плохо владею. Мне стало страшно. – Врач что говорит? Подруга, похоже, не услышала мой вопрос, она продолжала: – Лежу в отдельной палате, условия шикарные. Две комнаты, ванная. До туалета четверть часа бреду. – Врач что говорит? – повторила я. – Игорь Михайлович очень хороший, – прошептала Яковлева, – добрый. Велит не расстраиваться. Завтра попробуют новое лекарство, оно должно улучшить мое состояние. Лампуша, вообще-то я рассчитывала лет десять еще… Голос Лены сорвался. – Какие десять? – бодрым голосом сказала я. – Пятьдесят как минимум! Ты точно поправишься. Яковлева вдруг засмеялась. – Лампа, спасибо, конечно, но я не идиотка. Прочитала в интернете про свою болячку. – Тебе запретили это делать, – возмутилась я и услышала в ответ: – Надо знать правду, приготовиться. – Эй, эй, – занервничала я, – что ты имеешь в виду? – Похоже, мне досталась ураганная форма, – сказала Лена, – в статье, которую я прочитала, рассказывается, что в редких случаях от постановки диагноза до… ну… до конца проходят дни, порой часы. С каждой секундой ухудшение. Вот говорю с тобой, а язык немеет, еле ворочается! – Сейчас приеду, – пообещала я. – Нет, ко мне никого не пустят, – объяснила подруга, – но нужна твоя помощь. – Говори, все сделаю, – пообещала я. – Егора нет в Москве… – начала Лена. Я не сумела скрыть удивления. – А где он? – Уехал в Питер. Там очень богатый клиент, – объяснила Яковлева, – по версии Куркина, заказал портрет жены. Вернется муж только послезавтра. Теперь пообещай: никогда никому не расскажешь то, что сейчас узнаешь! – Клянусь, – прошептала я. – Все считают Егорушку лентяем, – медленно говорила подруга, – он пишет одну картину в два-три года. Ведь так? Ответь! Только честно. – Да, – призналась я. – На самом деле это не так, – продолжила Яковлева, – Егор постоянно стоит у мольберта. Он за двенадцать месяцев способен много полотен написать. Только не продает их. – Почему? – изумилась я. – Наверное, его только художник поймет, но попробую объяснить, – зашептала Лена. – Егорушка делит свои картины на сердечные и заказные. Для чужих людей пишет, когда я его в угол загоняю и денег совсем в доме нет. Мужу работать по договору – нож острый. А для себя он готов сутками от мольберта не отходить. И в последнем случае всегда гениальное полотно рождается. Уж поверь мне. Один раз к нам на голову свалился мужик, он раньше у супруга пейзаж купил. Приехал без предупреждения! Егор в мастерской, я дома, Катюша пришла, мы собрались чай пить. Муж Захарову едва выносит, но он же работает, до ночи в дом не войдет. И тут вбегает Егор, за ним этот Альберт. Егор руками машет: «Нет, нет!» Трясется весь. Иностранец за ним, он по-русски отлично говорит, мать у него из наших, эмигрантка. Дальше прямо театр. Мужик, которого не ждали, на колени упал: «Умоляю! Продай пруд!» Егор за меня спрятался, а Катя как раз в туалет ушла, ее в столовой не было. Я ничего не поняла, но сообразила, что делать. Попросила Альберта оставить номер телефона, по которому ему позвонить можно, и уйти. Незваный гость расстроился, но удалился. Я бегом в ванную, стучу в дверь, говорю Катюше: «Посиди тут, с Егором опять приступ случился. Успокою его, спать уложу». Лампуша, ты же знаешь его проблему. Забыв, что Лена меня не видит, я кивнула. У Егора порой бывают странные припадки. Он впадает в депрессию, может заплакать, потом задыхается, иногда лишается чувств. У него трясутся руки, глаза краснеют. И он постоянно шмыгает носом, все время простужается. Врачи так и не поняли, что с ним происходит, говорят о панических атаках, а их лечить почти не умеют. В конце концов Яковлева создала ритуал. Как только Егор заводит речь: «Я бездарность, никому не нужен», – жена живо готовит чай, куда наливает сироп от бессонницы. Действует зелье быстро. Куркин отправляется в спальню и на следующее утро встает как ни в чем не бывало. – Захарова умница, – продолжала Лена, – она прошептала: «Конечно, конечно, нет проблем. Останусь тут, Егорка сюда не пойдет, я же в гостевой ванне, не в хозяйской». Лена издала стон. – Я выдохнула. Катюшка не выйдет, сейчас я узнаю, каким образом Альберт у Егорушки оказался. Муж меня о визите гостя не предупредил и сбежал от него. И что выяснилось? Егор никогда дверь в студию не запирает. Он вообще о быте не думает. У нас в подъезде царит тишина. Только две семьи живут, остальные апартаменты заперты, их владельцы за границей. Соседи сверху к нам никогда не полезут, не было такого случая. А теперь оцени ситуацию. Егор стоит у мольберта, картину он закончил, осталось два-три штриха… И тут за его спиной раздается чужой голос: «Беру прямо сейчас, заплачу сколько скажешь!» Гоша чуть сознание не потерял! Оглянулся. Альберт! Откуда он взялся? Оказалось, что мужик прилетел в Москву по делам своей фирмы. Заодно решил зайти к Куркину. Когда тот его портрет писал, Альберт в Москве жил, месяц в мастерскую ходил, дорога ему была известна, коды от дверей подъезда тоже. Ну и притопал без предварительной договоренности. Простота она хуже воровства. Дернул за ручку, створка распахнулась. Звонка нет, Егор его снять велел, чтобы ему не мешали. Увидел Альберт полотно на мольберте и пропал, захотел его приобрести. Он сумасшедший коллекционер! Муж мне все рассказал, я его успокоила: «Не волнуйся. Наглого дядьку в дом не пущу. Пейзаж спрячем в нашей тайной галерее. О ней ни одна душа не знает». Егорушка выдохнул, чаем с успокаивающим побаловался и спать лег. Я Катю из ванной позвала, мы с ней поужинали. Захарова ни о чем спрашивать не стала. Зачем я тебе правду сообщила? – Не знаю, – ответила я. – Умру, наверное, на днях, – сказала вдруг подруга. – Не неси чушь, – велела я, а у самой от ужаса по спине побежали мурашки. – Лампуша, сегодня принесли полдник, – продолжала Яковлева, – манный пудинг с вареньем и какао. Выглядело все аппетитно, но в меня с утра ничего не лезет, аппетит пропал. Я вежливо отказалась. Санитарка в коридор вышла, я в туалет потащилась, двигаюсь еле-еле. И услышала, как девушка кому-то в коридоре громко говорит: «Есть Яковлева не пожелала». Ей женский голос отвечает: «На краю могилы жрать не хотят. Ей осталось дня два. Очень тяжелый случай, ураганный, не справимся». – Вот почему ты в интернет полезла, – осенило меня, – надо было у тебя телефон и айпад отобрать. – Человек перед смертью должен завершить все свои земные дела, – перебила Яковлева, – с близкими проститься. Завещание написать. Но у меня имущества нет. Галину Алексеевну видеть не хочется, никогда не считала ее своей матерью. У меня только одно богатство. Егорушка. Как он один жить станет? Погибнет. Лампуша, сейчас пришлю тебе код от нашей входной двери. Войдешь в прихожую, сверни в левый коридор, ступай до конца, там на стене висит ковер. Подними его, увидишь замок. Код к нему тоже отправлю. Открой… – Замок? – изумленно повторила я. – Дослушай, – попросила Лена, – распахнешь дверь, увидишь лестницу вниз. Спустись по ней. – Куда? – опять спросила я. – Под нами пустые апартаменты, – напомнила Яковлева. – Ты говорила, что они принадлежат какому-то бизнесмену, – сказала я, – тот за границей живет постоянно, московская квартира пустует, но продавать ее владелец не хочет. Лена издала смешок. – У тебя хорошая память. Извини! Я солгала. Это наша жилплощадь. Купили ее для хранения картин Егорушки. Там все оборудовано, как в музеях. Я потеряла дар речи, а Лена продолжала: – Сброшу тебе номер Альберта. Когда умру, позвони ему, предложи: «Если хотите приобрести картину Егора «Пруд», готова вам ее продать». Меньше, чем за полтора миллиона долларов, не соглашайся! Я напишу Егору письмо, объясню: «Лампа выполняла мою последнюю просьбу». Отдашь моему мужу деньги. И… Стало тихо. Я испугалась. – Ленуся! – Ш-ш-ш, – прозвучало в ответ, – кто-то ходит в предбаннике. А-а-а! Это вы! – Кто ж еще тут вечером бродить станет, – прозвенел веселый девичий голос. – Помочь вам в душе помыться? – Можно чуть попозже? – попросила Яковлева. – Через полчаса зайти? – уточнила ее собеседница. – Спасибо, – поблагодарила Лена. На время повисло молчание, потом вновь раздался голос подруги: – Медсестра забегала. – Поняла уже, – ответила я. – Зайди в хранилище. – Лена… – начала я. – Пообещай! – потребовала Яковлева. – Иначе превращусь в привидение и тебе покоя не дам! После секундного колебания я ответила: – Хорошо. Не волнуйся! Выполню все аккуратно. Может, разрешишь к тебе сейчас приехать? – Прикатить можно, да тебя внутрь не впустят, – объяснила Лена и пропела: – «Запомни меня молодой и красивой, запомни меня такой, как сейчас». Песня популярная когда-то. Кто ее исполнял, не помню, чьи стихи не знаю, но они про сегодняшнюю меня. Не желаю даже тебе на глаза показываться. Кожа как бумага стала, вся сухая, кремы не помогают, глаза красные, опухшие. Настроение адское: то плачу, то веселье с головой топит. Давление нечеловеческое. Волосы как пакля. Нет, нет, запомни меня молодой и красивой. Ступай за картиной послезавтра, время тебе сообщу. Без моего звонка не езди. Надо войти в дом, пока Егора не будет. Коды от дверей получила? – Да, – сказала я, – прилетела эсэмэс.