— Но, может быть, психиатр или еще кто-то из отделения детско-юношеской психиатрии? — Визит психиатра ему назначили на завтра на утро, там какой-то специалист по шоковым и травматическим состояниям. Если ночь пройдет спокойно и состояние перестанет быть критическим. — И больше никого? — Ну еще соцработник. Он кивает в конец коридора. Там стоит, прислонившись к стене, женщина лет сорока. Она высокого роста, худощавая, у ее ног лежит вместительная дамская сумка. Она строчит что-то в своем мобильном. У нее длинные ногти цвета металлик. Когда она поворачивается к ним лицом, Санна замечает, что у женщины нет левой руки. Рукав блузки свободно свисает и болтается вдоль тела. — Я так понимаю, она ждет, чтобы побеседовать с врачом и временной патронатной семьей, — поясняет Бернард. — Ты говорил, там у них есть кто-то с большим опытом. — Да, он бывал у нее иногда, по выходным, я так понимаю. Не один раз. — Раз они уже связались с семейным приютом, это, наверное, значит, что они надеются, что его скоро выпишут из больницы. Во сколько к нему придет завтра тот врач? — В девять. Ты Экену уже сообщила? Он же завтра рано утром прилетает, так? Санна кивает. Ей очень не хватало начальника, хотя его не было всего несколько недель. — Да уж, до хрена ты на себя взвалила, как только получила нового напарника, — замечает Бернард, расщедрившись на сострадание. — Все в жизни может быстро перемениться, — отвечает Санна и кивком указывает на дверь в палату Джека. — И не говори. Думаешь, он что-то видел? Санна отпивает немного кофе. — Хочешь надавить на него, чтобы получить описание преступника? — продолжает он. — У меня нет выбора. — Если он что-то и видел, то ты, получается, просишь его еще раз пережить эту резню. Даже с самым компетентным дознавателем по работе с детьми это может… — Он потенциальный свидетель. И мы теперь расследуем не просто убийство. — Ему тринадцать. Он же ребенок. — Сейчас он — наша единственная надежда. — Черт тебя побери, Санна… — По крайней мере, допрашивать его буду не я, хоть этого он избежит, — парирует она с кислым видом и пытается выдавить из себя кривую улыбку, которая никак не действует на Бернарда. К ним подходит медсестра. — Это вы ухаживали за Джеком сегодня? — обращается к ней Санна, показывая полицейское удостоверение. — Да. — Верно ли, что вы пытались поговорить с ним? — Да, — отвечает та взволнованно, — но он как будто не слышит нас. — А он сам ничего не говорил? Бессвязные слова, что угодно? — Нет. Он же не говорит. — Понятно. Подождем до завтра. — Нет же, вы не понимаете. Завтра он тоже не заговорит. Он страдает мутизмом. — Мутизмом? — С шести лет, так написано в его журнале. Он общается при помощи рисунков и записок. Я думала, вам рассказали об этом. Она уходит в палату Джека. Сквозь окошко на двери Санна видит, как она обходит кровать мальчика и осторожно прикасается к его лбу. — Немой, значит? — уточняет Бернард и так звучно откашливается, что Санна вскидывает на него неприязненный взгляд. А потом вдруг раздается грохот, и в палате Джека срабатывает сигнал тревоги. В окошечко ей видно, как медсестра падает рядом с ним на колени. Он лежит на полу, тело его трясется, сведенное судорогой. Стойка с капельницей опрокинулась, и катетер, закрепленный с тыльной стороны кисти, выдернулся. Санна не задумываясь влетает в палату и опускается на корточки рядом с медсестрой. Мальчика трясет все сильнее, голова с тихим стуком бьется об пол. Санна быстро стаскивает с себя пальто, подпихивает ему под голову и осторожно обвивает ее руками. Мальчик расслабляется. В палату заходят другие медсестры и врачи. Внезапно Джек распахивает глаза и смотрит в упор на Санну. Он дышит спокойнее, мышечные спазмы отступают. Она хочет сказать ему что-то, но прежде чем успевает это сделать, кто-то оттесняет ее и выпроваживает из помещения. Бернард кладет руку ей на плечо, но она ее стряхивает. Ей становится плохо от внезапного прилива адреналина. Взгляд Джека ядом проник ей под кожу. Ужас боролся в его взгляде с другими чувствами, когда он смотрел на нее. Словно он нашел способ вернуться к жизни, но жизнь оказалась недоступна его пониманию. В столовой на первом этаже больницы Эйр остановилась у салат-бара и накладывает в контейнер шашлычки на шпажках под соусом хабанеро. Народу здесь немного. Несколько пенсионеров с подносами и больничными купонами на питание. Мама с кричащим младенцем на руках. В прилегающем к столовой магазинчике несколько школьников едят развесные конфеты прямо из лотков. Один из них засовывает конфету себе в рот, ухмыляется остальным, а потом выплевывает ее обратно в лоток. Заметив Эйр, он показывает ей средний палец. Она идет к кассе, по дороге прихватив еще сэндвич. Расплатившись, отходит к стоячим столикам и принимается за еду. Внезапно кто-то кладет ей руку на плечо. — Вы забыли вот это. Женщина лет тридцати с приятным голосом улыбается Эйр и протягивает ее бумажник. Наверное, она оставила его на кассе. У женщины блестящие волосы ромашкового цвета, на глазах тени нежных оттенков. Она вполне могла бы сойти с обложки одного из модных журналов, которые выставлены на стенде у кассы. Поверх сливочно-белого костюма палантин из искусственного меха, имитирующего то ли песца, то ли зайца. — Отрадно видеть, что не все еще превратились в веганов, — продолжает она, кивая с улыбкой в сторону шашлычков в контейнере Эйр. — Да. Родители запрещали нам есть мясо, наверное, это стало для меня подростковым бунтом, — отвечает Эйр с неловкой улыбкой. Она заталкивает в себя последний кусок и выкидывает контейнер в мусорное ведро. Потом распаковывает сэндвич. — Подождите, — произносит женщина. Она наклоняется вперед и перчаткой быстро счищает каплю соуса, упавшую Эйр на куртку. Пахнет от нее совсем как от той дамы, у которой Сесилия частенько воровала платки и аксессуары, чтобы расплатиться за наркоту. Запах въедался в ее одежду и волосы и не выветривался по несколько дней, особенно если она какое-то время носила платки, прежде чем сбыть их. — Спасибо, — говорит Эйр. Женщина улыбается. — Бенджамин! — кричит она куда-то в сторону и резко оборачивается. К ним подходит мальчик-подросток в громоздком желтом дождевике. В руке у него упаковка конфет. Сходство между женщиной и мальчиком невелико, но Эйр понимает, что это, должно быть, монструозный сынок этой красавицы. Может, дело в одинаковой пронзительности взгляда, несмотря на разный цвет глаз. В остальном между ними нет ничего общего. Он высокий, широкоплечий и упитанный. Ладони большие, округлые, похожи на два ковша. Настоящий гигант, но с какой-то детскостью во всем, а каждое его движение сопровождается чуть слышными вздохами. Эйр никак не может понять, откуда они берутся: то ли от соприкасающихся друг с другом при движении частей тела, то ли вылетают при дыхании из его широкого, чуть перекошенного рта. Он протягивает матери упаковку конфет. Эйр замечает большое темное родимое пятно, протянувшееся у него над правым глазом до виска. Ее передергивает от отвращения. Она всегда с трудом переносила аномалии и на своей коже, и на коже других людей. — Бенджамин, — повторяет женщина, — я же сказала, сегодня никаких конфет. Можешь взять сэндвич. Он отдает ей пакетик. — Я сюда идти не просился, — отвечает он на это обиженным тоном, после чего вытаскивает бутылку лимонада из стоящего рядом со столиком холодильника. Женщина вздыхает и сдается. — Давай быстрее. Мальчик смотрит на нее с упрямым видом. А потом передразнивает неестественно высоким голоском: «Давай быстрее». — Не делай так, — отвечает она. — Я же сказала, они попытаются найти для Джека новую, постоянную семью. Но до тех пор мы должны помогать ему и делать все, что в наших силах. — Джека Абрахамссона? — переспрашивает Эйр. Женщина смотрит на нее с изумлением, и Эйр быстро распахивает кошелек и показывает ей свое удостоверение. Полицейский значок поблескивает в холодном свете ламп дневного освещения. — Я только что была у Джека, — поясняет она. — Значит, это вас вызвали к нему в качестве патронатного родителя? Женщина протягивает ей руку. — Метте Линд. Как он? — Сложно сказать. Завтра утром его посмотрит врач, психиатр. — Мне позвонили из службы опеки. Но они ни слова не сказали о его самочувствии. Несчастное дитя.