Эйр думает, что уже тогда кто-то должен был отреагировать и взять Джека под опеку. Она читает записи, в которых Бильстам описывает свою первую встречу с Ребеккой. Она говорит путано, все еще считает себя птицей и иногда зовет на помощь маму. После второго и третьего сеансов записи делаются все более графичными, и перед ней встает образ больной Ребекки. Становится очевидно, что психозы не были краткосрочными. Внезапно Эйр ловит себя на мысли, что эти записи могут быть конфиденциальными. Возможно, служба опеки даже не подозревала об этом. Она начинает лихорадочно листать в поисках официального заключения Гуннара Бильстама. А когда находит его в самом конце папки, ей становится дурно. Отчет представляет собой сильно приглушенную картину того, о чем она читала в истории болезни. Образ Ребекки, который Гуннар Бильстам предлагает читателю, незнакомому с ситуацией, это не личность с психическими отклонениями, а относительно здоровая женщина, которая держит свое заболевание под контролем. Женщина, которая может позаботиться о своем сыне, если ей иногда по выходным будет оказываться патронатная помощь. Почему Гуннар Бильстам скрыл ее состояние от службы опеки? Он не был уверен в своих заключениях? Эйр представляется напуганный человек, который избегает резких высказываний ради Джека. Может быть, он пытался выиграть время, чтобы дать полную оценку ее состоянию? Или боялся того, что случится, если у нее отнимут сына? Ее мысли снова возвращаются к Джеку. Этому хрупкому созданию, сидевшему в нескольких метрах от тела убитой матери. Она вспоминает, как он выглядел, когда шел к машине Метте, запуганный и отстраненный, замкнувшийся в собственном коконе. 17 Жилище у Гуннара Бильстама весьма скромное. Он живет в новом квартале таунхаусов рядом с ипподромом. Бильстам проводит Эйр через кухню, где в духовке подрумянивается кусок мяса, а на кухонном столике стоит коробка вина. Он усаживает ее напротив здоровенного пустого письменного стола. Психиатр небольшого роста, плотно сбитый. Спутанные волосы напоминают брошенное гнездо. Все в нем словно поникло и приобрело серый оттенок пожухлых листьев. Он снимает очки. — Что ж, — произносит он, — Ребекка Абрахамссон? Я знаю, что вы получили ее историю болезни и расследуете убийство, но ко мне скоро придут гости, так что… — Ее история болезни — неприятное чтиво. — Она была одной из самых сложных моих пациенток. — Сложной в каком смысле? Имеете в виду, что ее болезнь была сложным случаем? — Да. Я долго ее лечил. — Ребекка когда-нибудь говорила, что ей кто-то угрожает? — Ей часто казалось, что ее преследуют. — Но она не упоминала никого отдельно? Не называла имен? Не описывала конкретного человека? — Нет. Это были в основном вымышленные персонажи… Когда ее состояние ухудшалось, она начинала верить, что люди и животные выбираются с книжных страниц и разгуливают ночью по квартире. — Она много читала? — Да, особенно когда ее состояние более-менее стабилизировалось. — Вы когда-нибудь говорили с ней о книге «Потерянный рай»? — Не припомню. Она читала невероятно много. Все, что только могла достать. Не уверен, все ли она понимала в книгах, но читать — читала. Разрозненные кусочки жизни Ребекки начинают понемногу складываться в единое целое. Больной иррациональный человек, чьим прибежищем от окружающего ужаса становился сказочный мир. Но в том опустошенном пространстве, от которого она бежала, оставался Джек. — Вы недавно встречались с ее сыном, Джеком Абрахамссоном. Гуннар Бильстам кивает в ответ. — Мы полагаем, что он видел убийцу Ребекки. Но он не желает говорить с нами. Ну или, точнее, он хочет говорить только с одним из наших сотрудников, но ее сейчас нет на месте. — Ясно. — Почему так происходит, как вы думаете? — Я не могу… — Но, может быть, вы могли бы мне что-то посоветовать. — Что вы хотите сказать? — Нам действительно очень надо поговорить с ним. Но человек, с которым он согласен встретиться, сейчас недоступен, как я уже сказала. Может, вы могли бы посоветовать, что нам делать в такой ситуации… — Мальчик только что потерял маму при таких ужасных обстоятельствах, он сейчас невероятно уязвим. Эйр про себя проклинает Экена, думает, что кто угодно сумел бы лучше поговорить с Гуннаром Бильстамом на ее месте. Теперь беседа с Джеком висит на ней, а она начисто лишена дипломатических способностей и переговорных навыков. — Нам очень нужна помощь, чтобы поговорить с Джеком, — повторяет она как можно осторожнее. Бильстам замолкает ненадолго, потом смотрит ей в глаза. — Я не знаю, как мне объяснить так, чтобы вы поняли… Джек невероятно хрупкий ребенок, и не только потому, что потерял маму. В нем самом кроется большая тревожность, вероятно, из раннего детства. Он может окончательно замкнуться в себе, и от этого состояния его защищает совсем тонкая скорлупка. Любая попытка убедить его сделать что-то, чего он делать не желает, грозит… Конец фразы Бильстама произносит совсем печальным голосом, а потом и вовсе замолкает, не договорив. — Но если это приведет нас к тому, кто убил его маму? Бильстам не отвечает. — Вы даже не рассматриваете возможность обсудить это с ним… — продолжает Эйр. — Даже если его содействие следствию поможет спасти жизни? — Чьи жизни? И почему их жизни важнее, чем его собственная? Эйр приходит в голову, что в Бильстаме есть что-то странное. Это не имеет отношения к Джеку, дело в самом Бильстаме. Он совсем не такой, как она представляла себе, не робкий и осторожный. Он кажется уверенным и несговорчивым. Она сама не может понять, в чем дело, но что-то не сходится с образом, который возник у нее, когда она читала историю болезни. — Потеря матери — это огромная травма, — говорит он ей. — А когда человек теряет мать так, как это произошло с Джеком и Ребеккой, эта травма может не залечиться никогда. — Забавно, что вы спросили. — Что? — Чьи жизни могут быть важнее, чем жизнь Джека. Если подумать о том, что сделали вы. — Простите? — Я читала ваше заключение о Ребекке. Оно сильно отличается от того, что вы писали в истории ее болезни. Можно подумать, что вы хотели, чтобы Ребекка продолжала находиться под вашим наблюдением, и потому смягчили степень серьезности ее болезни. Эйр выжидает некоторое время, прежде чем произнести последнюю фразу: — Даже не знаю, может быть, мне следует заявить о таком интересном способе ведения работы. Ей слышно, как он дышит. Она знает, что угрожает ему и теперь все может обернуться самым неожиданным образом. Бильстам обдумывает ее слова. До него медленно доходит смысл сказанного. — Вы, как я, — наконец произносит он, — думаете, что служите некоей высшей цели, но вы совсем как я. Сейчас вы думаете только о своем расследовании. Эйр становится противно, она видит перед собой Джека и понимает, что Бильстам прав. — Вот, — говорит она, выводя на экран мобильного номер Санны и протягивая его Бильстаму. — Я не как вы. Вы не обязаны переубеждать Джека. Но вы расскажете Санне все, что сказали мне о нем сейчас. Это с ней он согласен встретиться. Скажите ей, чтобы она это сделала. В следующие минуты Бильстам объясняет состояние Джека в сообщении на автоответчике Санны. К концу речи, когда он бормочет что-то о своем врачебном долге, вид у него спокойный, он словно снял камень с души. — Теперь я бы попросил вас уйти, — говорит он, возвращая телефон Эйр. Он улыбается, но глаза не меняют выражения. — Хорошо, — отвечает Эйр. — А потом я подам рапорт о том, что вы сделали с этим мальчишкой, больной вы ублюдок. В управлении напротив места Эйр за своим столом восседает Санна. — Я поговорила с юридическим представителем Джека, — говорит она и поднимает глаза на усаживающуюся за свой стол Эйр. — На встрече будет еще психолог из отделения детско-юношеской психиатрии, которого он видел раньше. Метте Линд уже едет сюда с Джеком. — Что, сейчас? — Да. — Но мы же не будем проводить допрос в управлении? — Дом переполнен. Наш техник занимается звуком и изображением, так что дознаватель по работе с детьми сможет находиться в соседней комнате вместе с Лейфом, прокурором, и держать со мной связь на протяжении всего разговора. — Окей, — Эйр чуть растягивает губы в улыбке.