Он кивает. — Когда закончилось официальное расследование пожара, в заключении значилось, что в доме были проблемы с электропроводкой. Короче, самовозгорание. Она была просто разбита… Не понимаю, как она вообще это пережила… — А что случилось с Мортеном Унгером потом? Куда он делся? — Ему изменили личные данные по программе защиты свидетелей. Он получал угрозы, потому что многие считали, что он и есть тот самый пироман… — Так, значит, правда, что тот, кто убил всю ее семью, все еще ходит на свободе. Бернард кивает и продолжает: — А причина, почему я не хочу об этом говорить, в том, что случилось дальше. Он колеблется некоторое время. — Каким-то образом ей удалось получить сведения о его новой личности и месте проживания, он жил в какой-то дыре в пригороде Свартуны, где-то в Норрланде. У нее, кажется, был какой-то знакомый в Налоговой службе Швеции, который помог ей с этим. Потом она стала использовать мой доступ в систему, чтобы входить туда временами и проверять, не сменил ли он место жительства. — Ни фига себе. И ты ей позволял это делать? — Да, глупо, конечно. А теперь она таскается с его данными в кармане пальто, и это, блин, как тикающая бомба. Если ей взбредет что-нибудь в голову, мы с ней оба угодим за решетку, потому что входила она всегда под моим логином. — Вот херня… — Можно и так сказать. Но у меня там на севере есть один приятель в полиции, он присматривает за ним, за тем, чтоб он был жив. Периодически мне докладывает, — говорит Бернард. Как раз в этот момент Санна просовывает голову в кабинет. — Эй, завтракать будешь? — мягко интересуется она. А потом замечает Бернарда и Эйр. — А вы что тут делаете? И только тогда Эйр видит его. Вжавшись в полутень за дверью, стоит Джек. Он все это время стоял в углу. Его неподвижная фигурка с опущенной головой и покатыми плечиками почти незаметна. Эйр хочется плакать. Он слышал все. Они говорили о единственном человеке, которому он доверяет. 20 Завиток светлых волос упал на лоб мальчика над ясными голубыми глазами. Санна снова усаживается напротив него в комнате для допросов. В соседней комнате, как и в прошлый раз, расположились прокурор Лейф Лильегрен и больничный психолог. Лейф разрешил провести допрос в отсутствие специалиста по работе с детьми, у нее на сегодня назначен другой, более важный допрос, на котором ей нужно быть. Санна еще раз разъясняет Джеку, что они могут прерваться в любой момент, что камера записывает их беседу, и перечислила, кто еще слышит их разговор из соседней комнаты. Он пишет: «Остальным быть обязательно?» Она кивает. — Тебе это неприятно? Он не отвечает. — Начнем? Она снова бросает взгляд на его часы. Когда он крутит их на запястье, такое ощущение, что они часть его руки. Джек натягивает рукав поверх часов, заметив, что она смотрит на них. — Мне передали твой рисунок, — говорит она спокойным нейтральным тоном и кладет изображение волка на стол между ними. — Я подумала, что ты, может быть, захочешь сказать о нем что-нибудь? Он смотрит на картинку, потом на нее. — Не расскажешь о волке? — делает она еще одну попытку. Он сидит неподвижно какое-то время, потом переводит взгляд ей за плечо. Санна знает, что там. На стене за ее спиной висит карта, это репринт старинного рисунка, самой известной подробной исторической карты острова, датированной началом XVIII века. Цвета на ней приглушенные, но контрасты усилены тщательно выведенными формами и контурными линиями лесов, водоемов, возвышенностей и равнин. А больше всего на этой карте бросается в глаза беззащитность острова; жесткая береговая линия напрасно жаждет опереться о морское дно, таящее в себе острые рифы и глубокие впадины. — Знаешь легенду? — спрашивает она у него. — Она гласит, что остров появлялся лишь по ночам. На рассвете он скрывался на дне. Так было, пока один из слуг богов не пришел сюда и не разжег огонь. Он смотрит на нее. — Что скажешь? — продолжает она. — Ты веришь в каких-нибудь богов? Ничего, он смотрит, даже не моргая. — Если тебе интересно мое мнение, то я скажу, что их не так-то легко понять, богов этих, — чуть улыбается она. — Иногда я думаю, что, может, было бы лучше, если бы этот огонь никто так и не разжег. Джек делает вдох и выдох, он дышит глубоко и размеренно. Задерживает взгляд на карте, потом смотрит на свои руки. — Тебе нравятся карты, да? — осторожно задает она следующий вопрос. Он пожимает плечами. — Я видела у тебя в комнате кучу карт. Он кивает. — Если хочешь, я могу спросить, можно ли тебе забрать эту карту, раз она тебе так нравится. Хочешь? Он снова пожимает плечами с безразличным видом. — Может, тебе хочется еще чего-то? Что я могу для тебя сделать? Он ничего не пишет, просто сидит с карандашом в руке. — Как тебе дома у Метте? У тебя там все хорошо? Ничего. — Как Метте? — еще одна попытка, но он снова никак не реагирует. Поднимает глаза к потолку и таращится наверх. — Она, кажется, очень хорошо к тебе относится, — произносит Санна, чуть повысив голос. — Она, похоже, добрая? Он кивает почти незаметно. — А Бенджамин? Он как? Он внимательно смотрит на нее. Она обдумывает, прежде чем сказать следующую фразу. — Вы, кажется, не слишком-то дружны? И снова передергивание плечами. — Ты много гостил у Метте? Ты там чувствуешь себя как дома? Метте тебе выделила собственную комнату? Он пишет, не глядя на нее: «Почему вы спрашиваете про Метте? Вы думаете, что Метте убила маму?» Его вопрос заставляет ее задуматься о том, что она вообще делает сейчас здесь. Зачем она сидит тут, если в этом на самом деле нет никакой необходимости? Как этому психологу удалось заставить ее согласиться на это и почему Джек искал с ней встречи, если у него даже в мыслях не было отвечать на ее вопросы? Она мотает головой. — Нет-нет, мы так не думаем, — говорит она ему. Потом подталкивает рисунок поближе к мальчику. — Ты случайно не об этом хотел мне рассказать, ты из-за него решил со мной встретиться еще раз? Его взгляд скачет по картинке, на глазах выступают слезы. Наверняка есть что-то такое, о чем он хочет, чтобы я узнала, думает Санна. Она оглядывает невзрачную комнату. На одной стене висит зеркало, такое же, как во всех комнатах для допросов. Она никогда не понимала, зачем его вешают здесь. Одна сторона выкрашенной в черный цвет рамы стала облезать. Она встает с места, делает несколько шагов по комнате и прислоняется к стене. — Я тоже выросла с людьми, которые на самом деле не были моими родителями. Тогда это называлось приемная семья, сегодня такое называют семейный дом. Джек уставляется на нее. — Мы жили за городом, там было много животных. Большая усадьба, в которой жило много детей. Мне разрешили оставить при себе бродячего кота, который привязался ко мне. Он был тощий, с переломанным хвостом, и дышал он как-то странно. Может, его кто-то ударил когда-то в нос. Мне сказали, что это котенок, но вообще-то это был уже довольно взрослый кот. Просто очень маленький. Еще через какое-то время мне разрешили оставлять его на ночь в моей комнате, и он спал со мной, когда мне было совсем плохо, весь первый год, который я там провела. Потихоньку он окреп, начал играть и шалить. И как-то вечером он совсем не вернулся домой, когда мы ложились спать. Я выскочила на улицу, бегала повсюду, искала его. Наконец я нашла его у каменной ограды. Он был мертв. Когда я подняла его, то заметила у него что-то во рту. Он проглотил кокон. Мои приемные родители вытащили его при помощи пинцета и сказали, что это непарный шелкопряд, бабочка, которая встречается крайне редко. Я в одиночку похоронила моего кота в лесу, а они положили кокон в банку с листьями. Через неделю оттуда вылетела бабочка, большая, коричневая, и все так радовались, что она выжила. Но я так никогда и не смогла их понять. Джек снова выжидательно поворачивает часы на запястье. Они ему точно велики, думает про себя Санна. Она возвращается к своему стулу и кладет локти на стол. Потом думает про «Потерянный рай», книгу, которую они нашли в той квартире. Может, он ее читал. — Ты много читаешь? — интересуется она у мальчика. Он ничего не отвечает. — Твоя мама брала в библиотеке книгу «Потерянный рай», ты ее тоже читал? Или она, может, рассказывала тебе что-то о ней?