Медведь по-прежнему был рядом. Она могла протянуть руку и коснуться его меха, хотя в ушах отдавался рев разъяренной толпы. А когда она побежала, он опустился на четвереньки и тоже побежал. Теперь они были в самом центре восстания подмастерьев. Безумную, вопящую тьму разрывали выстрелы. Нависавшие над ней силуэты взрослых обращались в паническое бегство, толкая Мейкпис со всех сторон, пытаясь раздавить, и мешали рассмотреть происходившее. Мейкпис огляделась, отчаянно желая увидеть одно знакомое лицо. Где она? Где она? Где она? Здесь. Прямо здесь. Мать. Каждая черта лица ясно видна. Взъерошенные, как у ведьмы, волосы выбились из-под чепца. Глубоко посаженные глаза со светящимися в них звездами и загадками. Маргарет. И дубинка, которой кто-то небрежно взмахнул, уже почти коснулась ее беззащитного лба. Но Мейкпис и медведь могли помешать! Теперь они здесь! Они могут отбить дубинку! Удар лапой отвел оружие от цели. Но вот где-то рядом разбилась бутылка, и осколок летел в лицо Маргарет. Мейкпис представила, как быстро поднимает руку и загораживает мать. На этот раз кто-то выбил из руки подмастерья мотыгу, лезвие которой едва не раскроило лицо Маргарет. Брошенный камень срикошетил от стены прямо в Маргарет. Шальная пуля неумолимо летела к виску… Мать завопила. И внезапно оказалась перед Мейкпис. По бледному лицу темными струйками стекала кровь. Мать смотрела на Мейкпис, словно ожившая Смерть. И тут ее лицо дернулось. – Держись от меня подальше! – заорала она, ударив Мейкпис по лицу с силой, потрясшей мир. – Убирайся! Убирайся! Мейкпис не успела опомниться, как получила сокрушительный удар в грудь. Пошатнулась и оказалась в другой тьме. Приземлилась среди кустиков чертополоха и долго смотрела на звезды. Она находилась на маленькой, заросшей сорняками полянке, словно огороженной шелестевшим на ветру тростником. Села и увидела неподалеку невысокий овальный холмик недавно вскопанной земли. Это была могила матери на краю попларских болот. Медведь теперь стал маленьким медвежонком, и из крошечной пасти неслось тихое жалобное поскуливание. Он умер в этих болотах и теперь узнал их. Мейкпис взяла его на руки, ощущая, как сама дрожит от холода и страха. За полянкой среди зарослей тростника виднелся дымный силуэт женщины. Она стояла неподвижно, если не считать буйных распущенных волос, которые разметались на ветру. – Ма! – ахнула Мейкпис. – Ты была моей смертью, – прошептал ветер. – Ты была моей смертью. – Прости меня, ма! – всхлипнула Мейкпис. – Прости, что я спорила с тобой. Прости, что убежала. Силуэт не двинулся, но почему-то стал гораздо ближе, по-прежнему безликий и неумолимый. – Моя смерть, – выдохнули уединенные болота. – Моя смерть. – Я пыталась спасти тебя, – оправдывалась Мейкпис, чувствуя, как слезы жгут глаза. – Но ты оттолкнула меня. А тот человек унес меня… – Моя смерть. Ветер усилился, и волосы женщины вздымались, как парус. Она вдруг оказалась на самом конце поляны, молчаливая и зловещая. Лицо по-прежнему было скрыто тенью. Скоро тень ринется на нее, и Мейкпис увидит ее ужасное, расплывающееся, как дым, лицо, услышит слова, сказанные заплетающимся языком, когда мать начнет когтить ее разум. И все же Мейкпис была наполнена тоской и желанием, перевесившими даже страх. – Почему я не смогла спасти тебя? – крикнула Мейкпис фигуре. Она снова подумала о месте, которое только что покинула, о безнадежных попытках защитить мать от фатального удара. – Почему этому суждено было случиться? Почему я не смогла это остановить? Оказалось, что в глубине души она уже знала ответ. – Это было просто невезение, верно? – прошептала она, и по щекам заструились слезы. – Я ничего не сумела сделать. Медведь у нее на руках был теплым и тяжелым. Ведомая защитным инстинктом, она нагнула голову и ощутила щекой грубый мех. – Почему ты оттолкнула меня, ма? – с мукой выдавила она. – Я могла бы помочь тебе! Отвести домой! Неужели мать ненавидела ее так сильно, что даже помощь дочери была ей невыносима? И тут Мейкпис наконец поняла. – О ма! Ты боялась… боялась за меня… Это не… ненависть. Ты понимала, что все кончено, и боялась, что твой призрак может на меня наброситься! Ты пыталась защитить меня! Ты всегда, всегда пыталась защитить меня! Только сейчас она начала понимать свою неукротимую, скрытную мать, которая ее воспитывала. Маргарет была чересчур несгибаемой, но разве могло быть иначе? Человек менее упрямый и не с такой твердой волей никогда бы не смог сбежать от Фелмоттов. Но она любила Мейкпис. Пошла против них ради дочери. Скрылась, презрев надежный дом и очаг. Ради Мейкпис. Стирала пальцы до костей. Ради Мейкпис. Любила ее с жестокой непорочностью матери-птицы, которая выталкивает птенца из гнезда, чтобы испытать его едва оформившиеся крылышки. Мать сделала то, что считала самым правильным для дочери. Она была права, она была не права, но все равно никогда бы не извинилась. – Ты любила меня, – с трудом выговорила наконец Мейкпис. Ночь, казалось, издала долгий-долгий выдох. И голоса в колеблемом ветром тростнике смолкли. Теперь болота стали просто темным, холодным местом, не сочившимся злобой и болью. На краю поляны по-прежнему стояла фигура женщины, но теперь силуэт выглядел иначе. Глаза Мейкпис прояснились настолько, что теперь она видела, кем эта женщина является и кем – нет. – Здравствуйте, леди Морган, – приветствовала она, медленно приближаясь к ней. Медведь на руках стал больше и тяжелее, и Мейкпис пришлось положить его на землю. Морган была почти невидима – силуэт из дыма и серебристых искр, но, подойдя ближе, Мейкпис различила умное худощавое лицо с глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, высоким лбом и тонкими изогнутыми губами. На женщине не было видимых ран, но все же она казалась несколько кособокой, как изображение на слегка помятой карте. Очевидно, еще не оправилась от первой схватки с медведем. – Укрытие было хорошим, – признала Мейкпис. – Вы знали, что мне невыносимо воскрешать в памяти смерть матери. Хотя меня населяют призраки – ваш, медведя и остальных, – думаю, больше всего меня преследовала мать, а ведь она даже не была призраком. Верно? Морган вздохнула. – Возможно, нет, – прошелестела она невероятно скучающим тоном. – Лично я не думаю, что ее призрак нашел дорогу из Ламбета или с болот в твой дом, чтобы напасть на тебя. Это действительно был кошмар, глупышка. Дурной сон, не больше. – Лазутчица устало покачала головой. – Я не стану скучать по своей крепости у тебя в голове, – продолжала она. – Видишь ли, проблема в том, что, когда проводишь время в чьих-то воспоминаниях, они начинают казаться твоими собственными, а отсюда два шага до того, чтобы они стали тебе небезразличны. Тучи расползлись, и в разрыве показался лунный ломтик. Свет отразился от серебряных глаз Морган, ее усыпанного жемчугом воротника, колец на пальцах. – Довольно сплетен, – резко бросила она. – Ты, может, и нашла дорогу в одно из моих укрытий, но битва еще далеко не закончена. Я могу использовать еще несколько тайных мест. Люди обычно очень плохо знают собственный мозг, и у тебя имеется значительный запас белых пятен. – Почему же в таком случае вы ждете меня здесь? Почему не бежите в новое логово? Думаю, вы блефуете. Вы ранены, одиноки, а у меня есть друзья, которые вас ищут. – Я хотела поговорить с тобой с глазу на глаз, – призналась Морган. – Потребовать твоей безоговорочной капитуляции. Позволь поговорить с нашими тюремщиками, и я гарантирую, что смогу выторговать для нас выкуп. Как только я потолкую с нужными людьми, пуритане назначат цену, и семья Фелмоттов заплатит за то, чтобы благополучно нас вернуть. – Нет, – отрезала Мейкпис. – Почему же ты здесь? А… понимаю. Морган взглянула на медведя, который тем временем вздыбился во весь свой рост. – Ты привела своего зверя, чтобы прикончить меня. – Нет. Я пришла просить вас встать на мою сторону. – Почему? Ты действительно отчаялась. И тешишь себя иллюзиями. С чего я должна перейти на твою сторону против своей семьи? – Потому что вы всю свою жизнь из кожи вон лезли, чтобы им услужить, а они обращались с вами, как с грязью под ногами. И даже сейчас они по-прежнему относятся к вам как к грязи. Лазутчик – тот, кому приходится рисковать всем, невзирая на опасность, потому что Старшие терпеть не могут рисковать. Вы должны выскальзывать из тела на разведку или подрезать сознание наследников, хотя это означает, что ваш собственный дух начинает растекаться. Должно быть, это чистая пытка. И они заставляют вас проделывать это снова и снова. После всего, что вы для них сделали, вы по-прежнему остаетесь разменной монетой. И это никогда не изменится. Вам хотя бы нравятся остальные Старшие? Или нравились когда-нибудь? Потому что если нет, мне вовсе не кажется бессмертием перспектива пребывать день и ночь в одной голове вместе с чванливыми, эгоистичными, хладнокровными жабами. Скорее уж это чистый ад. – Что заставляет тебя думать, будто я чем-то от них отличаюсь? – спросила Морган. – Я точно не знаю, что вы собой представляете, – честно ответила Мейкпис. – Но вы помогли мне с Хелен. Может, только для того, чтобы Хелен выжила и доложила, что видела меня и Саймонда. Но, может быть, вы поняли, что сестре по профессии грозит опасность, и хотели защитить ее. И вы… все знали об этом. – Мейкпис обвела рукой могилу, болота и Поплар, таившийся где-то во мраке. – Знали мои самые мрачные тайны и горести. Вы могли бы использовать их, чтобы мучить меня, ослабить и разбить мое сердце. И все же не сделали этого… Вы – безжалостная гарпия, Морган, но умны и храбры. И знаете, что это такое, когда приходится зарабатывать. Уже одно это делает вас лучше и выше остальных Старших. Я не хочу вас уничтожать. Мне хотелось бы все узнать о вас, учиться у вас. Я не капитулирую перед вами, но если станете моей союзницей, для вас всегда найдется место. – Ты так говоришь только потому, что чего-то хочешь от меня. – Мне действительно необходима ваша помощь. Но я сказала правду, Морган. Вы прожили две жизни и можете отличить ложь от истины. И вы сидите в моем мозгу. Знаете, что я не лгу. Понимаю, что рискую, доверяя вам… Потому что вы действительно с легкостью можете меня предать. Но если так случится, полагаю, мое положение будет не хуже теперешнего. – Фелмотты всегда выигрывают, – пробормотала Морган. Крошечные спазмы-молнии нерешительно пронизывали ее туманный силуэт. – Я могу служить им или все потерять. Таков мир, в котором мы живем. – А что, если настал конец этого мира? – спросила Мейкпис. – Ведь что-то происходит, не так ли? Если завтра начнется всемирный пожар, обрадуетесь ли вы, что до самого конца были верной служанкой Фелмоттов? Или пожалеете, что не восстали против них, не рискнули всем, не воспользовались своей хитростью хотя бы однажды? Умное лицо Морган было очень печальным… – Я ничего не обещаю, – выдавила она. – Но ты можешь изложить мне свой план. Глава 35 Саймонд оказался прав. Охотники за ведьмами больше не собирались быть добрыми. Маленькое окно закрыли куском мешковины, пропускавшей только слабый, рассеянный свет. Кровать вынесли. Мейкпис оставили одну. Как раз когда она задалась вопросом, уж не забыли ли о ней, в дверь трижды постучали. Звук показался ей оглушительным. От неожиданности она едва не выпрыгнула из собственной кожи. Кому придет в голову стучаться к узнице? К ее великому смущению, дверь никто не открыл, а шаги вскоре стихли. Некоторое время спустя все повторилось снова, а час спустя – еще раз. Странный стук стал ее единственными часами. Очень легко потерять представление о времени, если в комнате нет света. Ни еды, ни питья ей не давали. Медведь не знал покоя, потому что сильно проголодался, и Мейкпис не могла уговорить его утихомириться и не бродить без устали.