— Менять некогда. Слишком много лишней информации. Пропаганды. — Любовь — это тоже своего рода пропаганда, если женского — то красоты, если мужского — то состоятельности по содержанию той самой красоты. — Пока не случатся дети. Вот послушай: — Зачем он тебе звонит? У тебя с ним что-нибудь есть? — Да. Ребёнок. — Про детей здесь очень много, тема насущная. Брошенных детей полно. — Ты про детские дома? — Да. Но еще больше брошенных без любви, внутри семьи. Родителям некогда. Сунут под нос планшет — иди, воспитывайся. Ноет он, ною я, дома прямо Ноев ковчег. Не могу. Долгожданный сынок постоянно выводит из себя. Я могу взять и трепануть его. Вот сегодня. Собирались на улицу. Он орет. Меня бесит. Наорала на него. Закрыла рот рукой. Он еще больше плакал. Потом так стыдно, что хочется отрезать себе руки. Ведь я очень его люблю. Дайте сил. — У тебя силы еще остались? Дай, — посмотрел на Мефодия вопросительно. — Да дал уже. Про детдома тоже не забыл. Некоторые письма прямо пронизаны собственной беспомощностью. Кто-то пропал, кто-то болеет, кем-то не перестают гордиться, на ком-то пытаются заработать. — Ладно, возьми из общака, распредели, чтобы никто не остался в обиде на жизнь. Да, люди странные существа, сначала заводят котят, потом котят избавиться. — Хотят или котят? — Не вижу разницы. Люди — коты и кошки. — Ты прямо читаешь отчет Амор: Мы лежим, у нас, беременных, на животе приборы, через них слышно, как бьется сердечко наших будущих детей, будто ведут разговор. Рядом в соседней палате — лежат ЭКО, напротив — после аборта. Кому что. Полное собрание сочинений в трех томах. Каждый со своей любовью, кто-то желает зачать, кто-то сохранить, кто-то избавиться. — Умеешь ты слезу выжать, — смахнул невидимую Кирилл. — Я старался оставить самое злободневное, — заметил Мефодий. — Людям кажется, что злых дней куда больше, чем добрых. — Может, тебе мультики поставить? — пошутил Мефодий. — Если не боишься подсесть на смешариков. — Ему же, кроме телика, ничего не нужно. Он может днями и ночами это гов… смотреть. А мамаша нужна только для того, чтобы пожрать, — прочитал, смеясь, Мефодий. — На самом деле грустно, — улыбнулся еще грустнее Кирилл. — А кто виноват, они же сами его подсадили. Мультики — это удобно, ты включаешь их детям, чтобы заняться своими делами. Кругом говорят, насколько они полезные и развивающие, постепенно начинаешь в это верить, ты чувствуешь комфорт от такой веры, чем удобнее вера, тем она прочнее. А взрослым то же левое полушарие снимает свои яркие картинки. И сидят родимые на пикселях, как на игле. — Ты сам попробуй с ребенком провести часа два или хотя бы час. Слабо? Только мультфильмы могут притормозить их неугомонное начало. — Слабо, — согласился Кирилл. — Только в теории полезно почитать им сказки, а на деле — включаешь телевизор. — Можно подумать, что ты сам мультики не любил. — Любил, конечно, рисованные, кукольные — почему-то нет. Смотрел, когда уже совсем выбора не было. Из любимых «Приключения капитана Врунгеля». — А не генерала? Или его разжаловали? — уточнил Мефодий. — Не в этом суть, помнишь, как там древнюю статую, искусство в футляре для контрабаса вывозили. Сама идея — уже искусство. — Видимо, после этого контрабанду в нашем языке окрестили «контрабасом». — В нашем? Нет, это не наш метод. Сейчас совсем другие мультфильмы. И искусство тоже, — съехал с темы Кирилл. — Дети другие, мультфильмы другие, а мы вечные, как в кино, — рассмеялся и посмотрел на Кирилла Мефодий. — Что я вижу? — Что? — Я вижу — ты против кино тоже? — Нет, я за кино как за развлечение. Ударное слово «раз», раз-два, но не постоянно же. Нельзя прилипать к экрану. Я же вижу, — потряс он пачкой А4 в воздухе, — что для кого-то это ежедневные контактные линзы. Кино — это средство по уходу за скукой. Не более того. — Соглашусь. А что скажешь про театр? Вот, здесь есть из детского спектакля сцена: — Медведь, а сходи-ка ты к пчелам, — говорит косолапому Лиса. — Зачем? — Как зачем? Ты же любишь мед. — Я очень люблю мед. — Ты должен прийти к пчелам и сказать: ну-ка быстро дайте мне меда. — А если не дадут? — Ты медведь или панда? Топни ногой, толстопятый: «Ну-ка быстро мне меда принесите!» Как миленькие отдадут. — Хорошо про панду, — хехекнул Кирилл. — Мишки совсем обурели. — Я белых всегда больше любил. — Почему белых? — Они единственные из млекопитающих, которые людей не боятся. — А ты боишься? — посмотрел испытующе Кирилл на Мефодия. — Мне некогда, я работаю. — Работаешь? — Это не работа, по-твоему? Я же читаю. — Работай, работай, не отвлекайся. Кстати. А что люди читают сейчас? — В основном муру всякую. — Какую муру? — Либо детективы… — задумался Мефодий и снова начал гладить кактус. — Людей всегда тянуло на преступления, — не дал ему договорить Кирилл. — Сначала их тянет, потом оно из них. На этом стоит литература, — очертил взглядом бумажную кучу Кирилл. — Достоевского читал? «Преступление и наказание»? Вижу, что не читал. — Про преступление здесь что-то было: потерпевшая Родина рассказала, как муж методично отрезал ей по пальцу, пока не отрезал обе руки. — Родина — это фамилия? — Да какая разница. Была Родина — стала уродина. Вот где страшно, вот где Достоевский. — Я почему-то вспомнил Венеру Милосскую, — беспокойно смотрел на кактус Кирилл. — Красивая Родина, но без рук. Поэтому все в итоге выходит через жопу. — Сердца у тебя нету. — Зато у меня есть голова. Наказали? — Посадили. — Посадишь такого, а что из него еще вырастет? Сорняк есть сорняк, — продолжал гладить кактус Мефодий. — Ты про книги начал, что-то мы отвлеклись. И оставь в покое цветок. Тебе что, гладить больше некого? …Ну что еще читают? Либо фэнтези, либо романы, — продолжил Мефодий. — Некого. А тебе что, жалко? — Загладишь — он цвести перестанет. Так какие романы? — Разные. В основном все названия крутятся вокруг местоимений: от меня, мне тебя, если бы не я, до него, перед тобой, под тобой, я б тебя… — Названия интригующие, — рассмеялся Кирилл. — Да, прямо мурашки по коже. Может, лучше к детям вернемся? — Валяй.