– Она не примет денег. Это верующий человек. Я когда-то помог ей, теперь она поможет Люции. – Я все вам верну, – клялась Кристина. – Значит, вы возьмете Люцию к себе? Она отработает каждую копейку. Я буду помогать до конца жизни. Знайте, что можете всегда на меня рассчитывать. Священник грустно улыбнулся: – Сначала нужно разобраться, во что впуталась ваша племянница. Люция лежала в тюремной больнице. Дверь с треском открылась, и вслед за надзирательницей вошла женщина, которая выглядела на миллион долларов. Она не была ни молода, ни красива. Если бы Люции пришлось участвовать в создании ее фоторобота, она не смогла бы вспомнить черт ее лица. Зато она в точности могла бы описать ее темно-синий костюм, лакированные полуботинки с мужской шнуровкой и вишневый кожаный портфель, из которого дама вынула стопку документов. Она разложила их на столике, специально доставленном из другого помещения. Вложив в мундштук сигарету, закурила, а потом начала молча заполнять документы. – Подпишите, пожалуйста, – заявила она, когда шесть листов лежали уже возле кровати Люции. – Но… – Заключенная колебалась. Она была не в состоянии сказать ни слова. Полость рта у нее была вся изранена, под глазом темнел основательный синяк. На правой руке повязка, предплечья в ссадинах, раны были видны отчетливо, несмотря на разноцветные татуировки. Сейчас она всматривалась в крупный оникс, висящий на шее новоприбывшей. Наконец из ее горла прорвался хриплый голос: – Кто вы? – Твой защитник, деточка. – Женщина широко улыбнулась. – Адвокат Малгожата Пилат, адвокатская контора «Пилат и компания». Тебя не предупредили, что я приеду? Коллега Мартиняк передал мне твое дело. Это заняло какое-то время, извини. Не то чтобы он не хотел его отдать. Он поцеловал бы меня в пятую точку за те отступные, что получил. К сожалению, не так просто было отыскать бар, в котором он в данное время… – она откашлялась, – тяжело работает. Люция с трудом поднялась и сунула ноги в свои розовые ботинки. Оба каблука были отломаны. Второй она оторвала сама, что стоило ей нечеловеческих усилий, чтобы иметь возможность хоть как-то передвигаться здесь. Она подошла к адвокатессе, едва волоча ноги. – Ты не призналась. Очень хорошо. – Пилат говорила спокойно и по делу. – Ты не имеешь с этим ничего общего. Ты не воровала и не знаешь, о чем речь. Люция посмотрела на свою спасительницу полными слез глазами. Она согласилась бы на любое ее предложение и подумала, как здорово было бы иметь такую мать. Она взяла дорогую ручку и начала не глядя подписывать бумаги. Вдруг, резко прервавшись, ударила себя в грудь, как во время клятвы. – Предыдущий адвокат предлагал мне совершенно другое. Он говорил, что я должна признаться и сказать, что это была самозащита. Пожалуйста, поверьте мне. Я этого не делала, – заверила Люция. – Дорогая моя, меня мало интересует, что ты сделала, а чего нет, – резко прервала ее Пилат. – Меня интересует, что есть в документах. И хочу тебе сказать, что у них на тебя ничего нет. Абсолютный ноль, а может, даже минус. Так что будь готова, скоро выходишь. Подписывай, мне некогда. Моя минута стоит несколько тысяч баксов. И это не шутка. – Она погасила сигарету, а мундштук сунула в портфель. Люция замерла, посмотрела на бумаги. Адвокатесса прочла ее мысли и решила сделать краткие пояснения, хотя ранее явно не чувствовала такой потребности. – Это жалоба на необоснованное задержание. – Малгожата Пилат по очереди брала подписанные документы и раскладывала их по пластиковым папкам, а потом собирала в одну общую, с надписью «Люция Ланге, 148». – Здесь групповой иск по поводу публикации твоих фотографий в Интернете. Заявление о смене меры пресечения, с ареста на полицейский надзор. А это доказательство того, что тетя нуждается в тебе, как в единственной кормилице, заявление о начале расследования по делу избиения во время допроса и перевод в другое подразделение на неопределенный срок, а также обвинение в попытке убийства в следственном изоляторе, – перечислила она на одном дыхании. Последний лист она держала в руке чуть дольше. – А это бессрочная доверенность на представление твоих интересов в гражданском или уголовном суде и даже в налоговой инспекции, если возникнет такая необходимость. – Но меня никто не бил, – заикаясь, произнесла Люция. – Это не имеет значения. Адвокатесса пересчитала документы и сунула папку в кожаный портфель. Наполовину выкуренную сигарету она положила на край стола, потом методично застегнула жакет на все пуговицы. – Надеюсь, что следующая встреча не потребуется. – Она протянула руку на прощание. – А что мне теперь делать? – спросила растерянная Люция. Малгожата Пилат пожала плечами: – Отдохни. С этого момента ничего плохого с тобой уже не случится. Ты теперь под моей опекой. Поговорим, когда будешь на нейтральной территории. – Она улыбнулась и фамильярно обратилась к надзирательнице: – Пани Мариолка, еще три минуты, и мы заканчиваем. Люция взглянула на начальницу охраны, покачала головой и снизила голос до шепота: – А что мне сейчас им говорить? Что теперь будет? – Ни с кем не разговаривай. – Адвокат потрепала ее по щеке. – Никому ни слова, даже о погоде. Усекла? Слово – серебро, молчание – золото. Во всяком случае, так говорила моя бабушка, и была права. И этого правила будем придерживаться. Когда она вышла, капитан Мариола Шишко принесла коробку, в которой Люция обнаружила косметику, чистое полотенце, новые кроссовки ее размера, трикотажный спортивный костюм, две пачки сигарет, кофе, несколько видов чая и гигиенические прокладки. Между всем этим торчал конверт с печатью тюремных служб «Цензура». Люция быстро вынула письмо. «Держись. Бог любит тебя. Тетя Кристина», – прочла она. Люция прижала письмо к груди и разрыдалась. А потом докурила сигарету адвокатессы. Оказалась с ванильным вкусом. Люция никогда не пробовала ничего более ароматного. Гданьскому детскому дому имени Януша Корчака совсем не подходило определение «приют». Огромный замок из красного кирпича, к которому вела обсаженная кипарисами аллея, а с тыльной стороны примыкал школьный стадион с новенькими футбольными воротами, с которого открывался прекрасный вид на город. Молодой охранник в униформе заметил Сашу прежде, чем она вошла в ворота заведения. Он отложил зеленую пластиковую метлу и подошел к стойке. Сняв рабочие рукавицы, вежливо попросил представиться. Саша показала ему удостоверение, он ввел ее данные в компьютер, после чего выдал бейдж с надписью «Гость». На стене за спиной охранника висела портовая табличка: «Не долбить клювом. Капитан корабля». Саша подумала, что в этом заведении фраза звучит как минимум абсурдно. – Кабинет пани директора номер 123, второй этаж, – объявил он, после чего сразу же сообщил секретарю директора, что к ним идет полиция. Саша направилась к лестнице, но по пути передумала и воспользовалась стеклянным лифтом. Подъемник бесшумно пополз вверх, Залусская тем временем занялась чтением объявлений о наборе в агентство артистов массовки «Гавлицкий». Большая часть листков с номером телефона была оторвана. Требовались дети шести – тринадцати лет для участия в телесериале. Желающим следовало обращаться в кабинет номер 13. Нужны были в основном мальчики и девочки с короткими волосами. Приветствовалось умение играть на музыкальных инструментах. Лифт остановился, удивленная Саша вышла в коридор и увидела пустой холл, увенчанный чудовищно уродливым бюстом патрона заведения. Скульптор совершил акт страшной мести в отношении автора «Кайтуся-Чародея». Мраморная голова напоминала скорее Ганнибала Лектера, чем благородного и жертвенного общественного деятеля, известного защитника детей. В указанном кабинете секретаря не было. Ее стол блестел чистотой, как будто там никто никогда не работал. На подоконнике красовались три белые орхидеи в горшках. Саша решительно двинулась в кабинет директора. Она постучала и, не дожидаясь ответа, нажала на ручку. В кабинете она увидела трех плотных женщин, сидящих на полу и дискутирующих над рулоном красной флаговой ткани. – Подождите, пожалуйста! – крикнула самая стройная из них, весом около ста кило. Судя по огромным ножницам в ее руках, она была здесь главной. Саша послушно вернулась в приемную секретаря. Она слышала, как женщины шепчутся, споря, сколько метров оставить, пять или шесть. Вскоре директриса вышла, взяла Сашу под руку и отвела в помещение, упрятанное за шкафом, полным разноцветных папок с буквами алфавита на корешках. – Слушаю вас. – Она указала Саше на стул, а сама включила чайник и принялась мыть кофейные чашки, довольно старые, с вытертой позолотой, но из тонкого фарфора. Лаура наверняка, бегло взглянув на них издалека, сумела бы определить, в какой стране и на какой фабрике они были изготовлены. Профайлер представилась, но ей показалось, что пани директор слушает ее не очень внимательно. – У меня уже были журналисты. Речь пойдет о Янеке Вишневском? – Именно. – Саша старалась скрыть удивление. Неужели она что-то пропустила? Ей казалось, что Буль поделился с ней этой информацией конфиденциально. Она опять шла по чьим-то следам. Если так пойдет и дальше, то она не распутает это дело никогда. – Вряд ли я смогу чем-то помочь вам, – сразу сказала директриса. – Я работаю здесь семь лет. Моего предшественника уже нет в живых. Никто не помнит Иглу. Мы расспрашивали всех, а журналисты допросили половину бывших сотрудников. Единственное, что я могу вам показать, – вот эту общую фотографию. Кажется, больше не осталось ничего в память об этом подопечном. Она принялась открывать выдвижные ящики один за другим, но нужный предмет не находился. – Ядзя! – крикнула она наконец. – Где тот архивный снимок, который я показывала телевидению? И принеси мне журнал девяносто третьего года, который мы нашли в подвале. – После чего она обратилась к Саше: – Там тоже ничего интересного. Ничем не выделялся, никто и предположить не мог, что он станет известным певцом. – Директриса улыбнулась. Саша постепенно оправлялась от шока. – Я впервые вижу такое государственное учреждение. Это точно детский дом? Директриса с радостью приняла комплимент. Она подвинула в сторону Саши информационный проспект на лощеной бумаге: – Ремонт был окончен в прошлом году. У нас есть спонсор. Акционерное общество SEIF помогает нам. Мы являемся фондом, организуем сборы средств, имеем собственный бюджет, наши дети снимаются в кино. Кроме того, нам удалось получить немного денег от Евросоюза. Если вы думаете, что Игла дал нам хоть копейку, то ошибаетесь. Он всегда скрывал, что воспитывался здесь. Журналисты открыли его тайну, я сама была крайне удивлена. Секретарша принесла большой помятый лист фотобумаги, на котором были размещены семьдесят маленьких черно-белых снимков воспитанников. В нескольких местах он был надорван, ясно, что в течение всех этих лет групповое фото не висело за стеклом. – Когда-то делали такие. Сегодня у нас более трех сотен детей, но мы стараемся, чтобы как можно больше попадало в семьи. Такие огромные учреждения – не самое лучшее место для развития личности. Саша беспомощно всматривалась в фото детей, которые жили здесь в 1993 году. Изображения не превышали размерами почтовую марку. Несмотря на все старания, Саша не смогла найти Иглу. Директриса заметила это и ткнула в фото пальцем. – Не похож, правда? – Она улыбнулась. Саша посмотрела на не слишком красивого брюнета с немодной сегодня стрижкой под пажа. – Действительно, – пробормотала. – Темные волосы. Директриса пожала плечами: – Он жил у нас почти с рождения. Были попытки передать его в семью, но, насколько мне известно, трижды они оказывались неудачными. Правда ли то, что он был наркоманом? – вдруг выпалила она, желая удовлетворить и свое любопытство тоже. Саша взглянула на на нее разочарованно. Кажется, она зря сюда пришла. Эта женщина знала намного меньше, чем она сама. – Мне на эту тему ничего не известно, – заявила она. – В момент смерти обнаружено только минимальное количество одурманивающих веществ. Остальное покажет следствие. Любопытство директрисы осталось неудовлетворенным. – Я не скрываю, что у нас тут серьезная проблема с наркотиками. Дилеры сейчас вербуют даже очень маленьких детей. – Она тяжело вздохнула. – Работает ли у вас монах-доминиканец, ксендз Анджей? – спросила Саша без особого интереса, скорее просто для порядка, не рассчитывая, что сегодняшний визит в детский дом хоть немного прояснит дело. – Конечно! – Директриса засияла. – Это святой человек. Мы сейчас его позовем. Правда, он вряд ли был знаком с Иглой. Он пришел к нам в двухтысячном. Ядзя! Позови Анджеека! – крикнула она громко, не утруждая себя тем, чтобы выйти из кабинета, после чего обратилась к Саше: – У меня есть прекрасный африканский кофе. Анджей привез с миссии. Вы выпьете с нами кофе, правда? Саша кивнула. Директриса была заинтригована, она явно рассчитывала на участие в разговоре с доминиканцем. – Я видела объявление в лифте. Почему вы согласились на то, чтобы детей привлекали для участия в телепроектах? – спросила Саша. – Это требование нашего спонсора, – пояснила пани директор. – Я не вижу в этом ничего плохого. Для детей неплохая возможность заработать, почему бы и нет. – Значит, телевидение платит им? – Детский дом хранит для них эти деньги в специальном фонде, – ответила директриса, колдуя над кофе. Она смолола его в ручной мельнице и пересыпала в специальную емкость. – Потом, по достижении ими совершеннолетия, мы передадим эти средства на счета в SEIFе. У каждой из наших звезд будет собственный вклад, с самым высоким процентом. Пригодится перед началом взрослой жизни. – Это что-то вроде тюремного фонда для заключенных? – Можно и так сказать, только это намного более значительные суммы. – Женщина улыбнулась. – Ведь лучше, когда они играют в фильмах, чем торчат на газоне у приюта, не правда ли? – А вы видели те фильмы, в которых участвуют дети? – спросила Саша.