Директриса с беспокойством взглянула на нее. – Что вы имеете ввиду? Саша пожала плечами: – Мне просто интересно, видели ли вы результаты их работы. Или хотя бы пробы. – Все вполне легально. Каждый раз с ними ездит на съемки воспитатель. Некоторые дети попадают в базу, действительно приглашаются на съемки и зарабатывают. Может быть, вы видели такого темнокожего Матвея – он уже год как играет в «Зерне»[31], а Эвелинка – в том сериале о приемной семье. – Нет, не видела. Она сунула в сумку информационные буклеты и записала в блокноте фамилию директора агентства актеров массовки. Вошел худощавый мужчина с бородой и копной спутанных, с проседью волос. На нем были серый джемпер поло, зеленая футболка и простые брюки. Монах-доминиканец Анджей Зелиньский с первого взгляда вызывал симпатию. Залусская была уверена, что он прекрасно ладит с детьми. Ему даже не нужно было открывать рот, чтобы расположить к себе. Попросту чувствовалось, что этот человек живет так, как хочет, – в согласии с собой и своим Богом. Ясно было, что если он что-то знает, то обязательно поделится с ней этим знанием. К сожалению, рассчитывать было особенно не на что, и Саша с трудом скрывала разочарование. Не было никаких шансов на то, чтобы Зелиньский помнил Иглу, он был того же возраста, если не младше. – Мы можем остаться одни? – спросила она директрису, и та вышла из кабинета крайне раздосадованная. – Я не займу много времени, – предупредила она монаха. Тот был сосредоточен, но лицо его выглядело спокойным. – Мне сказали, что вы знали Иглу. – Иглу? – Он нахмурил брови. Он рад был помочь, но это прозвище ни о чем ему не говорило. – Янек Вишневский. К вам меня направил Павел Блавицкий. Это было довольно давно. Может, вы попытаетесь что-то вспомнить? – Сожалею. – Он развел руками. – Большинство детей я помню, хотя пофамильно далеко не всех. Если бы у вас была фотография, какая-нибудь мелочь, хоть что-то. – Речь идет о том певце, который в Пасху был застрелен в музыкальном клубе. Вы, должно быть, слышали. – Ну да. Я слышал об этом. Вот только, к сожалению, я не знал Иглу… Вряд ли смогу помочь. Монах растерянно покачал головой. – Павел Блавицкий много лет назад привел его в центр Святого Альберта, заведение для проблемной молодежи. – Она указала на маленькую голову Иглы с общего фото, стараясь упомянуть как можно больше подробностей. – Его называли Буль. – Буль? – Он повторил несколько раз. – Это прозвище мне откуда-то знакомо. – Это бывший полицейский и компаньон Иглы. – Полицейский? – Да, но он не носил мундир, – добавила Саша безо всякой надежды, что доминиканец что-то вспомнит. Она чуть было не сказала, что он параллельно подрабатывал бандитом, но воздержалась. У нее не было доказательств. – Девяносто четвертый год. Парень с гитарой. Возможно, там была написана «Девушка с севера». У него была наркотическая зависимость. – Эту песню я помню. И певца, конечно, тоже. Мы почти ровесники. – Он начал говорить хаотично, пытаясь вспомнить как можно больше. – Но наркоман с гитарой… тогда был только один такой. Его нельзя было не заметить. Вы не о Староне говорите? Он стал священником. Яркая личность. Я и не знал, что его звали Иглой. Так это он умер? – Священником? – Саша замерла. Она стала уточнять: – Умер певец. Игла. Священник, насколько мне известно, чувствует себя прекрасно. По крайней мере, я на это надеюсь. Давайте по порядку. Человек, который направил меня к вам, сказал, что вы что-то знаете об Игле. – Игла? – Доминиканец копался в памяти. – Нет. Я сожалею. – А этот священник? – Староня я знаю очень хорошо. Мы вместе учились в семинарии. Нетривиальный человек, хотя люди всякое о нем говорят. Он попал в центр Святого Альберта после попытки самоубийства. Мартин бросился под автобус, но чудом выжил. Это все широко известные факты, я не открываю чужих тайн. Тогда говорили, что он замешан в смерти своей девушки и ее брата. Это было довольно громкое дело. Я не помню Иглу, зато Мартина – превосходно. Гитару у него забрали сразу, как только он приехал. Собственно, он все равно на ней не играл. Но писал песни, стихи, небольшие рассказы. У него был талант. – Смерть девушки и ее брата? – Ее нашли мертвой в ванне. Якобы передозировка. А брата сбила насмерть машина. В тот же день. Мартин знал их, в девушку он был влюблен. Он говорил об этом на исповеди, но подробности мне неизвестны. На собраниях в центре он говорил главным образом о том, до чего довели его наркотики, и о своем чувстве вины. Я когда-то тоже любил дунуть, но это все цветочки в сравнении… Саша сидела как на иголках, чувствуя, что приближается что-то важное. Наконец она нашла нечто, объединяющее все элементы. Это была, как она и предполагала, песня. – Когда и где это случилось? Это Мартин написал «Девушку с севера»? – Она забрасывала монаха вопросами. Доминиканец рассмеялся, но ему тоже явно было интересно. Он всеми силами пытался вспомнить как можно больше подробностей. – Я не знаю, написал ли ее Старонь. Раньше я даже и не думал, что Мартин может иметь что-то общее с этой песней. Конечно, я знал, что он пишет. Но он никогда не хвастался этим, не давал почитать. Всегда был скромным, замкнутым. Можно сказать, отшельником. Лучше вам сходить к самому Староню. Получите информацию из первых рук. Ведь он публично говорит обо всем, через что прошел. Помогает людям. Я искренне им восхищаюсь. Тем более что следствие было закрыто, обвинения сняты. Его даже не допрашивали. Мог ли ксендз Старонь написать такую песню? – задумался Анджей Зелиньский и рассмеялся, как от доброй шутки. Саша оставалась серьезной, и он сдержал эмоции. – Может, и да, но, если бы он признался в авторстве такого хита, его могли бы вышвырнуть с работы. Я припоминаю, что девушку звали Моника и что когда-то Мартин показал мне, где ее нашли. Это был стриптиз-клуб. Кажется, в сто втором номере. Две жизни – два надгробья, в газетах некрологи, И кто-то нам накликал нездешнюю беду… — вспомнила Саша и вскочила с места. – Поехали туда. – Сейчас? – Доминиканец недоверчиво улыбнулся. – Хотя почему бы и нет? Но я не уверен, что не ввожу вас в заблуждение. – Наоборот, – заверила его Саша. – Я очень рада, что встретилась с вами. Когда они выходили, директриса провожала их взглядом. Возможно, она даже слышала их разговор, но это не имело значения. Саша подошла и крепко обняла ее. – Спасибо. И я прошу вас, журналистам ни слова, оперативные действия полиции – это даже более тайные сведения, чем исповедь. Гормон поприветствовал ксендза Староня «по-медвежьи», толчком плеча. Кожаная куртка скрипнула, когда бандит обнимал его. Остальные заключенные по очереди подходили и пожимали ему руку. – Дай пять, святой отец, – сказал толстяк, который только что поднялся с генофлектория[32]. Месса уже закончилась, атмосфера стала более расслабленной. Ксендз Старонь был без сутаны, в джинсах, черном гольфе и кожаной куртке. В этом наряде он отслужил укороченную литургию за здравие собравшихся. Снял столу[33], сложил ее в узорчатый футляр, а последний, в свою очередь, сунул в кожаный рюкзак. Остальные, явно постоянные посетители тюремной часовни, говорили тихим шепотом. Их было не больше двадцати человек, но они посетили все мессы, которые отслужил ксендз Старонь в колонии на Курковой на протяжении последних трех лет. Часовня была маленькая и давно нуждалась в ремонте. Два небольших окна давали мало света. Вместо стекол в них были витражи, сделанные заключенными. Искусно выполненный алтарь из спичек сделал Яцек Череповский, прозванный Черепом. Двадцать пять лет тому назад он убил и съел собственную мать. Через месяц заканчивался срок его заключения, которое он оттрубил в полном объеме. Он ни разу не выходил на побывку и не старался заменить наказание на условное. Сейчас он подошел и попытался поцеловать священнику руку. Старонь немедленно вырвал руку. – С Богом, – погладил преступника по бычьей голове. – Когда выйдешь, приди ко мне. Я приму тебя на работу, ремонтировать наш храм на Стогах. Суперусловий не обещаю, но питание и крышу над головой, пока ты не организуешь свою жизнь, гарантирую. – Пусть Господь благословит тебя, Старичок. Заключенный поклонился и, покачиваясь, вышел. Несколько татуированных мужчин все еще стояли в ряд. Один из них, самый молодой, склонил голову и закрыл глаза. На веках его были наколоты облака. Ксендз подошел и благословил его. – Молись, – шепнул. – Иисус сильнее злого духа. Мужчина упал на колени. Старонь поднял его и обнял, как сына. – Веди нормальную христианскую жизнь. Исповедь, молитва. Общайся с кем-нибудь, кто в этом понимает, – сказал он на прощание. И подытожил: – Увидимся через неделю. С Богом. Он вышел и столкнулся у порога со здешним священником. Станислав Вашке давно считал Староня соперником. Он не одобрял поведения конкурента, того, что тот был слишком близок с верующими и употреблял нецензурные выражения во время собраний, помогающих вернуться к вере. А то, что ксендз ходил в обычной одежде, да еще и проводил «в штатском» богослужения, вообще считал профанацией. Не было ничего удивительного в том, что альтернативного ксендза здешние зэки любили больше. Тем более что Старонь иногда вел себя хуже их. Он приходил с трехдневной щетиной, а если и в сутане, то в старой, требующей штопки, а иногда и стирки. Он братался с преступниками, ел тюремную еду. Многие видели, как он курил вместе с заключенными. Вашке сожалел, что не поймал его за этим занятием. Был бы повод написать очередную жалобу в курию[34]. К сожалению, до сих пор ему не удавалось пошатнуть позицию Староня. По неизвестным причинам курия стояла за него горой. Максимум, что мог Вашке, – критиковать Староня в разговорах с дирекцией тюрьмы и терпеливо ждать, когда что-нибудь изменится. Ждать он умел. И знал, что Старонь раздражает не только его одного. – Святой отец… – К Староню подошел один из воспитателей терапевтического отделения. – Не могли бы вы провести ритуал экзорцизма? Заключенный уже неделю не ест, не хочет выходить из камеры. Глаза бегают, на лекарства никакой реакции. – Может быть, коллега? – Мартин указал на Вашке. – Я очень спешу. Воспитатель даже не взглянул в том направлении, а наклонился и шепнул: – Я бы все-таки предпочел, чтобы это сделали вы. Дело деликатное, а у ксендза Вашке полно других обязанностей. Старонь вздохнул, спросил, который час, и послушно побрел за воспитателем. Они шли по коридору. Священник несколько раз отвечал кивком на приветствия заключенных. Его военные ботинки были подкованы металлом и издавали мощный грохот. – Господи, благослови! – гаркнул один из заключенных. Он неожиданно высунулся из-за угла, широко улыбаясь. Рябое лицо пересекал наискосок глубокий шрам. Голубые глаза сияли. Он радовался, как ребенок, которому удалась шутка. – А ты, Пётрек, почему не был на мессе? – Старонь улыбнулся заключенному. – У меня свидание было, с сыном. – Подрос? – Как бык, едва узнал наследника. Но у бабы моей с ним проблемы. Порошки. Кореша. Сами понимаете, трудный возраст. Хорошо, что еще не закрыли. Я в его возрасте уже три ходки засчитал по исправительным. – Отсутствие авторитета. – Да каким я ему был примером? Только плохим. Может быть, вы что-то посоветуете? Поможете? Я обещал его матери, что спрошу у вас. – Сейчас я занят. Попозже к тебе загляну. Подберем для парня подходящее место. – Пан воспитатель позволит? – Почему бы не позволить. – Воспитатель кивнул. – Если святой отец найдет время, не вижу препятствий. – Спасибо, святой отец. – Заключенный наклонил голову. – Хорошая куртка.