Первый номер, который вроде бы относился к некоей Магде, казался перспективным. Через него инспектор вышел на магазин тканей и швейных принадлежностей на Паркгатан, 12; он принадлежал Маргот Лундмарк. Магдой звали ее мать, которая иногда подрабатывала в магазине. Но абоненту было шестьдесят девять лет, и она понятия не имела о том, кто такая Харриет Вангер. Сама же Харриет шитьем не увлекалась, и не нашлось никаких свидетельств тому, что она когда-либо посещала этот магазин. Второй номер, указывавший на Сару, привел в семью по фамилии Турессон, которая жила в западной части города, по другую сторону от железной дороги. Семья состояла из супругов Андерса и Моники и их сыновей Юнаса и Петера, в то время еще дошкольников. Никакой Сары в семье не обнаружилось, а о Харриет Вангер они узнали только тогда, когда о ее исчезновении оповестили средства массовой информации. Единственная связь между Харриет и семьей Турессон, которую удалось проследить, состояла в том, что Андерс, по профессии кровельщик, годом раньше в течение нескольких недель менял черепицу на здании школы, где Харриет тогда училась в девятом классе. Значит, все же существовала чисто теоретическая возможность, что они встречались, – впрочем, весьма эфемерная. Оставшиеся три номера тоже не дали никаких зацепок. Номер 32027, с инициалами «РЛ», действительно когда-то принадлежал Росмари Ларссон, но, к сожалению, она уже несколько лет назад скончалась. Зимой 1966–1967 года инспектор Морелль, как ни бился, так и не смог разгадать, почему Харриет записала эти имена и телефоны. Следуя логическим построениям, он решил, что телефонные номера записывались с использованием своего рода персонального кода. Морелль пытался воспроизвести ход рассуждений девочки-подростка. Поскольку число «32» явно указывало на Хедестад, он решил переставить остальные три цифры. Варианты «32601» и «32160» не привели его ни к какой Магде. Правда, углубляясь в эту мистическую игру в номера, Морелль обнаружил, что если менять достаточно много цифр, то какую-то связь с Харриет так или иначе удастся обнаружить. Например, когда он пытался увеличивать на единицу каждую из последних трех цифр в номере «32016», получался номер «32127», принадлежавший адвокатской конторе Дирка Фруде в Хедестаде. Но дело в том, что эта связь ровным счетом ничего не объясняла. Кроме того, ему так и не удалось найти код, подходивший сразу ко всем пяти номерам. Морелль рискнул расширить сферу своих поисков. Возможно, цифры означали нечто другое? К примеру, автомобильные номера 1960‑х годов. Скажем, они состояли из буквы, обозначающей лен, и пяти цифр… Но нет, опять ложный след. Потом комиссар забыл про цифры и сосредоточился на именах. Он даже составил список всех жительниц Хедестада, которых звали Мари, Магда и Сара, а также тех, у кого были инициалы «РЛ» и «РЯ». В общей сложности получилось триста семь человек. Среди них двадцать девять человек имели какое-то отношение к Харриет – например, юношу, который учился вместе с нею в девятом классе, звали Роланд Якобссон, то есть инициалы «РЯ» ему подходили. Однако молодые люди были знакомы лишь поверхностно, а после того как Харриет перешла в гимназию, их общение и вовсе прекратилось. И к тому же этот Роланд не имел никакого отношения к указанному номеру телефона. Тайна телефонной книжки так и осталась тайной. Четвертая встреча Лисбет Саландер с адвокатом Бьюрманом оказалась незапланированной. Просто самой Лисбет пришлось выйти с ним на связь. Во вторую неделю февраля ее лэптоп пал жертвой несчастного случая. Обстоятельства этого инцидента были настолько нелепыми, что ей от отчаяния хотелось кого-нибудь убить. Саландер приехала в «Милтон секьюрити» на встречу и закатила свой велосипед в гараже за столб. Когда она положила рюкзак на пол, чтобы дотянуться до велосипедного замка, какой-то темно-красный «Сааб» сдал назад. Лисбет стояла к нему спиной и ничего не заметила, пока не услышала хруст. Водитель ничего не заметил и спокойно выехал из гаража. В рюкзаке находился ее белый лэптоп «Эппл Ай‑бук 600» с винчестером объемом в 25 гигабайт и с RAM-диском в 420 мегабайт. Он был произведен в январе 2002 года и снабжен четырнадцатидюймовым экраном. На момент покупки этот лэптоп представлял собой последнее слово техники. Свои компьютеры Лисбет всегда оснащала новейшими – и дорогими – программами; это оборудование составляло для нее самую существенную статью ее расходов. Саландер открыла рюкзак и увидела, что крышка компьютера сломана. Она воткнула сетевой шнур и попыталась запустить лэптоп, но тот не подавал никаких признаков жизни. Лисбет отнесла останки в мастерскую Тимми «Макджизус шоп» на Бреннчюркагатан в надежде, что удастся спасти хотя бы какую-то часть жесткого диска. Тимми возился с ним недолго и не задержался с вердиктом. – Извини, без мазы, – констатировал он. – Тебе остается только с почетом проводить его в последний путь. Потеря компьютера стала для Лисбет страшным ударом – в течение года она с ним буквально сроднилась. Хотя саму по себе эту утрату вряд ли можно было бы назвать непоправимой катастрофой. Дома у нее имелись резервные копии всех документов, а также более старый стационарный «Мак G‑3» и купленный еще пять лет назад лэптоп «Тошиба», которыми вполне можно было пользоваться. Но – черт побери! – ей, конечно же, требовался быстродействующий и современный компьютер. Само собой разумеется, что Саландер интересовал самый лучший из всех возможных вариантов – как раз в продаже только что появился «Эппл Пауэрбук G4/1.0» в алюминиевом корпусе, с мощным процессором «Пауэр ПК 7451» и технологией «Алтивек велосити энджин», с 960 мегабайт RAM и винчестером на 60 гигабайт. К тому же он был оснащен системой Bluetooth и встроенным CD и DVD-плеером. Этот лэптоп, первый в мире, имел семнадцатидюймовый экран, графическую карту NVIDIA и разрешение 1440 на 900 пикселей, которое буквально поражало фанатов «персоналок» и превосходило все, что к тому времени мог предложить рынок компьютерной техники. Среди переносных компьютеров он мог бы сравниться с последней моделью «Роллс-Ройса» посреди других автомобилей. Но по-настоящему Лисбет поразилась тому, что клавиши подсвечивались изнутри и, следовательно, лэптопом можно было пользоваться даже в полной темноте. Ведь это же так просто. Ну почему никто не додумался до этого раньше? Это была любовь с первого взгляда. Лэптоп стоил тридцать восемь тысяч крон плюс налог. А вот это уже тяжко. Саландер все-таки оставила заказ в фирме «Макджизус», где обычно покупала всякую компьютерную технику и поэтому пользовалась солидной скидкой. Через несколько дней Лисбет взвесила свои финансовые возможности. Страховка за погибший компьютер покрывала значительную часть стоимости нового, но все равно недоставало восемнадцати тысяч крон. Дома в банке из-под кофе Лисбет припрятала десять тысяч, чтобы всегда иметь под рукой наличные, но этого тоже не хватало. Она послала проклятья в адрес адвоката Бьюрмана и, хотя ей это страшно претило, позвонила своему опекуну и объяснила, что ей требуются деньги на непредвиденные расходы. Бьюрман ответил, что будет занят целый день и что у него нет на нее времени. Саландер заметила, что выписать чек на десять тысяч крон займет у него двадцать секунд. Адвокат заявил, что не может выписывать ей деньги без достаточно веских оснований, но потом уступил и, немного подумав, велел ей явиться после окончания рабочего дня, в половине восьмого вечера. Микаэль признавал, что он недостаточно компетентен, чтобы судить о профессионализме следователя, но, с его точки зрения, инспектор Морелль проявил себя наилучшим образом и сделал намного больше, чем требовал его служебный долг. И даже когда Микаэль уже закончил штудировать материалы дела, он по-прежнему часто встречал имя Морелля в личных записях Хенрика. Вангер и Морелль очень подружились, и Микаэль даже подумал, уж не заразился ли инспектор одержимостью от Хенрика. Так или иначе, но Морелль, казалось, ничего не упустил и полиция провела расследование чуть ли не идеально. Однако тайна Харриет Вангер так и осталась неразгаданной. Все возможные вопросы были поставлены, все нити прослежены, все версии отработаны, даже откровенно абсурдные. Микаэль еще не успел прочитать все материалы дела, но чем дальше он продвигался, изучая разные версии, тем на более зыбкой почве себя ощущал. Он ожидал найти что-нибудь, что упустил его предшественник, и совершенно не представлял себе, как ему подобраться к этому делу. В конце концов Блумквист принял решение, как ему казалось, единственно верное: ему нужно попытаться выяснить психологические мотивы всех, кто причастен к этой истории. И самый главный вопрос касался самой Харриет. Кто она была на самом деле? Из своего окна Микаэль видел, что около пяти часов на верхнем этаже дома Сесилии Вангер включили свет. Он позвонил в ее дверь около половины восьмого, как раз когда по телевидению начиналась программа новостей. Дверь открыла хозяйка – она была в халате, с желтым махровым полотенцем на мокрых волосах. Микаэль извинился за вторжение и решил немедленно ретироваться, но она жестом пригласила его пройти на кухню. Сесилия поставила кофе и на несколько минут поднялась на второй этаж. Когда она вновь спустилась, на ней были джинсы и клетчатая фланелевая рубашка. – Я уж начала думать, что вы так и не зайдете ко мне в гости. – Мне следовало бы сначала позвонить, но я увидел свет и не смог удержаться. – Я вижу, что у вас по ночам горит свет. И вы часто гуляете после полуночи. Вы «сова»? Микаэль пожал плечами: – Ну да, скорее всего, так и есть… – Он посмотрел на стопку школьных учебников, возвышавшуюся на кухонном столе. – Вы по-прежнему преподаете, хотя вы и директор гимназии? – Нет, я уже не успеваю. Работа директора отнимает все время. Но ведь я была учителем истории, Закона Божьего и обществоведения. И мне придется преподавать еще несколько лет. – Еще несколько? Она улыбнулась: – Мне пятьдесят шесть. Скоро стану пенсионеркой. – Никогда не скажешь, что вам за пятьдесят, вам скорее можно дать сорок с мелочью. – Вы мне льстите… А вам сколько лет? – Сорок с хвостиком, – ответил Микаэль и улыбнулся. – А ведь совсем недавно было двадцать… Как быстро летят годы, верно? Сесилия Вангер разлила кофе по чашкам и спросила, не голоден ли Микаэль. Он ответил, что недавно ужинал. И это была правда, но весьма относительная. Он ленился готовить и фактически перешел целиком на бутербродное питание. – Итак, вы пришли, чтобы задать мне те самые вопросы? – Честно говоря… Я пришел не для того, чтобы задавать вопросы. Просто захотелось зайти в гости. Сесилия Вангер вновь улыбнулась: – Вас ожидает тюрьма, вы переезжаете в Хедебю, копаетесь в материале, который является священным для Хенрика, не спите по ночам, совершаете долгие ночные прогулки, несмотря на адский холод… Я все перечислила? – Моя жизнь дала трещину, – улыбнулся в ответ Микаэль. – А кто эта женщина, что приезжала к вам на выходных? – Эрика… Она главный редактор «Миллениума». – Герлфренд? – Не совсем. Она замужем. Скорее, я ее друг и occasional lover[62]. Сесилия Вангер расхохоталась. – Что вас так рассмешило? – То, как вы это сказали. «Occasional lover». Хорошее выражение. Микаэль тоже засмеялся. Сесилия Вангер вдруг стала ему нравиться. – Что ж, я бы тоже не отказалась от occasional lover, – сказала она, сбросила тапочки и положила ногу ему на колено. Микаэль автоматически опустил руку и коснулся ее кожи. На секунду он почувствовал себя неуверенно, чувствуя, что попал в совершенно неожиданную и незнакомую стихию, однако стал осторожно массировать большим пальцем ее ступню. – Я тоже замужем, – сказала Сесилия Вангер. – Знаю. В клане Вангеров разводов не бывает. – Я не видела своего мужа уже почти двадцать лет. – У вас что-то случилось? – Это вас не касается. Я не занималась сексом… уже три года. – Как-то не верится. – Почему? Это всего лишь вопрос спроса. Мне совершенно не нужен бойфренд, законный или гражданский муж. Я вполне самодостаточна. А с кем мне заниматься сексом? С кем-нибудь из школьных учителей? Ну уж нет. С каким-нибудь учеником? Вот была бы сенсация для теток-сплетниц… С людей по фамилии Вангер не спускают глаз. А все обитатели Хедебю либо мои родственники, либо женатые мужики. Она наклонилась и поцеловала его в шею. – Я вас шокирую? – Нет. Но я не уверен, что это хорошая идея… Я ведь работаю на вашего дядю. – Ну уж я-то, конечно, вряд ли ему донесу. Но, по правде говоря, Хенрик не стал бы возражать.