Сесилия уселась к нему на колени и поцеловала в губы. Ее еще влажные волосы пахли шампунем. Немного запнувшись на пуговицах, Микаэль стянул фланелевую рубашку с ее плеч и убедился, что Сесилия не удосужилась надеть бюстгальтер. Он начал целовать ее грудь, и она крепко прижалась к нему. Обойдя вокруг стола, адвокат Бьюрман продемонстрировал балансовый отчет по счету Лисбет Саландер, который она и так знала наизусть – до последнего эре, – но которым отныне не могла распоряжаться сама. Опекун стоял у нее за спиной. Внезапно он начал массировать ей шею, его рука скользнула через левое плечо ей на грудь и там остановилась. Лисбет не посмела протестовать, и тогда он сдавил ей грудь. Саландер сидела абсолютно неподвижно. Она чувствовала на своем затылке его дыхание и изучала лежавший на письменном столе канцелярский нож для разрезания конвертов. Лисбет могла с легкостью дотянуться до него свободной рукой. Однако она ничего не делала. В свое время Хольгеру Пальмгрену удалось убедить ее в одном: импульсивные поступки чреваты осложнениями, а осложнения могут привести к крайне нежелательным последствиям. С тех пор Лисбет никогда ничего не предпринимала, не взвесив предварительно, к чему это может привести. Эта сексуальная прелюдия на юридическом языке определялась как развратные действия и принуждение к сексуальному контакту заведомо зависимого лица. Теоретически все это могло бы закончиться для Бьюрмана сроком до двух лет тюрьмы, хотя и продолжалось всего лишь несколько секунд; но этого было достаточно, чтобы безвозвратно пересечь границу дозволенного. Лисбет Саландер восприняла этот эпизод как демонстрацию агрессивных намерений вражеских войск. И хотя их связывали четко определенные юридические отношения, она сейчас находилась в полной зависимости от него, причем была безоружной. Когда через несколько секунд их глаза вновь встретились, рот Бьюрмана был приоткрыт, а лицо искажено похотью. Сама же Саландер осталась полностью безучастной. Опекун вернулся обратно на свою сторону стола и опустился в удобное кожаное кресло. – Я не могу просто так выдавать тебе деньги, – заявил он. – Зачем тебе такой дорогой компьютер? Есть значительно более дешевые устройства, на которых можно играть в игры. – Я хочу распоряжаться своими деньгами, как было прежде. Адвокат бросил на нее сочувствующий взгляд. – С этим придется повременить. Сначала ты должна научиться контактировать с людьми. Глаза Лисбет ничего не выражали, но если бы Бьюрман смог прочесть ее мысли, его улыбка, возможно, стерлась бы с его лица. – Уверен, что мы с тобою можем стать добрыми друзьями, – сказал он. – Мы должны доверять друг другу. Не дождавшись ответа, он решил уточнить: – Ты ведь уже взрослая женщина, Лисбет. Она кивнула. – Подойди сюда, – сказал опекун, протягивая руку. Саландер на несколько секунд задержала взгляд на ноже, а потом встала и подошла к нему. Последствия. Бьюрман схватил ее руку и прижал к своей промежности. Сквозь темные габардиновые брюки Саландер почувствовала его мужское естество. – Если ты будешь добра ко мне, то и я буду добр к тебе, – произнес он. Она словно окаменела, а он обвил ее свободной рукой за шею и вынудил встать на колени, лицом к своей ширинке. – Тебе ведь это уже знакомо, – сказал он, расстегивая пуговицы. От него пахло так, словно он только что помылся с мылом. Лисбет отвернула лицо и попыталась встать, но он крепко схватил ее. Конечно, чисто физически она ему уступала, поскольку весила около сорока килограммов – против его девяноста пяти. Бьюрман обеими руками схватил ее за голову и повернул лицо так, что их глаза встретились. – Если ты будешь добра ко мне, то и я буду добр к тебе, – повторил он. – А будешь артачиться, я упеку тебя в психушку до конца дней. Тебе ведь этого не захочется? Она ничего не ответила. – Не захочется, да? Она снова не ответила. Бьюрман подождал, и она опустила взгляд. Он решил, что она покорилась. Потом подвинул ее поближе. Лисбет открыла рот и взяла его пенис. Бьюрман все время крепко держал ее за шею, с силой прижимая к себе. В течение десяти минут, пока он вихлял тазом, ее непрерывно подташнивало. Наконец он закончил и прижал к себе с такой силой, что Лисбет едва не задохнулась. Он позволил ей воспользоваться маленьким туалетом, находившимся прямо в офисе. Пока Саландер умывалась и пыталась отчистить свитер от пятен, ее всю трясло. Она пожевала его зубную пасту, чтобы избавиться от рвотных ощущений. Когда девушка вернулась в комнату, Бьюрман преспокойно сидел за письменным столом и перелистывал бумаги. – Сядь, Лисбет, – указал он, не глядя на нее. Она села. Наконец опекун поднял взгляд и улыбнулся: – Ты ведь уже взрослая, правда, Лисбет? Она кивнула. – Тогда ты должна уметь играть во взрослые игры, – сказал он таким тоном, каким разговаривают с ребенком. Лисбет не ответила. У него на лбу пролегла небольшая морщина. – Полагаю, будет лучше, если ты никому не станешь рассказывать об этих играх. Да и сама подумай – кто тебе поверит? Ведь по документам ты неполноценная. Снова не дождавшись ответа, он продолжил: – Твое слово станет против моего. И кому, как ты думаешь, скорее поверят? Когда Саландер опять ничего не ответила, Бьюрман вздохнул. Он вдруг разозлился, потому что она сидела молча и просто смотрела на него, но сдержался. – Мы с тобой станем добрыми друзьями. Ты молодец, что пришла ко мне сегодня. Можешь обращаться ко мне когда угодно. – Мне нужны десять тысяч крон на компьютер, – вдруг тихо произнесла Лисбет, словно продолжая начатый до перерыва разговор. Адвокат Бьюрман поднял брови. «А она не промах, – подумал он. – Она же вроде как недоразвитая, черт возьми…» Он протянул ей чек, который успел выписать, пока она была в туалете. «С нею даже лучше, чем с проституткой – я могу рассчитываться ее же деньгами». Бьюрман улыбнулся снисходительной улыбкой. Лисбет Саландер взяла чек и ушла. Глава 12 Пятница, 19 февраля Если бы Лисбет Саландер была рядовой гражданкой, то, едва покинув офис адвоката Бьюрмана, она, скорее всего, позвонила бы в полицию и заявила бы об изнасиловании. Синяки на затылке и шее, а также «автограф» насильника в виде пятен спермы с его ДНК на ее теле и одежде стали бы неоспоримым доказательством. Даже если бы адвокат Бьюрман вздумал выкручиваться, утверждая, что «она не протестовала», или «она меня спровоцировала», или «она сама захотела сделать мне минет», или привел бы другие стандартные аргументы насильников, он все равно столько раз нарушил закон об опекунстве, что его немедленно лишили бы права вмешиваться в ее дела – и это как минимум. Если бы Лисбет Саландер заявила в полицию, ей наверняка предоставили бы грамотного адвоката, который хорошо разбирается именно в вопросах насилия по отношению к женщинам. И вся эта катавасия обязательно привела бы к тому, что на повестке дня опять встал бы вопрос о ее дееспособности. Понятие «недееспособный» по отношению к взрослым начиная с 1989 года больше не применяется. Есть два вида попечительства – наставничество и опекунство. Наставник выступает в качестве добровольного помощника – он помогает тем, кто по разным причинам не может справляться с повседневными проблемами, с оплатой счетов или личной гигиеной. Таким наставником часто назначают кого-нибудь из родственников или близких друзей. Если таковых не имеется, наставника могут выделить органы социальной опеки. Наставничество является умеренной формой попечительства, при которой тот, кого объявили недееспособным, по-прежнему сам распоряжается своими доходами, а решения принимаются ими вместе. Опекунство – гораздо более жесткая форма контроля, при которой подопечный лишен права самостоятельно распоряжаться своими средствами и принимать решения по каким бы то ни было вопросам. Точная формулировка гласит, что опекун берет на себя ответственность за все «правовые действия» опекаемого. В Швеции около четырех тысяч человек имеют опекунов. Чаще всего опекунов назначают тем, кто страдает резко выраженными психическими заболеваниями, зачастую в сочетании с сильной алкогольной или наркотической зависимостью. Незначительную часть составляют те, кто страдает деменцией. Но, как ни странно, опекуны преимущественно приставлены к молодежи в возрасте до тридцати пяти лет. Лисбет Саландер как раз относилась к этой возрастной группе. Лишить человека контроля над собственной жизнью, сиречь над банковским счетом, – одна из самых унизительных мер со стороны демократических институтов, особенно в случаях с молодыми людьми. Это – унижение, даже если подобная мера считается благой и социально оправданной. Поэтому опекунство – один из самых потенциально уязвимых социальных институтов, и законы в этой сфере регулируются строгими рамками постановлений и контролируются опекунским советом муниципалитета. А тот подотчетен правлению лена и, в свою очередь, парламентскому омбудсмену. Как правило, опекунскому совету муниципалитета приходится нелегко. Несмотря на то что он в основном занимается весьма деликатными вопросами, в прессу просачивается не так уж много жалоб или скандалов. Изредка все-таки появляются сообщения о том, что возбуждено дело против какого-нибудь наставника или опекуна, который присвоил деньги или без разрешения продал жилье клиента, прикарманив большую сумму. Но такое случается крайне редко, что, в свою очередь, может объясняться двумя причинами. Первая из них – совет работает так, что невозможно придраться. И вторая – подопечные не имеют возможности пожаловаться и их не слышат ни журналисты, ни чиновники. Опекунский совет муниципалитета обязан ежегодно проверять, не появились ли основания для отмены опекунства. Поскольку Лисбет Саландер с завидной регулярностью отказывалась проходить психиатрические обследования – она никогда даже не здоровалась со своими врачами, – у совета никогда не появлялось повода изменить прежнее решение. Следовательно, сохранялся статус-кво, и девушка год за годом продолжала находиться под опекой. Закон предусматривает, что необходимость в опекунстве «должна рассматриваться индивидуально в каждом отдельном случае». Хольгер Пальмгрен понимал это таким образом, что позволял Лисбет Саландер самой распоряжаться своими деньгами и жизнью. Он скрупулезно выполнял требования совета, подавая ежемесячные и ежегодные отчеты, но в остальном относился к Лисбет Саландер как к любой другой молодой женщине и не пытался влиять на ее образ жизни или определять ее круг общения. Пальмгрен считал, что это не его дело – и тем более не дело общественности, – если молодая дама хочет носить кольцо в носу и татуировку на шее. Такой не вполне стандартный подход к решению суда и позволял ему так хорошо ладить с подопечной. Пока опекуном Лисбет был Хольгер Пальмгрен, она не слишком задумывалась о своем юридическом статусе. Но похоже, что адвокат Нильс Бьюрман толковал закон об опекунстве совершенно иным образом. Лисбет Саландер вряд ли можно было причислить к сообществу нормальных граждан. Она обладала лишь самыми элементарными знаниями по части юриспруденции – у нее никогда не появлялось повода углубляться в эту область. И не слишком-то жаловала полицейских. К полиции Лисбет относилась как к некоей враждебной силе, которая все эти годы лишь мешала ей жить и унижала ее. В последний раз она общалась с полицией в мае прошлого года. Она направлялась в «Милтон секьюрити» по Гётгатан и вдруг столкнулась нос к носу с полицейским, экипированным для борьбы с уличными беспорядками, который ни с того ни с сего огрел ее дубинкой по плечу. Ей захотелось сразу же врезать ему в обратку бутылкой кока-колы, которую она держала в руке. К счастью, полицейский развернулся и помчался дальше, пока Лисбет приходила в себя. Потом она узнала, что недалеко от этого места проходила демонстрация «Верните нам улицы». Ей даже не приходила в голову мысль посетить полицейский участок и написать заявление о сексуальных домогательствах Нильса Бьюрмана. А, кстати, о чем именно она будет заявлять? Бьюрман схватил ее за грудь? Любой полицейский, бросив взгляд на ее миниатюрные кнопки, решил бы, что это маловероятно, а если уж такое произошло, то ей следовало бы скорее радоваться, что кто-то вообще ею заинтересовался. А история с минетом – тут ее слову будет противостоять его слово, а слова других обычно оказывались весомее. Так что вариант с полицией Лисбет даже не рассматривала. Покинув офис Бьюрмана, она поехала домой, приняла душ, съела два бутерброда с сыром и соленым огурцом и уселась на потрепанный диван в гостиной, чтобы поразмышлять. Равнодушие, с которым она отнеслась к учиненному над ней насилию, обычный человек воспринял бы как еще одно доказательство отклонения от нормы. У нее было не так уж много знакомых, и в основном это были не представители обеспеченного среднего класса, проживающие в своих виллах за городом. К своим восемнадцати годам Лисбет Саландер не знала ни одной девчонки, которую по крайней мере хотя бы один раз не принуждали к каким-либо сексуальным действиям. Чаще всего в роли насильников выступали бойфренды постарше, которые добивались своего, пользуясь своими физическими преимуществами. Лисбет знала, что подобные инциденты оборачивались слезами и эмоциональными катаклизмами, но никто и никогда не заявлял в полицию. В ее окружении такие эпизоды считались вполне заурядными. Девушку считали доступной, особенно если та надевала потертую кожаную куртку, делала пирсинг на бровях, татуировку и к тому же обладала нулевым социальным статусом. И что толку реветь?