Но о том, чтобы адвокат Бьюрман мог безнаказанно заставлять ее делать ему минет, не могло быть и речи. Такое оскорбление Лисбет Саландер не спустила бы. Да и вообще всепрощение было не в ее характере. Однако неоднозначная ситуация с юридическим статусом сильно портила ей жизнь. С тех пор как она себя помнила, ее воспринимали как социально опасную и немотивированно агрессивную личность. Первые записи о ее неадекватном поведении перекочевали в школьный журнал из карточки медсестры. Ученицу начальных классов Лисбет Саландер отправили домой, потому что она затащила одноклассника в раздевалку и избила до крови. Свою тогдашнюю жертву она по-прежнему вспоминала с раздражением: жиртрест по имени Давид Густафссон всегда дразнил ее и кидал в нее разные предметы. Он вообще подавал надежды будущего садиста. Тогда Лисбет еще не знала, что означает слово «садизм», но когда на следующий день пришла в школу и Давид пригрозил ей отомстить, она свалила его с ног прямым ударом справа, к тому же держа в руке мяч для гольфа. Итак – еще одна кровавая рана и новая запись в журнале. Ее всегда шокировала система взаимоотношений в школе. Лисбет старалась заниматься своими делами и не вмешивалась в чужие. Тем не менее всегда находился кто-нибудь, кто ни за что не хотел оставлять ее в покое. В средних классах ее часто отправляли домой после серьезных стычек с одноклассниками. Пацанам из ее класса, хотя они и были физически значительно сильнее, пришлось усвоить, что драка с этой тщедушной девчонкой может окончиться очень плохо. В отличие от других девочек в классе, Лисбет никогда не отступала и, не колеблясь ни секунды, использовала для обороны кулаки или что попадется под руку. Она считала, что пусть лучше ее изобьют до смерти, чем она будет терпеть эту хрень. К тому же она умела мстить. В шестом классе Лисбет Саландер подралась с парнем, который значительно превосходил ее – и по габаритам, и по силе. Она не была ему ровней чисто физически. Сперва он несколько раз словно шутя сбил ее с ног. А потом, когда она попыталась перейти в наступление, отвесил оплеуху. Однако ничего не помогало: несмотря на превосходящие силы противника, эта дурочка все продолжала нападать, и через некоторое время даже одноклассникам стало казаться, что это уже слишком. Она выглядела столь беззащитной, что эта сцена уже никого не развлекала. Под конец парень так врезал ей кулаком, что у нее треснула губа и из глаз посыпались искры. Ее оставили лежать на земле за гимнастическим залом. Два дня Лисбет просидела дома, а на третье утро подстерегла своего обидчика и битой для игры в лапту съездила ему по уху. За эту выходку ее вызвали к директору, который решил заявить на нее в полицию, обвинив в причинении физического вреда. В конце концов по этому инциденту пришлось созвать особую социальную комиссию. Одноклассники обращались с ней как с неполноценной. Никакой симпатии к ней не питали и учителя; временами они даже воспринимали ее как наказание. Саландер не отличалась словоохотливостью, никогда не тянула руку и часто попросту не отвечала на вопросы учителей. Конечно, все это сказывалось на ее оценках, хотя вряд ли кто-нибудь мог сказать, почему она молчит: то ли не выучила уроки, то ли по другой причине. Ее поведение учителя неоднократно обсуждали на своих коллегиальных советах. Все признавали, что у нее есть проблемы, но никто не хотел взять на себя ответственность за эту девочку с трудным характером. Поэтому она очутилась в ситуации, когда даже преподаватели делали вид, что ее не существует. Так что ей оставалось просто сидеть и мрачно молчать. Однажды новый учитель, не знавший особенностей ее поведения, вынудил ее ответить на вопрос по математике. У Лисбет начался приступ истерики, и она набросилась на учителя. Закончив средние классы, Саландер перешла в другую школу. На старом месте у нее не осталось ни одного товарища, с кем ей захотелось бы попрощаться. Так что эту юродивую никто не любил. Затем приключилась «Вся Та Жуть», о которой ей и думать не хотелось; она как раз вступила в подростковый возраст. Последняя вспышка ее гнева довершила картину, так что пришлось извлечь на свет записи из журналов начальной школы. После этого с юридической точки зрения ее причислили к… шизикам. Фрикам. Правда, Лисбет Саландер и без всяких справок знала, что она не такая, как все остальные. С другой стороны, это ее ничуть не волновало, пока ее опекуном считался Хольгер Пальмгрен, которого она в случае чего могла обвести вокруг пальца. С появлением Бьюрмана статус недееспособной начал чрезвычайно мешать ей. К кому бы и куда бы ни обратилась Лисбет, она могла бы попасть в западню… А вдруг она проиграет? Что тогда? Ее запрут в интернате? Или отправят в психушку? Ну уж нет, рисковать нельзя. Поздно ночью, когда они уже умиротворенно лежали, с переплетенными ногами, и грудь Сесилии уютно покоилась под боком у Микаэля, она взглянула на него. – Спасибо. Давно я не испытывала таких эмоций. А ты в постели просто гигант. Микаэль улыбнулся. Он всегда радовался, как дитя, когда женщины восторгались его сексуальными способностями. – И мне стало хорошо, – сказал он. – Неожиданно, но приятно. – Я не прочь повторить, – отозвалась Сесилия Вангер. – Если у тебя появится желание. Микаэль посмотрел на нее: – Ты имеешь в виду, что тебе нужен любовник? – Occasional lover, – уточнила Сесилия Вангер. – Но я хочу, чтобы сейчас ты отправился домой. Тебе незачем видеть меня рано утром, пока я не привела себя в порядок. И потом, не следует посвящать всю округу в наши отношения. – Вообще-то я и не собирался, – ответил Микаэль. – И уж тем более я не хочу, чтобы об этом узнала Изабелла. Она такая стерва. – И твоя ближайшая соседка… Я с ней уже познакомился. – Да, но, к счастью, из ее дома моя входная дверь не видна. Микаэль, пожалуйста, будь осмотрителен. – Я буду осмотрителен. – Спасибо. Ты пьешь? – Иногда. – Мне хочется чего-нибудь фруктового с джином. Присоединишься? – Еще бы! Сесилия завернулась в простыню и спустилась на первый этаж. Микаэль воспользовался случаем, отправился в туалет, в душ и ополоснулся. Он стоял голый и разглядывал книжную полку, когда она вернулась с графином ледяной воды и двумя порциями джина с лаймом. Они выпили. – Для чего ты вообще пришел ко мне? – спросила Сесилия. – Без особой причины. Просто я… – Ты сидишь дома и читаешь все эти бумаги Хенрика. А потом вдруг заявляешься ко мне. Легко догадаться, о чем ты размышлял. – А ты сама читала эти бумаги? – Не то чтобы очень. Но я слышу об этом почти всю свою сознательную жизнь. Невозможно общаться с Хенриком и не быть посвященным в загадку Харриет. – Но эта история действительно захватывает. Я хочу сказать, что это как тайна запертой комнаты в масштабе целого острова. Все в этом деле перечит законам логики. Любой вопрос остается без ответа, любая нить заводит в тупик. – Да уж, все это просто бесит. – Ты ведь была на острове в тот день? – Да. Я была здесь, и вся эта катавасия мне весьма памятна. Вообще-то я тогда жила в Стокгольме и училась в университете. Очень жаль, что в те выходные я не осталась дома. – Какой она на самом деле была? Похоже, что все воспринимали ее совершенно по-разному. – То, что я скажу, не предназначено для печати или для записи… – Конечно. Говори… – Не имею понятия, что тогда творилось у Харриет в голове. Тебя, конечно, интересует последний год… Так вот. Один день она могла быть фанатичной богомолкой. А на следующий день красилась, как шлюха, и отправлялась в школу в обтягивающем свитере. Чтобы понять, что она чувствовала себя глубоко несчастной, не обязательно быть психологом. Но я, повторяю, здесь не жила и слышала только сплетни. – Но в чем все же заключались ее проблемы? – В Готфриде и Изабелле, разумеется. Их брак был союзом двух психопатов. Они или пьянствовали, или воевали друг с другом. Не физически – Готфрид был не из задир-рукоприкладчиков, он сам побаивался Изабеллу. Она просто кошмарная особа. Где-то в начале шестидесятых он поселился в домике на краю острова, а Изабелла никогда там не появлялась. Порой он бродил по округе как настоящий голодранец. А потом трезвел, аккуратно одевался и даже искал себе работу. – Неужели никто не хотел помочь Харриет? – Хенрик, конечно, хотел. Ведь в конце концов она переехала к нему. Но не забывай, что тогда он играл роль великого промышленника. Он много ездил и не мог уделять Харриет и Мартину много внимания и времени. Я многое пропустила из этого периода, поскольку жила сначала в Уппсале, а потом – в Стокгольме. Но, честно говоря, имея такого отца, как Харальд, я тоже не могу похвастаться счастливым детством. Но потом спустя годы поняла: Харриет никогда никому не открывала душу. И в этом заключалась ее главная проблема. Она, напротив, притворялась, что у них счастливая семья. – Наверняка из чувства противоречия. – Безусловно. Но после того, как утонул ее отец, она изменилась. Делать вид, что все хорошо, стало невозможно. До этого Харриет была… я даже не знаю, как объяснить… вполне обычной девочкой подросткового возраста, хотя и очень одаренной и не по годам развитой. В последний же год она по-прежнему выделялась интеллектуальными способностями – пятерки по всем тестам и тому подобное, – но словно лишилась души. – А как утонул ее отец? – Готфрид? Очень прозаично. Он выпал из лодки прямо под домом. У него была расстегнута ширинка, а содержание алкоголя в крови было выше всяких норм, так что сам можешь догадаться, как все случилось. А обнаружил его Мартин. – Я этого не знал… – Как ни странно, Мартин стал очень приличным человеком. А ведь если бы ты спросил меня тридцать пять лет назад, я бы сказала, что если кому-то из этой семьи и нужен психиатр, то это именно ему. – Что ты имеешь в виду? – От семейных коллизий страдала не только Харриет, но и Мартин. Он много лет был настолько молчаливым и замкнутым, что его даже можно было назвать дикарем. Им обоим приходилось нелегко. Да и, в общем-то, нам всем. Я тоже не слишком-то ладила со своим отцом. Мне кажется, ты уже и сам понял, что он абсолютно чокнутый. И моя сестра Анита, и кузен Александр тоже страдали от тех же проблем. Словом, счастливого детства в семействе Вангеров не было ни у кого. – А что случилось с твоей сестрой? – Анита живет в Лондоне. Она поехала туда в семидесятые годы поработать в шведской турфирме – и осталась насовсем. Вышла замуж, но скоро они разъехались, и Анита так и не успела представить его своей семье. Сейчас она – топ-менеджер на одной из авиалиний «Бритиш эруэйз». Мы с нею прекрасно ладим, но общаемся не слишком часто, встречаемся примерно раз в два года. Она никогда не приезжает домой в Хедестад. – Почему? – Наш отец – психопат. По-твоему, этого мало? – Но ведь ты же осталась. – Я и Биргер, мой брат. – Биргер – политик? – Не смеши меня. Биргер старше нас с Анитой. Мы никогда не были особенно близки. Ему кажется, что он очень значительный политик, что его выберут в риксдаг или он получит пост министра, если правые придут к власти. На самом же деле он – весьма посредственный муниципальный чиновник, к тому же в захолустье, и похоже, что его карьера на этом закончится. – Больше всего меня восхищает в семействе Вангеров то, что все друг друга терпеть не могут. – Я бы так не сказала. Я очень хорошо отношусь к Мартину и Хенрику. И всегда с удовольствием общаюсь с сестрой, хоть мы и не слишком часто встречаемся. Я не переношу Изабеллу и не слишком люблю Александра. С отцом же и вовсе не разговариваю. Получается примерно пятьдесят на пятьдесят. Биргер… он скорее пафосный дурак, чем плохой человек. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Скорее всего, дело в том, что представители клана Вангеров с детства начисто лишены дипломатических навыков. Мы говорим то, что думаем. – Да, я заметил, что вы слишком прямолинейны. – Микаэль протянул руку и коснулся ее груди. – Не успел я пробыть здесь и пятнадцати минут, как ты меня атаковала. – Честно говоря, меня разбирало любопытство, каков ты в койке, еще с нашей первой встречи. И подумала, что стоит проверить это на практике. Впервые в жизни Лисбет Саландер настоятельно потребовалось с кем-нибудь посоветоваться. Однако для этого нужно было кому-то довериться, а это означало, что она должна была раскрыть все свои тайны. Но кому ей исповедоваться? Она просто-напросто не умела общаться с людьми. Лисбет Саландер насчитала десять человек из своей записной книжки, которых могла назвать своими знакомыми. Это если по максимуму.