Но никто не открыл. Блумквист уже собрался уходить, но тут услышал голос: – Твоей шлюхи нет дома. Горлум выполз из своего укрытия. Он оказался высоким, под два метра ростом; правда, его так согнуло от возраста, что глаза теперь оказались на уровне глаз Микаэля. Вся кожа была покрыта темными пигментными пятнами. Он был одет в пижаму, поверх которой набросил коричневый халат, и опирался на палку. Типичный злобный голливудский персонаж. – Что вы сказали? – Я сказал, что твоей шлюхи нет дома. Микаэль подошел так близко, что почти уткнулся носом в Харальда Вангера. – Это так ты называешь свою собственную дочь, ты, грязная свинья? – Это не я шныряю здесь по ночам, – ответил тот, обнажая беззубый рот. От него отвратительно пахло. Микаэль обошел Харальда и, не оборачиваясь, двинулся дальше. Он застал Хенрика Вангера в кабинете. – Я только что встретил вашего брата. – Микаэль был очень раздражен. – Харальда? Вот как! Значит, он все-таки посмел высунуться. Он вылезает из своего логова один или пару раз в году. – Он возник, когда я звонил в дверь Сесилии. И сказал дословно: «Твоей шлюхи нет дома». Конец цитаты. – Это так типично для Харальда, – спокойно ответил Хенрик. – Он назвал собственную дочь шлюхой. – Он называет ее так уже много лет. Поэтому они и не общаются. – Но почему? – Сесилия потеряла невинность, когда ей был двадцать один год. Это произошло здесь, в Хедестаде, после романа, который у нее приключился летом, через год после исчезновения Харриет. – Ну и что же? – Парня, в которого она влюбилась, звали Петер Самуэльссон; он работал младшим экономистом на нашем предприятии. Вполне дельный, кстати, парень. Сейчас он служит в компании «АВВ». Будь она моей дочерью, я был бы рад заполучить такого парня в качестве зятя. Но у него имелся некий минус. – Неужели это то, о чем я подумал? – Харальд измерил его череп, или проверил его родословную, или что-то в этом плане – и обнаружил, что он на четверть еврей. – Господи, помилуй… – С тех самых пор он и называет ее шлюхой. – Он знал, что мы с Сесилией… – Об этом, скорее всего, знает все селение, кроме разве что Изабеллы, поскольку никто, находясь в своем уме, не станет ей ничего сообщать, а у нее, слава богу, есть одно положительное свойство – она засыпает около восьми вечера. Что же до Харальда, то он наверняка следит за каждым твоим шагом. Микаэль сел, вид у него был довольно глупый. – То есть вы хотите сказать, что всем известно… – Разумеется. – А вы меня не осуждаете? – Дорогой Микаэль, меня это совершенно не касается. – А, кстати, куда делась Сесилия? – Учебный год закончился. В субботу она улетела в Лондон, чтобы навестить сестру. А потом поедет в отпуск… э‑э‑э… кажется, во Флориду. Вернется примерно через месяц. Микаэль почувствовал себя не в своей тарелке. – Мы вроде бы приостановили на время наши отношения… – Я понимаю. И опять-таки это не мое дело. Лучше скажи, как продвигается твоя работа. Микаэль налил себе кофе из стоявшего на столе термоса и взглянул на Хенрика: – Я нашел новый материал. А еще, думаю, мне придется одолжить у кого-нибудь машину. Свои выводы Блумквист излагал довольно долго. Достав из сумки лэптоп, он запустил слайд-шоу, чтобы Хенрик мог увидеть Харриет на Йернвегсгатан и ее реакцию. Он сообщил также, что обнаружил зрителей с любительским фотоаппаратом и их машину с наклейкой деревообрабатывающей фабрики в Нуршё. Когда он закончил, Хенрик попросил запустить слайд-шоу еще раз. Наконец Вангер оторвался от экрана компьютера. Микаэль вдруг увидел, что старик стал буквально серого цвета. Журналист испугался и положил руку на его плечо. Но Хенрик жестом показал, что все в порядке. Некоторое время он сидел молча. – Черт побери! Ты сделал то, что я считал невозможным. Ты обнаружил нечто совершенно новое… Что ты собираешься делать дальше? – Я должен найти этот снимок, если он еще существует. Микаэль ни слова не упомянул о лице в окне и своих подозрениях относительно Сесилии. Что, конечно же, свидетельствовало о том, что он отнюдь не был объективным частным сыщиком. Когда Микаэль снова вышел на улицу, Харальд Вангер уже, скорее всего, уполз обратно в свое логово. Завернув за угол, Микаэль обнаружил, что на крыльце его домика кто-то сидит к нему спиной и читает газету. На секунду ему померещилось, что это Сесилия Вангер. Но он сразу же понял, что это не так. На ступеньках сидела темноволосая девушка, и, только подойдя поближе, Блумквист узнал ее. – Привет, папа, – сказала Пернилла Абрахамссон. Микаэль крепко обнял дочь. – Как, скажи на милость, ты здесь очутилась? – Естественно, приехала из дома. По дороге в Шеллефтео[75]. Я только переночевать. – А как ты меня нашла? – Мама знала, где ты находишься. Я спросила в кафе, где ты обитаешь, и меня направили сюда. Ты что, мне не рад? – Конечно, я очень рад. Заходи. Если бы ты предупредила, я бы купил чего-нибудь вкусного. – Я решила остановиться здесь случайно; ничего такого не планировала. Но мне очень хотелось поздравить тебя с выходом из тюрьмы. А ты так и не позвонил… – Извини. – Да ничего страшного. Мама говорит, что ты вечно погружен в свои мысли. – Значит, вот какого она мнения обо мне? – Приблизительно. Но это не имеет значения. Я тебя все равно люблю. – Я тоже тебя люблю, но ты знаешь… – Знаю. Но мне кажется, что я уже достаточно взрослая. Микаэль заварил чай и достал печенье. До него дошло, что дочь действительно права. Она уже не маленькая девочка, ей почти семнадцать лет; еще немного – и она станет взрослой женщиной. Пора бы ему прекратить обращаться с ней, как с малым неразумным дитем. – Ну и как тебе? – Что именно? – Тюрьма. Микаэль рассмеялся: – Ты не поверишь, если я скажу, что воспринял свое пребывание там как оплаченный отпуск, во время которого получил возможность размышлять и писать… – Почему же, конечно, поверю. Я не думаю, что тюрьма сильно отличается от монастыря, а в монастырь люди всегда уходили, чтобы найти себя. – Ну да, можно и так сказать. Надеюсь, у тебя не возникло проблем из-за того, что твой отец побывал арестантом?