— Нет! Нет! Нет! Дверь захлопывается с громким лязгом, отдающимся по всему лабиринту. Саманта проворно вставляет ключ в замочную скважину. Дрожащими руками закрывает на один оборот. На второй. На третий. А девчушка все кричит, плачет. И Саманта ненавидит ее. Самой лютой ненавистью. Потом сама издает вопль. — Все кончилось… Сэм, ты слышишь меня? Все кончилось. Доктор Грин сжимал ее в объятиях. Но она продолжала биться, вырываться. — Послушай, Сэм, ты теперь в безопасности. С тобой ничего не случится. Но от отчаяния ее сотрясала дрожь, которая никак не унималась. — Теперь дыши глубже… Вот так… Она сделала вдох: кажется, стало легче. — Продолжай, Сэм, не останавливайся. В самом деле помогло. — Я не хотела… — пролепетала она еле слышно. — Чего ты не хотела? — спросил доктор Грин, прижимая ее к себе. — Умоляю, прости меня… — За что тебя прощать, Сэм? Ты ничего не сделала… Но Грин не понимал, что говорит не Саманта, а девчушка из лабиринта. — Открой, умоляю. Прости меня, — рыдает девчушка за запертой дверью. — Умоляю, не оставляй меня здесь! Саманте все слышно из ее комнаты, но она решила не отвечать. Сидит на матрасе, прижав колени к груди, смотрит в пустоту. И не обращает внимания. — Я больше не буду, честное слово! Теперь Саманта не доверяет ей. Девчушка не оставила ей выбора. Таковы правила игры. И этой игрой предусмотрено, чтобы девочка, запертая в комнате, кричала и плакала, пока хватит сил. — Не знаю, сколько времени она продержалась… — О чем ты говоришь, Сэм? — Может, дни, а может, недели… Я-то ведь знала, что происходит за той дверью. Сначала она хотела, чтобы я ее выпустила. Умоляла, иногда проклинала меня. Потом стала просить еды, воды. Потом — ничего… Больше ни слова… Но я-то знала, что она еще жива, — знала, и все… И ничего не сделала, пальцем не пошевелила… Я должна была открыть дверь… Но он подверг меня испытанию, он хотел знать, способна ли я сопротивляться, испытываю ли еще жалость к ней или к себе самой. Вот в чем была цель игры… Грин разжал объятия. Саманта это заметила и пристально на него взглянула: — И только почуяв запах, я поняла, что выиграла. 18 — Робину Салливану в начале восьмидесятых было десять лет, сейчас ему под пятьдесят. — Еще толком не рассвело, но жара уже стояла невыносимая. Вентилятор на потолке крутился слишком медленно, чтобы разогнать застоявшийся воздух в тесном полицейском участке. Лопасти надсадно скрипели, напоминая трещотку для приманки птиц. Дженко это досаждало, но он все равно силился изложить факты. — Вы должны выписать ордер на арест. Бауэр, навалившись на стол, вытирал бумажной салфеткой потную шею. Делакруа сидел верхом на стуле напротив Бруно, опершись подбородком на скрещенные руки. Оба даже не пытались притворяться, будто им это интересно. — Да вы взгляните, ребята, что за ночка у меня выдалась… — попытался поддеть их частный детектив. Все лицо у него было в ссадинах от щепок, разлетевшихся с крышки люка. А в памяти накрепко засел Банни, который глядел из окна, как он отъезжает от фермы. Белый полицейский, скомкав салфетку, бросил ее в мусорную корзину, но не попал. Его напарник вздохнул, будто обдумывая полученную информацию. — Давай еще раз: ты утверждаешь, будто этот Робин Салливан убил женщину, а потом пытался расправиться с тобой? По правде говоря, сделал два выстрела. И больше не стрелял. Почему? — Поезжайте проверьте: найдете труп старухи. — С какой стати ему тебя убивать? Я по-прежнему не понимаю… — оборвал его Бауэр. Это действовало на нервы. — С такой, что я до него добрался, — размеренно, будто повторяя прописную истину, проговорил Бруно. — Это человек, которого вы ищете, похититель Саманты Андретти. — Он воображал, что подобное откровение вызовет больший энтузиазм. — Подумайте хорошенько: Робин Салливан принадлежал к «детям тьмы», — процитировал он Тамитрию Уилсон. — В детстве его похитили на три дня, и он уже не смог стать прежним. — Мальчик так и не захотел рассказать, что с ним случилось, вспомнил сыщик. — И что с того? — снова спросил Бауэр. Дженко оглядел обоих. — Вы шутите, да? — Он раскинул руки. — Откройте любой учебник психиатрии: тот, кто в детстве подвергся насилию, став взрослым, чаще всего ведет себя так же по отношению к невинным, беззащитным жертвам. Его заразила тьма, — сказала Уилсон о Робине. — Но насколько я понял, это все твои предположения, — возразил Бауэр. — Ведь ты не разглядел лица человека, стрелявшего в тебя. Бруно вспомнил, как колотил ногами в дверь, пытаясь выбраться из дома. Снова услышал шаги за своей спиной. Ужас помешал ему обернуться и разглядеть преследователя, а тот медлил, не спешил стрелять. Почему он колебался? — Я уже говорил вам: его лицо было закрыто. — Бруно ничего не сказал о маске кролика. И если судить по тому, насколько поверили в остальную историю, правильно сделал. — Стало быть, если мы даже и найдем Робина Салливана, ты не сможешь его опознать. — Бауэр покачал головой. — Повтори-ка еще раз: как ты вышел на эту Тамитрию Уилсон? — Тебе нужно сто раз напоминать, что я не обязан раскрывать свои источники? — Но полицейский это отлично знал, просто хотел поразвлечься. — Странное дело: тут у нас сидит браконьер по имени Том Криди, и он утверждает, что недавно в баре к нему подсел какой-то тип, от которого несло, как от помойки, задал кучу вопросов о Саманте Андретти, а после даже и пригрозил. — Бауэр повернулся к Делакруа. — Как по-твоему, будет этого достаточно, чтобы обвинить обоих в пособничестве похищению человека? Дженко усмехнулся, не веря своим ушам. — А рассказал ли он вам о человеке с головой кролика? — выпалил он. — Ибо объяснимся начистоту, парни: если вы намереваетесь использовать милягу Тома против меня, вам придется обнародовать и его показания насчет человека-кролика, и тот факт, что ваш главный свидетель нуждается в психиатрической экспертизе. Полицейские не моргнули глазом. — Что тебе об этом известно? — тотчас же спросил Делакруа. Дженко ни словом не упомянул о кролике Банни и комиксе. То были самые слабые звенья в цепи расследования, он сам еще не понял, что они означают и какую играют роль. Только дети могут видеть кролика, — припомнил он. — Если Том Криди навел тебя на Тамитрию Уилсон, значит он рассказал тебе больше, чем нам, — набросился на него Делакруа. — Или мы должны поверить, что он ограничился только байкой о человеке-кролике? — презрительно бросил Бауэр. Хочешь — верь, хочешь — нет, но так оно и было, подумал Бруно, но промолчал. Делакруа решил пойти на мировую: — Может быть, Криди спонтанно выдал тебе какую-то деталь, которую потом забыл, сочтя несущественной. — Вы теряете время, — перебил его Дженко. — Я пришел сюда, чтобы заявить об убийстве, ясно вам? Я здесь затем, чтобы вам помочь, рассказал все, что знаю; ваше дело проверить. Я выполнил свой гражданский долг, хотя и не обязан был это делать. И в качестве законного опекуна Саманты Андретти… Бауэр вскочил, схватил его за грудки: — Слушай, ты, козел: мы нашли ее отца. Когда ему назвали твое имя, он сказал, что пятнадцать лет назад ты содрал с них кучу денег и испарился. Не так уж он и не прав, подумал Бруно. — Поэтому я знаю, что у тебя на уме: ты стараешься сделать себе рекламу, похваляясь поручением, которого тебе никто не давал. Ты гнусный паразит, только и всего. Бруно даже не пытался оправдываться. Через несколько секунд Бауэр отпустил его и вернулся на место. Зазвонил мобильник Делакруа. Полицейский вышел на связь, какое-то время слушал. — Хорошо, спасибо. — Сбросив звонок, он повернулся к Бруно. — Патрульные, которых мы направили на ферму Уилсонов, не нашли никакого трупа. Дженко мог бы возразить, что Робин Салливан, очевидно, нашел способ избавиться от тела. Но промолчал, поскольку Делакруа не закончил. — Агенты, однако, сообщили, что в доме обнаружены следы борьбы. Кроме того, на крышке люка, ведущего в подвал, имеются выбоины, сопоставимые со следами от выстрела.