— Ты мне еще позвонишь? — Линда глядела на него глазами лани. Бруно подошел, погладил ее по щеке: — Вдруг я забуду, а ты подумаешь, что я помер… — Главное, ты не забудь оставаться в живых. — Она взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала. — Помни: пока дышишь, живи. Ему понравилась простая, но светлая мысль, заключенная в ее словах: пока ты дышишь, не забывай жить. — Будь спокойна: я должен кое-что сделать перед тем, как случится непоправимое… — И он направился к выходу. Линда не знала, что и думать. — Куда ты идешь? Бруно обернулся, улыбнулся ей: — В ад. 5 «Дом вещей» находился в ангаре, расположенном в промышленной зоне неподалеку от города. Кто-то взял в аренду бывший торговый склад и превратил его в огромное хранилище для частных лиц. За умеренную годовую плату можно было снять контейнер и поместить туда предметы, которые больше не нужны, — большей частью старую мебель и прочее барахло. Бруно направился к въезду и, скорчившись в кабине «сааба», стал рыться в ящике под приборной панелью, ища ключ, открывающий шлагбаум. Нащупал его, воткнул в замочную скважину, расположенную на столбике, надеясь, что автоматика сработает. Шлагбаум поднялся. Оказавшись внутри, Бруно стал колесить по прямым дорожкам, проложенным между контейнерами. Он обнаружил, что в этом месте нашли приют не только предметы: кое-где металлические шторы были приподняты и в глубине контейнеров отмечались явные следы человеческого присутствия. Съемщики превратили склад во временное жилище. Бруно ничуть не удивился, феномен был ему хорошо знаком. Население «дома вещей» в основном состояло из субъектов мужского пола. Холостяки, потерявшие работу из-за кризиса, или разведенные мужья, которые выплачивали алименты и потому не могли себе позволить ни квартиры, ни даже комнаты. Попадались и разведенные, оставшиеся без работы. Безнадежно бедные. И озлобленные. Дженко чувствовал на себе их взгляды, полные стыда и гнева, — таясь в тени своих берлог, они подозрительно следили за продвижением «сааба». Но в глубине души были, скорее, напуганы, ведь, если они утратят это убежище, им останется только улица. Бруно подъехал к контейнеру, который снял много лет назад. Вышел из машины, нагнулся, чтобы поднять тяжелую штору. Ее не открывали очень давно, и, сдвигаясь на высоту человеческого роста, штора издавала пронзительный металлический скрежет. Слепящий солнечный свет замер у края этой пещеры, будто не отваживался преступить черту. Скрип прекратился, пыль осела, Дженко вытер липкие руки о полы льняного пиджака и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Мало-помалу из тьмы выступили ряды полок до самого потолка. На одной выстроились в безупречном порядке пять серых картонных коробок, на каждой — этикетка с годом, номером кода и описанием содержимого. Бруно не любил сюда приходить. В эту дыру он отправил, как в изгнание, постыдные доказательства своих немногих провалов. Вообще-то, в этих коробках содержалась часть его жизни. Ошибки, которые уже не исправить, упущенные возможности, огрехи, которые никто не смог или не захотел простить. Но может быть, кое-что еще можно сделать, сказал он себе. Поскольку вбил в голову, что должен оставить знак. Выбрал коробку, третью по счету, вынул ее из ряда всех прочих, будто деталь из мозаики, поднял крышку и стал просматривать документы. Наконец нашел то, что искал. Тощую папочку, где содержался листок, всего один. Но как он и говорил Линде, этот лист бумаги мог оказаться ключом, дающим доступ в ад. 6 Руки. Руки другие. Это не мои руки. Это руки другой. Но ведь она двигает пальцами по своей воле, значит обязательно должно найтись какое-то объяснение. Она больше не оборачивалась к зеркальной стене, не хватало духу. Но все смотрела и смотрела на руки, пытаясь понять, как такое могло случиться. Пятнадцать лет, а она и не заметила. — Сэм. — Голос доктора Грина, пробившись сквозь пустыню безмолвия, оторвал ее от этих мыслей. — Сэм, ты должна довериться мне. Он перевел взгляд на записывающее устройство. Вот он я, пришел. — Понимаю, сейчас тебе все кажется абсурдным. Но если ты позволишь мне сделать мою работу, все придет в норму, обещаю. — Мужчина так и сидел рядом с постелью, он не торопился, давал ей время привыкнуть к мысли, что она уже не тринадцатилетняя девочка. — Лечение дает результат, твой организм очищается от наркотика, которым тебя опаивали. Память возвращается. Она перевела взгляд на капельницу, прикрепленную к руке. В жидкости, которая просачивалась в кровь, содержались ответы, фотограммы долгого-долгого кошмара. Не знаю, хочу ли я вспоминать. Доктор Грин, казалось, возлагал на нее большие надежды. Она вдруг осознала, что — странное дело — ей не хочется разочаровать его. Добрый ли это знак? В конце концов, они едва знакомы. Но нет, все хорошо. Ведь каждый раз, когда он повторял, что Саманта должна ему довериться, она полагалась на него чуть больше. — Хорошо, — сказала она. Грин казался довольным. — Будем действовать постепенно, — начал он. — Человеческая память — своеобразный механизм. Она не похожа на этот магнитофон, недостаточно прокрутить ленту назад, чтобы еще раз прослушать запись. Более того: воспоминания часто накладываются одно на другое, смешиваются. Запись может оказаться неполной, в ней могут встретиться дыры, изъяны: сознание чинит их на свой лад, ставя заплатки, которые в действительности являются ложными воспоминаниями и могут все запутать. Поэтому нужно следовать некоторым правилам, чтобы отличить подлинное от ложного. Пока все понятно? Она кивнула. Грин выждал несколько секунд, потом продолжил: — Теперь, Сэм, я хочу, чтобы ты вместе со мной вернулась в лабиринт. Просьба привела ее в ужас. Она не хотела возвращаться туда. Нет, никогда. Она хотела оставаться в этой удобной постели, среди звуков наполненного движением мира, который простирался за дверью ее палаты: больничные шумы, приглушенные голоса. Умоляю, не возвращай меня в безмолвие. — Не волнуйся, на этот раз с тобой буду я, — заверил доктор. — Хорошо… Пойдемте. — Начнем с чего-нибудь простого… Я хочу, чтобы ты припомнила, какого цвета были стены. Саманта закрыла глаза. — Серые, — произнесла она без колебания. — Стены в лабиринте серые. — Картинка быстро промелькнула у нее перед глазами. — Серые — какие? Светлые, темные? Гладкие или, скажем, в трещинах или в пятнах сырости? — Везде одинаковые. Гладкие стены. — Ей показалось, будто она этих стен коснулась. На мгновение открыв глаза, заметила, как доктор Грин что-то записывает в блокнот. Его присутствие ободряло. Так же как и белоснежные стены больничной палаты, чуть подкрашенные синим неоновым светом, похожие на дно океана. — Скажи мне, слышала ли ты какие-нибудь звуки? Она покачала головой: — Звуки не могут проникнуть в лабиринт. — Чувствовала ли ты какие-то запахи? Она попыталась поточней определить ощущения, молниеносно приходившие на память неизвестно откуда. — Земля… Пахнет сырой землей. Еще плесень… — Она сопоставила сказанное: нет ни окон, ни звуков, пахнет сыростью. — Это пещера. — Ты хочешь сказать, что лабиринт находится под землей? — Да… Мне кажется, да… Нет, я уверена, — поправила она себя. — Кто дал ему такое имя? — Я, — тут же призналась она. — Почему? Она вновь увидела, как бежит по длинному коридору, куда выходит множество комнат. Помещение хорошо освещается неоновыми лампами, расположенными на потолке. Ей не холодно, но и не жарко. Она вышла босиком исследовать окружающий мир. Два ряда железных дверей, одна против другой. Некоторые открыты и ведут в пустые комнаты. Другие, наоборот, заперты на ключ. Она доходит до конца коридора и сворачивает направо: сцена повторяется. Еще двери, еще серые комнаты. Все одинаковые. Она все идет вперед, подходит к развилке. Какое ни выберешь направление, вскоре снова очутишься в исходной точке. Так, во всяком случае, кажется. Сориентироваться никак невозможно. По всей видимости, выхода нет. Входа тоже. Как я сюда попала? — У места, в котором я нахожусь, нет конца. И нет начала. — Поэтому там никто не живет, кроме тебя, — заключил доктор Грин. — Это не похоже на дом, — уверенно заявляет она. Это лабиринт, сколько можно повторять.