— Это не я, — сказала она, возвращая листок. — Ничего, это нормально, то, что ты сейчас так говоришь, — кивнул Грин. — Но не переживай: ты далеко продвинулась с тех пор, как тебя нашли. Чтобы усмирить тебя и держать под контролем, похититель вводил тебе наркотики, гипнотические вещества, их в изрядном количестве обнаружили в твоей крови. — Он показал на капельницу. — Тебе сейчас вводят что-то вроде противоядия. И это сработало, ведь ты пришла в себя. Скоро и память вернется. Ей хотелось в это верить — боже, как бы хотелось. — Ты в безопасности, Сэм. Услышав эти слова, она ощутила какой-то небывалый покой. «В безопасности», — повторила про себя. Почувствовала, как в углу глаза набухает слезинка. Лучше бы ей там и оставаться, не сползать по щеке: расслабляться нельзя, нужно быть настороже. — Но мы, к сожалению, не можем ждать, пока ты полностью восстановишься, вот почему я здесь. — Мужчина пристально взглянул на нее. — Ты должна мне помочь. — Я? — изумилась она. — Чем я могу вам помочь? — Припомнить как можно больше деталей, даже самых незначительных. — Он снова кивнул в сторону зеркальной стены. — Там, за зеркалом, офицеры полиции, они будут присутствовать при нашей беседе и передадут все, что сочтут необходимым, агентам, которые там, снаружи, ловят твоего похитителя. — Не знаю, смогу ли я. — Она устала, ей было страшно и хотелось только одного: отдохнуть. — Послушай, Сэм, разве ты не хочешь, чтобы этот человек заплатил за то, что сделал с тобой? А главное, ты ведь не хочешь, чтобы он сотворил то же самое с кем-то еще?.. Тут слезинка все-таки скатилась по щеке, остановившись у края кислородной маски. — Как ты поняла, я не полицейский, — продолжал мужчина. — У меня нет пистолета, я не гоняюсь за преступниками и не подставляю себя под пули. У меня, по правде говоря, на это и духу не хватит. — Он посмеялся над собственной шуткой. — Но в одном могу тебя заверить: мы его поймаем вместе, я и ты. Он этого не знает, но есть место, откуда ему не удастся сбежать. Там-то мы и станем его преследовать: не снаружи, а внутри, в твоем уме. Последняя фраза доктора Грина заставила ее содрогнуться. Не желая себе в этом признаваться, она всегда знала, что он внедрился в ее сознание наподобие паразита. — Ну, что скажешь? Ты доверишься мне? После минутного колебания она протянула руку. Грин одобрительно кивнул, потом снова вручил ей листовку: — Молодец, храбрая моя девочка. Пока она разглядывала фотографию, пытаясь свыкнуться с этим лицом, доктор повернулся к столику с микрофоном и включил записывающее устройство. — Сколько тебе лет, Сэм? Она впилась взглядом в фотографию: — Не знаю… Тринадцать? Четырнадцать? — Как думаешь, Сэм, сколько времени ты провела в лабиринте? Она покачала головой: — Понятия не имею. Доктор Грин что-то записал. — Ты уверена, что совсем не узнаешь себя на этой фотографии? Она еще пристальней вгляделась в изображение. — Волосы. — Она поправила выбившуюся прядку. — Я их обожаю. Там, в лабиринте, я любила проводить время, ухаживая за волосами. Воспоминание пришло внезапно, как озарение, явившееся неизвестно откуда. Я их расчесываю пальцами, чтобы убить время в ожидании новой игры. — Что-нибудь еще? Я бы хотела зеркало. Но он не дает. В ней зародилось сомнение. — Я… красивая? — робко спросила она. — Да, красивая, — ласково ответил мужчина. — Но должен сказать тебе откровенно… Я знаю, почему он запрещал зеркала. Сердце вдруг сжалось от тоски, от тревожного предчувствия. — Я хочу, чтобы ты повернулась к левой стене и посмотрела сама… В наступившей тишине она слышала только свое учащенное, судорожное дыхание: опять не хватало кислорода. Она посмотрела доктору Грину в глаза, чтобы понять, следует ли бояться. Но он выглядел невозмутимым. Она поняла, что это испытание и его никак не избежать. И стала медленно поворачивать голову на подушке. Резиновая маска впилась в щеку. Сейчас я увижу девочку с листовки и не узнаю себя, подумалось ей. Но действительность оказалась в тысячу раз хуже. Найдя себя в зеркале, она не сразу поняла, что за образ возвращается к ней. — Тебя похитили февральским утром, когда ты шла в школу, — объяснил доктор. Отраженная в зеркале постаревшая девочка с каштановыми волосами горько расплакалась. — Мне очень жаль, — сказал Грин. — Это случилось пятнадцать лет назад. 3 «…пятнадцать лет без известий, без единой зацепки, без надежды. Пятнадцать лет молчания. Долгий-долгий кошмар, который закончился неожиданно счастливо. Ведь до позавчерашнего дня никто и вообразить себе не мог, что Саманта Андретти еще жива…» Бруно смотрел выпуск теленовостей и старался расслышать слова журналиста, который вел репортаж у въезда в больницу, но ему мешал старик Квимби: он колотил палкой от швабры по висевшему в баре старому кондиционеру, надеясь таким образом заставить его работать. — Господи, Квимби, да прекратишь ли ты? Вряд ли эта штука исправится оттого, что ты ее поколотишь палкой. — Гомес, один из самых упорных завсегдатаев бара, подал голос из отдельной кабинки в глубине зала. — Что ты, на хрен, смыслишь в кондиционерах? — раздраженно буркнул бармен. — Тебе следовало бы раскошелиться, чтобы твои клиенты дышали свежим воздухом, вот что я смыслю, — убежденно проговорил взмокший от пота толстяк, выбирая из батареи стоявших перед ним пивных бутылок недопитую и поднося ее ко рту. — Конечно, я бы так и сделал, если бы все в этом заведении исправно платили. Оживленные дискуссии между Квимби и клиентами были привычны для посетителей. Но в данный момент, кроме Гомеса, в баре находился только Бруно Дженко, которому было не до завязавшейся перепалки. Дженко сидел на табурете у стойки, сжимая в руке стаканчик текилы, и не сводил глаз с экрана телевизора, стоявшего на верхней полке. Лопасти вентилятора над его головой разгоняли горячий, влажный воздух, пропитанный сигаретным дымом. Спиртное не успело еще перебить гадкий вкус во рту, оставшийся с тех пор, как полчаса тому назад его вывернуло наизнанку за баром, в глухом переулке. В туалет он не пошел, не желая, чтобы кто-то догадался, насколько ему плохо. Но выглядел он ужасно, и тошнота грозила вот-вот вернуться, но он вдруг вспомнил о содержимом правого кармана своего льняного пиджака. Талисман. Дженко отвел взгляд от экрана и одним глотком осушил стакан. Все от жары, подбадривал он себя, прогоняя воспоминание. Никто не должен знать. И, не обращая внимания на перебранку, удары шваброй и рычание кондиционера, он пытался сосредоточиться на том, что говорилось по телевизору. Новость о появлении Саманты Андретти вот уже сорок восемь часов била все рекорды на местных и центральных каналах, отодвинув на второй план даже волну аномальной жары, которая захлестнула регион, с температурой воздуха и уровнем влажности, ни разу не зарегистрированными прежде. «…Согласно неофициальным источникам, в настоящее время двадцативосьмилетняя Саманта Андретти получает психологическую помощь от специалиста, и есть надежда, что вскоре она предоставит данные, которые помогут задержать монстра, похитившего ее и державшего в заточении… По некоторым сведениям, в ближайшее время расследование должно сдвинуться с мертвой точки…» — Да прямо: что они там знают, на телевидении. — Квимби махнул рукой в сторону экрана, как бы стирая начисто и изображение, и всех журналистов, вместе взятых. Потом занял свое место за стойкой. — Переключишь на другой канал — и там та же песня. Уже пятый или шестой раз за утро слышу одно и то же: расследование, дескать, продвигается — ведь больше им и сказать-то нечего. — Готов поспорить: было бы чем похвастаться, они бы наперебой выступали перед журналистами, — заметил Бруно. — Начальник полиции держит расследование в секрете, чтобы сукин сын, которого они ищут, ни о чем не пронюхал заранее… Если его не поймают, кто-то за это поплатится: надо же, столько лет в полиции даже не подозревали, что Саманта Андретти еще жива. Хорошенькое дело. — Квимби осекся, от внезапного осознания того, что происходит, его пробрала дрожь. — Господи боже, пятнадцать лет… В голове не укладывается. — Ага, — кивнул Дженко, встряхивая пустой стакан. Квимби достал бутылку текилы и налил ему еще порцию желанного лекарства. — Вопрос в том, как ей удалось выжить… Бруно Дженко знал ответ, но говорить не хотел. Может быть, и Квимби не хотел бы это услышать. Дело в том, что бармен, как и большинство нормальных людей, хотел верить в сказочку о храброй героине, которой удалось выстоять и в конце концов убежать от монстра. Но в действительности это произошло только потому, что так захотел ее тюремщик. В его намерения явно не входило ее убивать. Он кормил ее и следил, чтобы она не заболела. Иными словами, заботился о ней. День за днем лелеял с болезненной нежностью. Как зверька в зоопарке, сказал себе Бруно, поднося к губам стакан с текилой. Мы можем проявлять доброту по отношению к животным, но в глубине души знаем, что их жизнь ценится меньше, чем наша. И Саманта Андретти испытала на себе всю жестокую силу такого лицемерия. Она была зверьком в клетке, которого любят, которым восхищаются. Иметь власть над ее жизнью и смертью — вот чем тешился похититель, вот в чем находил выход его садизм. Каждый день он позволял ей жить дальше. По этой причине наверняка считал себя благородным, даже великодушным. А может, монстр и был прав. Ведь, по сути, он ее защищал от себя самого.