– Я же говорил, что вы найдете во мне разные неожиданные добродетели, – весело заявил он. Дорис улыбался уже знакомый ей Лори. – Вы не знаете еще примерно о дюжине моих достоинств. Чтобы вас не обескуражить, я расскажу о них как-нибудь потом. Она слегка улыбнулась его болтовне, но было ясно, что она что-то обдумывает. – Самое чудесное в вас, – сказала она, – это то, что вы ни разу не строили из себя героя. Вы не тот человек, который будет из кожи вон лезть, чтобы покрасоваться. – Черт возьми! – выдохнул пораженный Лори. – Надеюсь, что нет. Теперь он смотрел на нее, и его сердце таяло от этой красоты. Она все еще сидела, наклонившись слегка вперед, в низком кресле, обеими руками держась за одно колено, а ее глаза смотрели в огонь. «Художник, – подумал Лори, – сошел бы с ума от того, как она выглядит». Он сам сходил с ума от этого, у него даже слегка кружилась голова. На ней снова было то платье, в котором он увидел ее в первый раз, и воспоминание о том грустном мгновении заставило его сердце биться еще сильнее. Вбирая взглядом детали ее облика, от густых волос на маленькой голове до блестящих пряжек на ее домашних туфлях с невысокими каблуками, Лори наконец понял: кем бы ни была эта девушка, чем бы она ни занималась, его влюбленное сердце желало, чтобы она стала спутницей его жизни. Он любил ее. Он доверился бы ей, и даже слепо, если нужно, что бы ни происходило. Молчание затянулось, но, когда она снова заговорила, Лори показалось, что между его болтовней и ее словами не прошло и мига. – Любой другой мужчина вел бы себя иначе, – продолжила она. – Он бы стал требовать, чтобы были раскрыты все тайны, настаивал бы на том, чтобы я все ему объяснила. Но я сама выбрала такую манеру, – призналась она. – Я не всегда умею принимать происходящее спокойно и… философски. Но вы ни разу не выглядели растерянным, в какой бы ситуации мы ни оказались. Такое впечатление, что вы не придавали этим ситуациям особого значения. Но, как говорит Шоу, если дело примет серьезный оборот, на вас всегда можно положиться. Он не стал ничего отвечать. Его неприятно задели слова «как говорит Шоу». Значит, они с Шоу обсуждали его! Лори вспомнил фотографию Дорис в серебряной рамке на полке над камином – фотографию, которую довольно странно было увидеть в комнате Шоу. Легкий холодок пробежал по его спине, когда Дорис напомнила об их с Шоу необъяснимой связи. Лори снова призвал свою силу воли на помощь и только потом понял, что Дорис продолжает говорить. – Вы тот человек, – произнесла она, – который во времена Французской революции шел бы на гильотину с улыбкой и шуткой, если это потребовалось, и видел бы в этом лишь новое приключение. В этот момент он покачал головой. – Я не знаю, – сказал он со всей серьезностью, таким она видела его лишь пару раз за все время их знакомства. – Смерть – довольно важная тема. В последнее время я много о ней думал. – Неужели! – Удивившись, она выпрямилась на кресле. – Почему? – Ну, – он колебался, – я не говорил об этом, но… по правде говоря, я воспринимаю войну в Европе куда серьезнее, чем раньше. Я думаю, Америка ввяжется в эту свару через месяц-два. Я на самом деле не понимаю, как мы можем больше в нее не вмешиваться. И я решил отправиться на фронт добровольцем, как только мы вступим в войну. – О, Лори! Она не сказала ни слова больше, но этого было достаточно. Он снова отвернулся от нее и посмотрел на огонь. – Я хотел бы поговорить с вами об этом как-нибудь, – продолжил он. – Не сейчас, конечно. Я хочу записаться в авиацию. Это мне по душе. – Да, конечно, – почти неслышно поддержала она. – В последнее время я много об этом думаю, – повторил он. Он рассказал Дорис о своем желании пойти на фронт, и от этого ему внезапно стало легче. Он признавался в этом только Бэнгсу, и то особо не распространялся. Именно по этой причине он не мог заставить себя заняться новой пьесой, на чем так настаивали Бэнгс и Эпштейн. – Все, о чем я могу сейчас думать, кроме вас… – Лори помедлил, а потом продолжил, смущаясь, – это о тех ребятах, которые находятся там, и о том, какое важное дело они делают. Я хочу помочь им и собираюсь это сделать. Но я не грежу иллюзиями о военных оркестрах, красивой форме и громких победах. Сейчас это самая важная работа в мире, и ее нужно выполнить. Я вижу в ней кровь, грязь, ужасный запах, страдание, ужас и безграничную стоическую выдержку. И… я знаю, что делаю. Но мне трудно представить, вернусь ли я домой. Кроме его откровения этим утром, когда они встретились, это было самое длинное признание Лоренса Девона кому-либо, за исключением его сестры. В конце его речи у Дорис ком стоял в горле. Он долго смотрел на нее молча, уже сожалея о том, что сказал. Потом она резко поднялась на ноги и встала у окна, глядя на метель. Он последовал за ней и остановился рядом. – Лори, – внезапно сказала она. – Да? – Я не могу больше терпеть. – Не можете больше терпеть? Чего? Он повторил ее слова почти рассеянно. Его взгляд был прикован к широкоплечей фигуре, которая бродила среди деревьев. Охраннику приходилось постоянно двигаться, и Лори с удовольствием наблюдал, как он время от времени топал ногами и махал руками – судя по всему, очень замерз. – Я не могу больше терпеть все это. – Тогда мы должны с этим разобраться, – ободряюще произнес он, все еще не отрывая взгляда от фигуры за окном. – Это один из наших сторожей, вон там? Она кивнула. – Шоу велел ему следить за главным входом и окнами. Позади дома дежурит другой человек. – Тот не особенно внимателен, – напомнил он ей. – Помните, как просто я пробрался в дом? – Лори наблюдал за охранником. – Дорис, – медленно сказал он, – я поставлю тысячу долларов против одного пончика, что, если я выйду из дома и пойду к этому человеку, он бросится бежать, точно заяц. Не знаю почему, но я в этом почти уверен. Она покачала головой. – Нет, не бросится! – Что заставляет вас так думать? – Я слышала, как Шоу инструктировал его как раз на такой случай. Лори выслушал эту фразу молча. – Я могу узнать, что это были за инструкции? – наконец спросил он. – Нет, я не могу сказать вам. – Я надеюсь, что в кармане его пальто не завалялась маленькая симпатичная бутылочка с хлороформом или серной кислотой, – задумчиво проговорил Лори. – Кстати, – он повернулся к ней, оживившись, – что-то подсказывает мне, что время обеда давно прошло. Существует ли причина, по которой мы не должны есть? Она улыбнулась. – Нет. В холодильнике есть все, что нужно. Я слышала, как Шоу с секретарем обсуждали свои припасы. – Тогда мы выпустим матушку Феджин[6] из заточения, чтобы она что-нибудь приготовила. Он подошел к двери в спальню. Женщина сидела на стуле лицом к нему и снова смотрела на него яростным взглядом. – Вы хотите немного размяться? – вежливо спросил он. Враждебное выражение на ее лице не поменялось. – В том случае если вы согласитесь, – продолжил Лори, – и если вы дадите мне слово, что не будете кричать или подавать другие сигналы тревоги, не будете сопротивляться, то я уберу с вашего рта полотенце и позволю вам приготовить обед для нас и для себя. Ее глаза, еще полные злобы, застыли, затем снова стали двигаться. Он терпеливо ждал. Наконец женщина кивнула, и он быстро развязал полотенце. – Пожалуйста, ведите себя хорошо. Надеюсь, вы умеете готовить. Если нет, мне придется заняться этим самому. Есть и такой среди моих талантов. – Я умею готовить, – мрачно ответила старуха. – Отлично. Тогда вперед, идите. Но если вы захотите пригласить на кухню одного из тех джентльменов, которые топчутся вокруг дома, или решите выпустить из кладовки секретаря, то я бы не советовал. Им здесь не понравится. Им совсем здесь не понравится. Странная гримаса исказила черты ее лица. Лори понял это по-своему. – Я рад, что вы согласны со мной, – сказал он. – Тогда, будьте добры, подайте форель, жареных цыплят, клубнику и топленые сливки. Старуха посмотрела на него со своим обычным выражением. – У нас нет ничего из этого, – объявила она. – Нет? – Ее гость сделал вид, что неприятно поражен. – А что есть? – Ветчина, яйца, салат, молоко, кофе и тыквенный пирог. Лори вздохнул и покорно согласился. – Ладно. Как думаете, сможете приготовить все за пять минут? За обедом Лори веселился. Когда они закончили есть, он подошел к окну в кухне, открыл его и положил на подоконник несколько горячих сэндвичей в ряд. – Это для птичек, – объяснил он. – Для замерзших маленьких птичек, которые летают вокруг. Он даже чирикнул «птичкам», но они словно стеснялись его присутствия и старались держаться подальше от дома. Он заметил еще одну странную гримасу на лице старой женщины, которая теперь мыла посуду. – Мы не будем запирать вас, – объявил он ей. – Бродите всюду, где сердце вам прикажет. Но помните, вы на испытательном сроке. Как и мы, вы должны воздержаться от общения с внешним миром. И оставьте секретаря в кладовке, а то ему придется худо. – Эта метель нам на руку, – сказал он Дорис, когда они вернулись в гостиную наверху. – Стемнеет после четырех, и снег скроет наши следы. Но я все еще склоняюсь к тому, – задумчиво добавил он, – что перед тем, как мы уйдем, мне надо выйти наружу и скрутить этих двух «птичек». Она немедленно встревожилась. – Нет, нет! Вы даже думать об этом не должны! – закричала она. – Пообещайте мне, что не будете этого делать. Он пожал плечами. – Конечно, как пожелаете. Но если они будут мешать нам покинуть этот домишко, то вы, конечно, позволите мне успокоить их? – Я… я не знаю. Что-то может случиться! О, не к добру вы приехали! Она явно была в панике, причем в настоящей. Ее натянутые нервы грозили вновь не выдержать. Снова вспомнив о Шоу, Лори поменялся в лице так быстро, что Дорис вскрикнула: – Что такое? В чем дело? – Я просто подумал о нашем друге Берти и о том, что он много чего задолжал. Рано или поздно – и я думаю, что скорее рано, – Берти расплатится по счетам. Она не двинулась с места, но посмотрела на него так, что он опять был озадачен. Это был странный взгляд искоса, напуганный, но наблюдательный. Он вспомнил, что раньше она пару раз на него уже так смотрела. Этот взгляд леденил его душу сильнее, чем все то, что с ними происходило. Женщина, которую он любил, не должна была так смотреть на него.