Я стянула волосы резинкой на макушке. Салли убедила меня, что я могу ходить с такой прической и не выглядеть дурой. – Еще нет. Флора понятия не имеет. Ни малейшего. Тем временем мои чувства к Флоре стали еще чернее. Хуже нет подобных фиф: через призму своего совершенства они испускают такое сияние, что в их присутствии просто слепнешь. «Даже не спрашивай. Бери что хочешь», – сказала она в день нашего знакомства, но я была уверена, что это великодушие неискреннее. Ей просто нужно кому-то покровительствовать, нужна послушная собачонка. Каждый день я пыталась влезть в ее ноутбук, чтобы прочитать рассказ о Клариссе: пока Флора принимала душ, мои пальцы бегали по ее клавиатуре. Но мне никак не удавалось угадать пароль. В бессильной злости я сперла с коллажа на стене фотографию Кевина – этот снимок появился там недавно, торчал из-под журнальной вырезки о депрессии, которую Флора как раз изучала по одному из своих психологических курсов. Фото я спрятала в сборник Джона Донна. Там ему самое место. Джон Донн стал кем-то вроде нашего общего друга – ведь именно он нас свел. – И что ты намерена делать? – осведомилась Салли. Я покачала головой: – Не знаю. Я не решалась рассказать о письмах, о том, насколько реальна наша связь. – Нельзя же вечно сидеть сложа руки. – Салли протянула мне свою сигарету. – Что-нибудь придумаем. Она и думать забыла о другой вечеринке, на которую так рвалась, и когда мы вернулись в Баттс, чмокнула меня в щеку. – Ты уж не забывай о моем существовании! – Ни в коем случае, – ответила я. Умываясь, я заметила красную отметину, оставшуюся от ее поцелуя. По правде говоря, я чувствовала, что Кевин все больше от меня отдаляется. В последнюю неделю его ответы приходили с задержкой, и в них уже не было прежней пылкости. Он писал: «Если бы ты была здесь все было бы по другому». А я отвечала: «Увы». Я старалась перенять его манеру, а не сжимать хватку, как инстинктивно делала всегда, когда чувствовала, что человек ускользает. На следующее утро, когда кайф сменился туманом похмелья, во входящих меня поджидало очередное письмо. Кевин отправил его два часа назад. «Мое братство затевает вечеринку на выходных а я думаю только об одном лучше бы я провел это время с тобой. Почитали бы ДжД или еще что». Я не стала откликаться сразу, как делала обычно, – решила дать ответу настояться. В моей голове звучал голос Флоры, но он в кои-то веки не раздражал. «Не так уж это и далеко. Меньше трех часов езды». Можно заявиться на вечеринку и устроить ему сюрприз. Отличный способ проверить, какие чувства он на самом деле ко мне испытывает. Я посмотрела на спящую Флору: лежит на спине, руки в маникюрных перчатках вытянуты по швам, волосы убраны с лица. Наши кружки – «Лучшая» и «Подруга» – стоят рядышком на ее столе: видно, она их помыла и принесла с кухни. Вечно она разгребает за мной бардак. Ну что ж, скоро я устрою ей такой разгром, что она вовек его не разгребет. На следующий день на введении в драматургию мы обсуждали героя и его гибель. Огден, потрясая кулаками, вещал: – Чтобы по-настоящему уничтожить персонажа, нужно знать его как облупленного. Нужно понять, что для него дороже всего на свете. Отберите у него самое дорогое – а дальше делайте с ним, что хотите. Можете даже прикончить. Все равно он уже потерял все, что для него важно! Салли подняла руку: – То есть вы хотите сказать, что единственный способ погубить человека – это отнять у него то, что он любит? Огден хлопнул в ладоши: – Именно! Мы уже видели, как ярко это проявляется в «Отелло». Еще интереснее, если наряду с любовью вы лишите героя нравственных ориентиров. Все это, как правило, соединено в одном человеке. В предмете любви. Мне тошно было слушать о предметах любви и сравнивать себя с героинями пьес. Существует пословица: сравнение крадет радость. Но соперничество еще страшнее – оно и вовсе до нитки обирает. Почему-то не принято говорить о том, чем чревата ситуация, когда двое хотят одного и того же. – Тебе, похоже, сегодня было реально интересно, – сказала я позже, в Моконе, когда Салли уплетала шмат лазаньи, а я – буррито, после которого у меня обязательно разболится живот. – У тебя появилась идея для пьесы? Она вилкой отковыривала с тарелки присохший сыр. – Да нет, не в этом дело. Я больше о твоей ситуации думала. – О моей ситуации? Буррито был немногим меньше моего предплечья и в своем кожухе напоминал спеленутого ребенка. Стоит откусить, как по подбородку потечет неоновый ручеек масла. Ну и пусть – я ужасно проголодалась. – Ну да. С Кевином. Мы ведь очень легко можем устранить эту проблему. Я перемалывала зубами говядину и рисовые личинки, предпочитая жевать, вместо того чтобы говорить. Проглотив, я вытерла рот салфеткой – на ней остался оранжевый след. – Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, что не так уж сложно заставить парня забыть о своей девушке. Они так любят клясться в верности одной-единственной – смехота! Впрочем, ладно, веселого на самом деле мало: обычно они это делают, потому что девушка их вынуждает. Например, она хочет отсосать у него на вечеринке, но как бы на законных основаниях, и поэтому спрашивает: ты меня любишь? И он говорит: да, потому что хочет, чтобы ему еще разок соснули. – Она проткнула вилкой кусок лазаньи, так яростно вонзив зубья в макаронную плоть, что я отвела взгляд. Она описывала меня – как я все время по мелочи цеплялась за парней, даже за тех, которые вообще не должны были меня волновать. Как легко верила всему, что плел Мэтт. Как позволяла Хантеру называть меня Амбер и даже не пыталась его поправить. Как появилась на пороге у Дрю Теннанта через пару минут после его эсэмэски: «Эй, не хочешь перепихнуться?» – Впрочем, – продолжала она, – мы к ним относимся так же. Роли у нас одинаковые. Разница лишь в том, как мы их исполняем. Почему, ты думаешь, большинство мужиков так легко соблазнить? Почему мальчишники – это индустрия, в которой крутятся миллиарды долларов? Потому что есть вот эта предпосылка: любой мужик рано или поздно пойдет на блядки. Это только вопрос времени. – В уголках рта у нее собрался красный соус. – Ты предлагаешь толкнуть Кевина на измену? – Именно это я и предлагаю. – Салли бросила вилку, и та с негодующим звоном брякнулась на ее тарелку. – Ни минуты не сомневаюсь, что он уже изменял Флоре. Кобели и есть кобели: всегда найдут на кого вскочить. – Но даже если он действительно ей изменит, то Флора на этом фоне будет выглядеть еще большей праведницей! Мне живо представилось ее залитое слезами лицо, трогательные всхлипывания – скорбь, безупречная в своей опрятности. Салли погрозила мне пальцем. – А вот и нет! Дай закончу. Другая половина моего плана – заставить ее сделать то же самое. Я хохотнула: – Ага, как же! С кем она ему изменит-то? Для нее поди и мастурбация – измена. Ничего из этого не выйдет! Но Салли ничуть не смутилась. На лице у нее появилась улыбка, достойная чеширского кота – уголки губ поднялись высоко-высоко. – Предоставь это мне. А сама сосредоточься на своей половине. Решение лежало на поверхности. Я рассказала ей о вечеринке в его братстве, на которую он меня все равно что позвал. – Ну, вот и случай подходящий! Едем, черт возьми! – Она откинулась на спинку стула. Я представила себе, как мы с Кевином встретимся в Дартмуте, – туманная фантазия, которая заволокла рационалистическую часть моего мозга. Я с разбегу запрыгну на него, обовью его торс ногами, как делают девушки в кино. Он даже не пошатнется, словно я невесомая былиночка, и примется целовать меня так лихорадочно, что наши губы никак не встретятся. Поцелуи на веках, щеках, лбу, волосах, в самые зубы… Все это беспорядочно, нежно и, конечно, судьбоносно, под какой-нибудь киношной ивой, и эта ива станет нашей ивой, и, возможно, именно под ней он однажды сделает мне предложение. Наденет мне на палец анемичный венчик бриллиантов, с трудом выдерживающий вес центрального камня (два карата, не меньше!). Считается, что тело девушки – ее самое смертоносное оружие. Те, кто это придумал, понятия не имеют о том, какие горы способно свернуть наше воображение. – Почему ты мне помогаешь? – поинтересовалась я. – Ведь это для тебя то еще развлечение. Она так звонко шлепнула ладонью по столу, что я чуть не подпрыгнула. – Ты что, издеваешься? Ради тебя я еще и не на то готова! Выражение дружеских чувств никогда не было ее коньком, поэтому ее слова были мне как бальзам на душу. «Ради тебя я еще и не на то готова!» Я не догадывалась, что все это совершенно не ради меня. Вечером она поскреблась в дверь и шепнула мне на ухо, пока Флора молотила по клавиатуре: – Я договорилась насчет машины. В пятницу я прогуляла пары, чтобы собраться. Я надеялась избежать встречи с Флорой, но она вернулась с занятий рано. Ее обычная улыбка пропала без вести. Мой взгляд метнулся к собранному чемодану – он выдавал меня с потрохами. Она знает. – Привет, – пробормотала она. – Ужасное утро… Мы с Поппи вчера вечером поругались вдрызг. Я сказала, что Кевин приедет ко мне на Хэллоуин, а она рассердилась: как будто мне без него праздник не праздник! Мол, он меня одну никуда не пускает… Во рту у меня пересохло. Мне и в голову не приходило, что Флора такая скучная по милости Кевина. – Но ведь дело не в этом. – Флора пристроилась на краешек кровати. – Она просто не понимает. Ей всего четырнадцать. У нее и мальчика-то еще не было. – Кевин не производит впечатление деспота. – Я тут же пожалела, что ляпнула не в том времени – лучше бы сказать «не произвел». Я ведь видела его всего один раз. – Ладно, бог с ним, – сказала Флора, и ее страдальческое выражение сменилось улыбкой. – Не хочу грузить тебя своими проблемами. Просто распереживалась. Наверное, это все красные дни календаря. – Ох, хуже них ничего нет! – Я попыталась представить себе, что бы Салли сказала о девушке, которая называет месячные «красными днями календаря». – Иногда быть женщиной просто ужасно. Флора бухнулась на подушку и театрально вздохнула: – О да! Иногда думаю: лучше б я с бубенцами родилась! Слово «бубенцы» из ее уст прозвучало так дико, что я захохотала – совершенно непосредственно, – и Флора захохотала тоже, и в эту минуту мы и впрямь были как две подружки. С чего я вообще невзлюбила Флору? Из-за того, что у нее есть Кевин, или из-за того, что у нее есть все остальное? Может, я сама приделала ей нимб? А она девчонка как девчонка, такая же, как мы все, и так же силится разобраться, что почем в этой жизни. Она хлопнула ладонями по коленям, и тут я заметила, что нарисовано у нее на ногтях. Буквы. Кевин – по букве на ноготь, над «и» вместо точки – сердечко. Улыбка сползла с моего лица. Не Кевина она любит, а свое представление о нем. Она не понимает, какой он на самом деле. Она его не заслуживает. – Давай вечером наедимся какой-нибудь вкусной гадости и посмотрим комедию. – Она натянула свои тапочки с зайчиками, и вдруг ее лицо изменилось – она указала на мой чемодан: – Ой, ты уезжаешь?