– Я собираюсь подвергнуть тебя дознанию, Пэт. – Ох. Извините. – Ничего. Пэт, ты считаешь себя совершенной? Безгрешной? – Нет. Вовсе нет. – Ты страшишься, Пэт? – Да. – Это хорошо. Страх передо мной – начало мудрости. Я собираюсь задать тебе несколько вопросов. И хочу, чтобы ты отвечала честно, со всей откровенностью. Я так понимаю, ты слышала вопли там, в соседней комнате? Он кивает на бетонную стену. – Да. – Тот господин считал, что его частные грехи не мое дело. И вынудил меня поднять на него руку. Это же я не прочь проделать и с тобой, Пэт. – Не надо. – Тогда ты должна мне сказать… Что из содеянного тобой самое, самое худшее? Я имею в виду твой самый темный, самый потаенный грех. – Я не знаю. – Даю тебе секунду подумать. Он наблюдает, как ее брови и глаза взметаются к голой лампочке под потолком. – Я не хочу говорить. С металлического стола он поднимает «Гарпию», медленно открывает. Обычно одного вида хищно изогнутого лезвия оказывается достаточно. Глаза у Пэт расширяются. – Мой муж… – Что? – Я изменила ему. – Один раз или… – Несколько… Много раз. – Он узнал? Патриция трясет головой, и по ней видно, что она говорит правду. Значит, нерв задет, поскольку ее глаза начинают заполняться слезами. – В прошлом году он умер, – снижает она голос до шепота. – Внезапно? – Да. – Значит, тебе так и не представилось возможности очиститься? – Это меня убивает. Ест поедом. Каждый божий день. – Но может, оно и к лучшему, что он умер в неведении? Умер с верой, что ты верная, искренняя жена? – Не знаю. Он был мне другом. Я делилась с ним всем, что у меня было. Лютер тянется через стол и трогает ее рукой. – Спасибо, Пэт. Душевно тебя благодарю. Джек 31 марта, 10:30 – У нее преэклампсия, – сказал кто-то. Голос показался знакомым. Я открыла глаза, но вместо дома и кровати увидела себя привязанной к каталке в «Скорой». За руку меня держал Фин. – Ничего подобного. Женщина. Парамедик. Щекастая, с суровым лицом. – Это спазм. Но не преэклампсия, а самая настоящая эклампсия, в разгаре. Почему у этой женщины не постельный режим? – Эта женщина вас слышит, – сказала я, но язык оказался до странности шершавым, и вышло размазано, как у пьяной. «Бип-бип-бип-бип», – тревожно зачастил датчик, прикрепленный, как оказалось, к моему непомерному, голому, раздутому животу. – Кардиограмма нормальная, – сказала врач. – Плод не потревожен. Но вам надо быть дома, в постели. С вами разговаривали насчет сохранения? Я попробовала сесть, но ремни на плечах мне этого не дали. Было видно, как в задние двери «Скорой» на меня таращатся Херб, Том и Макглэйд, каждый неодобрительно на свой манер. Хотя у Макглэйда вид скорее похмельный. – Вообще-то, мне по делам, – зашевелилась я. – Вы меня выпустите? – Не по делам вам надо, а в клинику под наблюдение. Ваш муж сказал… Я метнула в Фина взгляд. – Он мне не муж. Расстегните меня. Врач не пошевелилась. – Послушайте, – сказала я. – Я обещаю, что прямо сейчас поеду домой и лягу. Об эклампсии мне известно все. Ее не вылечить ничем, кроме родов. А мне до этого срока еще три недели. Поэтому ехать в больницу мне нет никакой необходимости. Со мной все хорошо. – Как раз ничего хорошего, – сказала врач. – При следующем спазме вы можете вообще не очнуться. Вы понимаете, о чем я? Если вам все известно об эклампсии, то вы должны быть знакомы и с таким термином, как полиорганная недостаточность. И вы, и ваш ребенок в серьезной опасности. Вам нужно в больницу. – Это мой выбор, – сказала я, – а не ваш. И не его, – кивнула я на Фина. Тут я заметила, что в руку мне вживлена капельница. – Это еще что? – Магнезия. От спазмов. – Меня от нее тошнит. – Тошнит вас не от нее, а от токсикоза. Вы сейчас просто фабрика по выработке ядов. Пока у вас не пройдут роды… Я ее не дослушала. Слезы вдруг хлынули ручьем таким неудержимым, что того гляди произойдет паводок. Да, я упряма, но ведь не идиотка. А веду себя как последняя, эгоистичная козлина. Сохранение – действительно то, в чем я нуждаюсь. И перед Фином мне надо повиниться. Да и не только перед ним. Но я сумела зажмуриться и удержать все внутри себя. Дело было не только в моей неготовности к материнству. А в том, что за мной по пятам крался гибельно опасный человек. Которому несомненно известно и о медиках моих, и о предполагаемой дате родов; может, он на меня в эту самую минуту смотрит. А я… Я не подготовлена к противоборству, когда грудью вскармливаю малыша. И в таком уязвимом состоянии мои друзья, если что, меня вряд ли уберегут. Но может, у меня хотя бы получится выскользнуть из-под удара. – Женева, – ломким голосом, сквозь слезы произнесла я. – Я поеду на Женевское озеро. Чувствовалось, как Фин сдавил мне ладонь. – Правда? – голосом, полным радостной надежды, прошептал он. – Ты согласна? Я закивала молча, порывисто, понимая, что могу разреветься. – Спасибо, Джек, – целуя мне лоб, промолвил он.