Сидя под часовой башней в центре уэльского городка, мы листали первые и последние страницы журнала, где обычно печатают короткие материалы. Там ничего не было. Я не хотела расставаться со своей рукописью, боялась, что кто-то прочтет ее и унизит насмешками. Но Мот, Роуан и наш сын Том убедили меня, что мне есть что сказать о бездомных и их жизни. Я предложила журналу Big Issue статью о невидимом существовании бездомных в сельской местности, решительно ничего не ожидая. Но уже через несколько дней редактор мне ответил: «Пришлите что-нибудь, мы посмотрим». – Поищи ты. Я ее не вижу; наверное, это совсем крошечная заметка. Я и не рассчитывала на особое везение. Мот забрал у меня журнал и начал методично переворачивать одну страницу за другой с самого начала. – Нет смысла искать повсюду. Она где-то в конце. – Да подожди ты. Я смотрела, как уличный попрошайка устраивается на привычном месте и вынимает из футляра маленькую дудочку. – Вот это да. – Что? – Посмотри. Посмотри, Рэй. Твои слова. У тебя получилось. Не маленькая заметка в конце журнала, а четыре страницы в самой середине, да еще с нашими фотографиями, которые я отправила вместе со статьей. Фотография с мыса возле маяка Годреви. Фотографии палатки на пляже Чезил. И слова, мои слова. Мы уехали из Уэльса и отправились на юг, чтобы пойти по неизвестному нам пути, а теперь, снова будучи в Уэльсе, держали в руках напечатанный рассказ об этом походе и о тех бездомных людях, с которыми познакомились. Вдруг оказалось, что мы совершили странный круг. Но, глядя на страницы, я не чувствовала ничего, кроме неверия. Я не могла ни смеяться, ни плакать, а просто сидела под часами и слушала, как попрошайка играет на дудочке народные ирландские мелодии. Какая ужасная ирония. Мои слова опубликованы, моя детская мечта осуществилась – в тот самый день, когда мы увидели на экране компьютера, как гаснут огоньки в мозге Мота. – Нужно это отпраздновать. – Что-то у меня не праздничное настроение. – Я все еще ничего не чувствовала, меня словно придавило наступающей тьмой. – Что? А ну-ка, встань и погляди на то, что ты сделала. Ты думала, это невозможно. И этот человек, редактор, взял твой труд и поверил в него настолько, чтобы его опубликовать. Он пообещал и не обманул. Вот о чем я тебе все время говорю: не все люди плохие, не всем нельзя доверять. Мы пережили тяжелые времена, но это начало какого-то нового пути – я это чувствую. Поэтому, черт возьми, вставай, пошли. Мы идем праздновать. – Но куда… – Я думаю, Кникст. По-моему, подходящее место для сегодняшнего дня. /////// Если смотреть с юга, то Кникст, возвышенность в парке Сноудония, имеет классическую форму конуса, ни дать ни взять нарисованная гора из мультфильма, а на самом верху она переходит в хребет, ведущий к пику Сноудон. Впервые мы поднялись на Кникст, когда наши дети были еще маленькими, и в их крошечных рюкзачках лежали бутерброды и карты с покемонами. Роуан и Том с трудом карабкались по камням, устали так, что едва шли, но когда мы добрались до плоской вершины, они убежали играть в вереске. Сегодня мы припарковали фургон в Кройсоре, маленькой деревушке у подножия горы. Десятилетия назад наши дети убежали вперед нас по тропе, начинавшейся за парковкой, сквозь лесок и дальше на открытый склон холма. Теперь мы прошли этим же маршрутом, воздух был густым от воспоминаний и мошкары, которая теплым безветренным июльским днем тучами поднималась из болотистой почвы. Впрочем, когда тропа пошла вверх, поднялся бриз, и к тому моменту, как мы дошли до каменистой крутой тропинки на самую вершину, всю мошкару сдуло. У меня в ушах все еще звенели детские жалобы, и пришлось признать, что подъем действительно был очень резким. На вершине все было точно так, как я запомнила, к югу земля уходила вниз лоскутным одеялом полей и лесистых долин, до самой бескрайней синевы залива Кардиган. А на севере, где-то за полосой ленивых белых облачков, лежал пик Сноудон. Мы разложили журнал на камне и перечитали статью так, как если бы ее написала не я, а кто-то другой. Мот согнул ноги и обхватил руками колени. – Ничего на самом деле не вижу, перед глазами стоит та картинка на компьютере. Гаснущие огоньки. – Тогда перестань делать вид, что только я порчу нам настроение, что это я просто жалею себя. – Все те исследования, что ты прочла, – где-то же в них должен быть ответ. Может быть, ты права, все дело в природе, в нашем естественном образе жизни. Ведь именно так мы жили на береговой тропе. Может быть, нам просто нужен клочок земли, место, где мы сможем все время проводить на улице, но все равно спать под крышей. – Конечно нужен, но откуда ему взяться? А, я знаю! Нам поможет чудо. Я лежала на спине на примятой сухой траве среди вересковых кустов, а в небе висели рваные облака, закрывая синеву, оставляя лишь редкие пятна яркой возможности среди белизны. Теплый ветер овевал сухие жесткие стебли вереска и низкорослого дрока. Сиреневые бутоны готовились раскрыться и наполнить медовым запахом воздух на склоне горы – с кустиками травы, бреющими ветрами и редкими, измученными овцами. Я раскинула руки в стороны и ощутила теплую землю. Ее живое дыхание под своими ладонями. И тут же вернулся голос, который некоторое время молчал. Я слышала его ясно – звонкий в воздухе между камнями, мягкий в облачном небе. Гладкая лента звука, словно биение сердца, замедлялась под бормотание птиц, летящих домой на закате. – Пора идти – уже поздно. Спустимся там же, где поднялись, или пройдем в обход, мимо старой шахты, а потом срежем по тропе с другой стороны долины? – В обход. Мы прошли по сухому болоту вдоль хребта, а потом спустились к развалинам старой каменоломни Росидд. Немногим более века тому назад это была процветающая сланцевая шахта, и ее туннели и складские помещения заполняли рабочие и оборудование. Склады давно стояли без крыш, стены постепенно разрушались, но ощущение потерянных здесь жизней все еще было сильным. Это место как магнит притягивало спелеологов, которые обожали исследовать все еще открытые туннели под землей. Из сломанных стен доносились какие-то мощные жутковатые звуки, почти что музыка. – Что это? Это ветер так свистит в стенах? – Нет… Я не уверен, но звучит похоже на Linkin Park. За стеной повыше горел маленький костер, посылая снопы искр в темнеющее небо. Вокруг него собралась компания молодежи, они сидели и разговаривали, а маленький динамик извергал из себя звуки рок-музыки, и они эхом отражались в пустых стенах. – Привет, ребята, отличное место для вечеринки. – Неплохое, да. Я видела, что Мот силится придумать, как бы продолжить разговор. – Отмечаете вечер пятницы? – Мы тут ради Честера. – У кого-то день рождения? – Мот взглянул на меня и чуть пожал плечами. Парни переглянулись, а потом уставились в землю: кто-то сменил музыку, поставив знакомую песню – когда дети были подростками, я часто слышала ее из их комнат. Ну конечно. Мот тоже явно вспомнил. – Неужели Честера Беннингтона? – Да, он вчера умер. Он был легендой. Жизнь никогда не будет прежней. – Тревожный, татуированный, мощный талант вокалиста группы Linkin Park был большой частью жизни наших детей, а значит, и нашей тоже. – Мы собрались, чтобы проводить его. Поднять его дух с помощью дыма и его собственных стихов, чтобы он отправился по верному пути. Мы сидели на камнях с этими одетыми в черное молодыми людьми, покрытыми пирсингом и татуировками, как и их кумир, и вместе с ними совершали поминальный ритуал в разрушенной шахте на склоне холма. Небо стало ночным, парни болтали, пели, пили, огонь освещал их лица. Наши жизни, жизнь, смерть, движение молекул из дерева в воздух – все сделалось едино. Огоньки Мота постепенно угасали, глупо было это отрицать, но электрические разряды у него в мозге искали обходные пути, строили новые связи. Пока что его клеткам хватало энергии продолжать поиск, и все, что нам оставалось, – помогать им в этом. Мы все – не что иное, как электрический заряд, лишь скопление частиц, материя, антиматерия, масса и энергия. Мы ничем не отличаемся от травинки или от искры костра – всего лишь энергия, непрерывно перетекающая из одного состояния в другое. Пока огоньки Мота еще светятся, мы будем ценить каждый из них и помогать друг другу гореть в ночном небе как можно дольше. Мы встали, чтобы уйти, динамик играл последний трек, в темном воздухе дрожали последние языки угасающего костра. 13. Масса В конце августа в деревне было полным-полно туристов, бесшумные зимние улицы превратились в полузабытое воспоминание. Но, сев на скамейку в зарослях дрока, я могла остаться почти в одиночестве. В свете предвечернего солнца людей отсюда было только слышно, их голоса доносились с пляжа далеко внизу, в заливе Лантик. Песок усеивали отдыхающие, а водные лыжники выписывали восьмерки в заливе и между лодками, пришвартованными в ярко-синей воде. Я не могла долго рассиживаться и смотреть на них – мне нужно было вернуться в церковь, где я оставила спящего Мота. Вот уже несколько дней его мучило странное головокружение, как будто он в легком подпитии стоял на палубе качающейся лодки. Это ощущение отпускало его, только когда он лежал с закрытыми глазами. Я встала со скамейки и пошла напрямик через поле. Землей на этом длинном узком участке вдоль скал владеет Национальный фонд[10], и он же диктует, как здесь можно и нельзя пасти скот. Трава тут напоминала поля моего детства: не гладкая, сбритая до корней, а разной высоты; овцы паслись тут, но не объели ее подчистую. Такой щадящий выпас позволяет сохранить разнообразие диких полевых цветов, кроме того, в низкой траве обожают селиться жаворонки. Когда я гуляла здесь весной и ранним летом, коричневые птички то и дело вспархивали из-под ног высоко в небо и пели свою радостную песню, красуясь перед самками или отвлекая меня от гнезда. Но в конце лета в полях было тихо, птицы улетели кормиться. Дальше от берега земля меняется, и основную часть юго-западной территории страны покрывают поля пшеницы и ячменя. Эти монокультуры щедро поливают пестицидами и гербицидами, так что птицы и животные в них практически не селятся; дикая фауна вместе с местной флорой, которая поддерживает ее существование, выселена в живые изгороди и леса. Это неподходящие условия для многих британских птиц, которые должны жить в траве, поэтому их численность постоянно сокращается, а уцелевшие селятся поближе к берегу. Береговая тропа повела меня с поля с жаворонками вниз, через заросли дрока, в глубокий овраг, где зимой ветер дует с такой силой, что трудно устоять на ногах. Мимо измочаленного непогодой боярышника, который крепко держится корнями за землю, а ветви его из-за постоянного ветра растут изогнутыми в сторону суши. Впереди в расселине среди камней и кустов появился турист с рюкзаком – он только что поднялся по крутым ступенькам, ведущим из деревни, и остановился, чтобы отдышаться и полюбоваться морем. Нас разделяла деревянная калитка, и пока мы приближались к ней, каждый со своей стороны, я разглядела, что он не похож на обычных туристов, снаряженных с иголочки и с решительным выражением на лице. Он долго стоял и смотрел на Ла-Манш, а потом медленно повернулся и не спеша двинулся дальше. Его ярко-желтая светоотражающая куртка выделялась на фоне темных кустов, а за плечами виднелся старый рюкзак с внешней рамой. Странное снаряжение для молодого туриста – на вид ему было не больше двадцати пяти. Я первой подошла к калитке, открыла ее и придержала, пропуская его. Когда он обернулся ко мне, его лицо оказалось щедро украшено пирсингом – открытая улыбка в обрамлении серебра. – Добрый вечер, идешь по тропе? Куда путь держишь? – неизбежный вопрос, который мы слышали бесконечное количество раз, пока сами шли по береговой тропе; теперь пришла моя очередь его задать. – Сегодня точно не знаю. Пройду еще пару мысов и остановлюсь, наверное. Но вообще я иду в Плимут, – произнося это, он, казалось, нервничал. – А, понятно, значит, еще несколько дней. А откуда ты вышел? – Из Пензанса. Я уже недели две в пути. – Он вроде бы немного расслабился и не спешил уходить. Он не был похож на человека, который много ходит пешком, хотя за две недели на береговой тропе его лицо заметно загорело и обветрилось. – Прекрасный отрезок тропы. Наверняка на мысе Лизард в эту жару просто великолепно. А что тебя привело на юго-западную береговую тропу? Любишь пеший туризм? – Нет, хотя в детстве я много бегал в магазин и обратно! Нет, образ жизни у меня всегда был не слишком спортивный. Последний год я ночевал на улицах в Эксетере, ну, знаете, бомжевал. Но потом прочел статью про пару, которая осталась на улице и пошла по береговой тропе, и подумал, а почему бы мне не сделать то же самое. Так что я одолжил все необходимое в благотворительной организации, они же помогли мне купить билет на поезд до Пензанса. Вообще, это было совсем не легко: я никогда в жизни не ставил палатку, да и эти ботинки… – Потрясающе. Ты сегодня ел? Пойдем со мной в деревню, я тебя покормлю или хоть напою чаем. – Нет, не могу. Мне нужно идти дальше. Этот поход. Все вот это, – он обвел рукой море. – Это все изменило. Мне нужно идти. Теперь у меня сложилось расписание; я знаю, когда и что мне делать. Уже и не помню, когда такое со мной бывало, может, и никогда. Сначала найду, где поставить палатку, потом сварю суп. Такой у меня план на день. Я знала этого парня: не его жизнь, но те чувства, про которые он рассказывал. – А ты уже знаешь, что будешь делать, когда доберешься до Плимута? – Не уверен, но на улицы точно не вернусь. Эта часть моей жизни закончилась. Все изменилось. Я сам изменился. Я смотрела, как он прошел по оврагу и исчез за холмом. Я не смогла сказать ему, что написала ту статью. Это был его час, его жизнь, его открытие; я не хотела ему мешать. Мне представилось, как этот парень уходит вниз по холму. Заросли боярышника укрывают его зеленым плащом и меняют навсегда – как нас когда-то. Невероятная сила стихий на этой дикой полоске земли сумела изменить еще одну жизнь. Я распахнула руки, чтобы крепнущий свежий ветер наполнил мою одежду. Интересно, я ведь остановилась и заговорила с ним без малейших сомнений, даже не задумавшись. Почему? Возможно, мне просто было с ним легко, я ощутила какую-то связь? Или дело в чем-то еще? За темные месяцы, проведенные в церкви, я отправила себя обратно на тропу, на эту пыльную полоску земли шириной не больше полуметра. Назад в царство солнца, ветра и бесконечных зеленых горизонтов. Сама о том не зная, ничего не ожидая, я отправила себя в то единственное место, где чувствовала себя цельной, уверенной и защищенной, – в наш дикий дом. Я прижала к груди просоленную силу и понесла ее домой по знакомой дорожке в деревню. Сама эта дорожка теперь выглядела иначе: это было уже не истрепанное ветрами прибежище армерий и пустельги, а новый путь, освещенный робким светом из неизведанного источника. /////// Бывает сложно даже распознать развилку на жизненном пути, не говоря уже о том, чтобы осознанно принять решение, куда свернуть. Но иногда удается уголком глаза заметить, как она исчезает в зеркале заднего вида. Результат от этого не поменяется, но где-то в далеком будущем, глядя на развернутую карту, можно будет показать пальцем на развилку и сказать: вот здесь мы пошли по другому пути. Я скорчилась на заднем сиденье фургона, всеми правдами и неправдами удерживая капризного ребенка на горшке; мы уже два часа стояли в огромной пробке на подъезде к шоссе – в такой момент совсем не ждешь, что твоя жизнь внезапно изменится навсегда. – Если уже здесь такое творится, что за кошмар происходит на самом шоссе?