– Я и не думал, что снова увижу что-то подобное, был уверен, что дни приключений остались позади. – Мот сидел в своем спальнике, натягивая шапку и перчатки. – А теперь мы торчим на склоне горы посреди нигде аж в Исландии, да еще, по данным местного туристического бюро, в воскресенье начнется зима. – Они не могут этого знать наверняка. – Нет, конечно, но вечером в субботу пройдут последние автобусы, так что, видимо, они переходят на зимнее расписание. Как ты себя чувствуешь? – Думаю, если лягу, то больше не встану. – Тебе придется: через неделю хижины тоже закроются. К концу следующего месяца мы окажемся под двумя метрами снега. Прижавшись друг к другу, надев на себя почти всю одежду, что была у нас с собой, мы лежали в спальниках без сна, слушая, как ревет ветер, тряся палатку и прорываясь в вентиляционные отверстия. – Я так жалею, что притащила тебя сюда. Я просто помнила, каким ты был на береговой тропе, как ты почти выздоровел от ходьбы, и понадеялась… Я тебя все подталкиваю куда-то, ты, наверное, меня скоро возненавидишь. Как будто я не жена тебе, а мамаша, которая хочет, чтобы ты играл за английскую сборную по футболу. – Рэй, какую же чушь ты несешь. Это ведь я придумал. Я бы здесь не оказался, если бы сам этого не захотел, давай спи уже. Ветер злобно трепал палатку, сочленения стоек жалобно поскрипывали, угрожая сломаться. – А ты понял, что сегодня мы сделали нечто такое, что нам еще никогда не удавалось? – Только послушай этот ветер! Да, понял, мы поднялись на гору в Исландии. – А вот и нет, кое-что получше. Мы прошли маршрут Пэдди Диллона, рассчитанный на один день, за один день, а не за три! – Ой да, и правда прошли. Альфтаватн Я вывалилась из палатки, зацепившись ногой за сброшенные у входа ботинки. Времени обуваться не было: я едва забежала за каменную стенку и присела прямо на ветру. Облака еще висели низко, придавливая к земле мокрый воздух, который зловеще клубился и завивался небольшими воронками зеленоватых испарений. Холодный пар от горячей, кипящей земли. Я заползла назад в палатку, отряхнула лаву и черный пепел с носков, с головой залезла в спальник и застегнула его. Свернувшись в пуховом коконе, я то дремала, то просыпалась, чувствуя, как воздух, земля и небо движутся единым потоком молекул. В аэропорту я прочла статью в журнале, где рассказывалось о роли морей в поглощении выбросов CO2[12]. Примерно треть CO2 в атмосфере поглощается Мировым океаном. Там, где воды менее глубоки, этот показатель увеличивается одновременно с ростом содержания CO2 в атмосфере. Но в более глубоких и холодных водах он растет в два раза быстрее: огромное количество CO2 удерживается в океанах. Похоже, вся эта система стабилизируется только за счет солености воды. Внутри спального мешка я натянула на себя пуховик и попыталась не думать о растаявшем льде, превратившемся в реку, которую мы видели накануне. Пресная вода, устремившаяся в море. Что случится, когда таяние ледников ускорится? Повлияет ли это на систему поглощения CO2 водой? Если ледники тают, значит, тают и вечные льды Северного полушария, в которых содержится невообразимый объем CO2 и метана – парниковых газов, которые вскоре будут выпущены в атмосферу. Я почти физически ощутила наступающую жару, но этого все равно не хватило, чтобы перестать трястись от холода. Повезло мне – я еще успела померзнуть на Крайнем Севере в конце августа. Я согрела чай и сделала кашу, не вылезая из спальника, жутко не выспавшаяся – сама виновата, нужно было читать научные статьи не до половины, а целиком. Пока закипала вода, я никак не могла избавиться от ощущения, что человечество абсолютно ничего не значит для тех страшных и грандиозных сил, которые управляют нашей планетой. Как бы мы ни пытались нарушить ее равновесие, Земля вместе со своей атмосферой продолжает действовать как единое целое. В этом диком краю, непосредственно рядом с местом, где рождается земля, остро чувствовалось, что планета собирается с силами, готовится к чему-то. Приближается к тому моменту, когда она наконец стряхнет нас, как мокрая собака – воду, и вновь займется своими делами, навсегда избавившись от надоевшего человечества. – Хочешь каши? – А что, уже утро? Можно мне сначала чаю? – Нет, каша остынет. – Ты что такая мрачная? Спала нормально? – Не слишком. /////// Другие промерзшие туристы из палаток, как и совсем не промерзшие постояльцы теплых хижин, исчезли из виду – туман поглотил их еще до того, как они покинули свои каменные круги. Вновь оставшись одни, мы стряхнули влагу с палаток и выпили еще чаю, а облако постепенно поднялось с холма, и вокруг проступил пейзаж. Столбики, отмечавшие тропу, уходили вниз по засыпанному пеплом склону горы, спускаясь на дно долины, которая, казалось, беспрепятственно вела по ровной местности к отдаленному хребту. – Кажется, сегодня нам предстоит простой приятный переход. А что Пэдди говорит, Мот? У тебя очки с собой? – Мои очки были похоронены где-то в рюкзаке, вероятно, завернутые в спальник. Мот полистал путеводитель, а потом уставился в него, слегка озадаченный. – Ну да, всего двенадцать километров, никаких проблем, просто и приятно. Но выражение его лица говорило совсем другое. – Прочти-ка вслух. Мот поднял брови над стеклами очков. От слов Пэдди было не скрыться, и мы оба понимали, что они означают. – Он пишет: с наступлением лета снег тает, возникают осыпающиеся овраги, а между ними скользкие перешейки, идти по которым долго и утомительно. Выстроившись в ряд, мы смотрели на то, что сверху казалось плоской долиной. Снега нигде не было видно, между нами и высокими ледниками вдали не лежало ни снежинки. – Проклятье. Мы присмотрелись к открытому пейзажу. Поверхность земли была испещрена черными линиями, но по-прежнему казалась плоской. И тут из-за одной из таких линий появилась растянувшаяся по территории компания людей в оранжевых и синих куртках, прошла по плоской каменно-пепельной части и вновь исчезла в следующей линии. – Когда они вышли из своей хижины? – Джули рассматривала долину в монокуляр. – Около девяти утра. – Даже Дейву было не по себе. – Два часа назад. – Вот черт. – Мот сжал мой локоть. Этот жест говорил о многом. Не знаю, справлюсь ли я, мне будет очень трудно, не хочу, чтобы они это видели. Я и без его жеста все это знала. Я помогла ему надеть рюкзак, не уверенная, что сама одолею этот переход с налитыми свинцом ногами и раскалывающейся от недосыпа головой. Стоя на краю первого оврага, мы убедились, что Пэдди нас не обманывает. Если даже супермену вроде него было утомительно здесь идти, то нам будет очень тяжело. Берега черных оврагов состояли из скользкого пепла, мягкого и топкого, как ил, и скоплений острого и гладкого, как стекло, обсидиана. Мы сползли на двадцать метров вниз, а затем вскарабкались наверх по ехавшему в обратном направлении земляному эскалатору. Невероятно изматывающе. Долина оврагов, казалось, простиралась почти до бесконечности, и только у самого горизонта заканчивалась крутым склоном. До него могло оставаться несколько сотен метров, а могло и куда больше – сложно было сказать, потому что на карте из путеводителя не указывался масштаб. Я глубоко вздохнула и пошла дальше. Два часа спустя хребет впереди стал казаться ближе, но до него оставалось еще много оврагов. Черных ран в земле, которые теперь были украшены тут и там цветными камнями и выбросами пара. На дне последнего оврага обнаружилась подземная река кипящей воды, которая неслась у нас под ногами с огромной скоростью, по пути выплевывая струйки шипящей воды, достававшие нам до щиколоток. Я с благоговейным ужасом смотрела на бурный поток неистового, свирепого жара, не в силах отвести от него глаз. Мы живем вовсе не на тихой стабильной планете, а на живой, дышащей сущности, которая черпает энергию в кипящих силах, способных плавить камни и двигать горы. Глубину ее мощи было прекрасно видно здесь, у этого вентиляционного отверстия посреди пустоты, где начинается и заканчивается земля. Эта же мощь таится в закатанных в асфальт городах, где мы живем в таком удалении от природы, что почти поверили, будто она не имеет к нам никакого отношения. Но это одна и та же планета, и ее дикая, неудержимая сила всегда играет под нашими ногами. Вскарабкавшись на самый верх гряды, мы обернулись и посмотрели на долину внизу. Пройдено было не несколько сотен метров, а несколько километров оврагов. Хижины Храфнтиннускера отсюда казались лишь зелеными и красными точками. Холодный ветер, дувший с отдаленных ледников, морозил нашу пропотевшую одежду, при этом солнце в ясном небе немилосердно жгло наши лица. Мы прошли еще чуть-чуть, чтобы встать подальше от ветра, гулявшего по обрыву, и Мот наконец выбился из сил, сбросил рюкзак и присел. – Кто-нибудь хочет батончик «Марс»? – Джули внимательней меня следила за языком тела Мота, к тому же у нее всегда были полные карманы лучших лакомств. – Спасибо, Джули, это просто идеально. Хотя за тарелку тостов с фасолью я бы сейчас мог даже убить. Он проголодался? Я сама почти не чувствовала голода; может быть, от холода у меня пропали и аппетит, и жажда. Теперь мне было намного понятней, почему люди так быстро погибают на холоде. Я сунула руку в пакет с провизией в поисках чего-то, что можно было бы съесть холодным. – Да что ж это такое! Какого дьявола! – Мот протянул нам свой «Марс». – Только поглядите! – Из батончика торчали два белых осколка. – Что это, как это? Он вытащил осколки и положил на ладонь. Белые обломки зубов. – А ну-ка, улыбнись. Откуда они? Мот послушно растянул губы. Когда-то его улыбка очаровывала старушек, однако теперь из челюсти торчали острия сломанных зубов, которые уместно смотрелись бы на лице боксера. – Ох, значит, передние, не задние. Я, конечно, знаю, что у тебя хрупкие зубы, но как это могло произойти? – Какие это зубы? Ах, проклятье, передние, теперь я их чувствую. – Больно? – Я уже в панике прикидывала, как мы будем снимать сильную зубную боль в условиях дикой исландской местности. Вряд ли несколько таблеток решат проблему. – Нет, ничего не болит. Я снова посмотрела на его зубы. Один сломался горизонтально, второй раскололся вертикально, до самой десны. Как это может быть не больно? – Мот, что значит «ничего не чувствую»? Я однажды сломала зуб, и это было просто невыносимо, мне пришлось сразу же бежать к врачу. – Джули в изумлении смотрела на его челюсть. – Не знаю, но я и правда ничего не чувствую. – Он уже несколько месяцев жаловался на ощущение легкого онемения в лице и во рту. Случалось, что он прикусывал язык. Я удивлялась, что Мот не замечает, как у него идет кровь, но в целом особо об этом не беспокоилась. Однако сегодняшнее происшествие было за гранью разумного. – Значит, Моту больше холодных шоколадных батончиков не выдавать. Мот покатал зубы на ладони, а потом доел «Марс», жуя боковыми зубами. – Просто теперь я буду их сначала греть. А что мне делать с зубами? Сохранить на случай, если их можно будет приделать обратно? – Типа, суперклеем, что ли? Не валяй дурака. Их нужно похоронить. Давай положим их вот сюда, под камни вокруг столбика. Мот бросил обломки зубов туда, куда указал Дейв, в кучку камней, которая удерживала дорожный столбик в вертикальном положении. – Прощайте, зубы. Часть меня навеки останется в Заполярье. Поверх обломков я посыпала немного пепла; в этом жесте было что-то от похорон. Что-то окончательное и бесповоротное. Скорее всего, Мот больше никогда не окажется на вершине горы в Исландии. Но, кроме того, наше символическое действие было молчаливым признанием хрупкости его тела и тех перемен, которые почти незаметно несла с собой его болезнь.