/////// Оставив черный пепел долины позади, мы вновь оказались среди разноцветных холмов. Солнце светило вовсю, подчеркивая их сияющие краски ярче прежнего. Тропа наконец выровнялась, и мы шли параллельно горе, одетой в шапку льда, а ледяной ветер не давал нам снять дождевики, несмотря на солнце. Со всех сторон земля продолжала выдыхать серные клубы, которые поднимались из голубых и зеленых камней, окружавших скважины. Две овцы медленно брели мимо облака пара. В южных горах Исландии очень мало овец, несмотря даже на то, что их на острове в два раза больше, чем людей. Ничто не привлекает их сюда, не считая редких полосок зелени тут и там на отдаленных склонах, и однако время от времени они появляются по двое и трое – небольшими семьями. Эти овцы живут тяжелой жизнью в суровых условиях, проходят километры в поисках источников воды и пищи, но здесь, в горах, они свободны быть собой – ничем не ограниченными дикими созданиями. Мы пошли дальше, растроганные видом единственных животных, которые попались нам за два дня. Ни зверей, ни птиц, ни насекомых – никого, кроме людей. Этот просторный и голый пейзаж – не место для жизни. Но пока мы шли по нему молча, каждый удивляясь чему-то своему, я вдруг почувствовала, что не была так близко к своему истинному «я» со времен юго-западной береговой тропы. Здесь дышала только земля, и я с ней вместе. За небольшим перевалом тропа мягко вилась вдоль пологой вершины холма среди сланца и валунов, везде вокруг нас пестрели голые камни самых разных оттенков. Неяркие золото и охра под синим небом, по которому неслись белые облачка. Пейзаж настолько новый и непривычный, что моим глазам тяжело было его воспринимать. Я с облегчением перевела взгляд на яркие куртки Дейва и Джули, уже пересекших небольшую долинку. О таком виде любой фотограф мог только мечтать, и я сделала несколько кадров, зная, что через разбитый объектив старого мобильника эту сцену все равно не запечатлеть. Но пока яркие пятна не исчезли из виду, я не отводила от них глаз, пытаясь навсегда сохранить это чудесное мгновение в своей памяти. Дикий открытый простор. Место, нетронутое микроорганизмами или пеплом, ничего, что могло бы превратиться в почву и пищу для роста. Только пустой холст, и на нем дикие, ничем не нарушаемые цвета новой земли. Место настолько тонкое, что обе стороны вечности встречаются здесь в едином бесконечном цикле. /////// На краю гряды мир изменился. Цветные горы внезапно закончились, резкий спуск вел вниз по заваленной обломками камней осыпи к черному дну долины, которая простиралась на километры вперед, тут и там усеянная озерами и громадными каменными волнами, которые вырастали из земли гребнями, готовыми разбиться яростной пеной о какой-нибудь дикий черный берег. В отдалении долину окаймляли остроконечные горы, поросшие зеленью. Растительность. Жизнь. И на самом дальнем плане этого странного пейзажа белым ломтиком между небом и землей маячил далекий ледник, монументальный и холодный. Вчетвером мы выстроились в ряд у границы известного нам мира. Двое мужчин – суровые, закаленные альпинисты с новейшим снаряжением и с профессионально упакованными рюкзаками – сфотографировали нас перед тем, как уверенной походкой уйти за обрыв. Далеко впереди солнце отразилось от цинковых крыш хижин, стоявших на берегу озера Альфтаватн. Мерцающий оазис, до которого нам предстояло еще много часов пути. Сантиметр за сантиметром мы спускались по скользкой, осыпавшейся под ногами почве, изо всех сил напрягая мышцы в надежде защитить колени от перегрузки. Склон казался бесконечным. Я на секунду присела на валун и осмотрелась – мы спустились только на треть. Четыре человека в том возрасте, когда суставы уже нелегко восстанавливаются после переутомления: кому-то из нас было под шестьдесят, а кому-то и за. Но на мгновение мне снова было двадцать два года, и я снова стояла на склоне горы Грейт Гейбл в Озерном крае, рядом с Мотом, одетым в вылинявшие голубые шорты – он не вылезал из них уже которое лето подряд. Мы поднялись на гору ранним утром ясного солнечного дня и несколько часов пролежали на вершине, любуясь небом и проплывающими облаками. Стояла середина дня, и мы собирались спускаться. Нам отчаянно хотелось сразу же отправиться на другой край долины и подняться на Скофелл, самую высокую гору в Англии, но времени на это не осталось, пора было возвращаться на шоссе и ехать на юг, чтобы на следующий день выйти на работу. Склон уходил вниз крутым серым откосом, до самого подножия усыпанным обломками камня. Тропа пролегала по его центру, по неудобной, осыпающейся поверхности. Мот откинул с лица длинные волосы, ветер подхватил светло-русые пряди и подбросил вверх, придав ему полубезумный вид. – Сбежим вниз? – Что? – Сбежим вниз, тогда перед отъездом еще успеем пообедать в пабе. – Он согнул колени, вывернул ступни и побежал вниз по камням, которые лавиной осыпались следом под его ногами. – Или, если хочешь, можешь как бабуля ползти вниз, пока я буду уплетать пирог и жареную картошку! – И он помчался вперед вместе с подпрыгивавшим на спине рюкзаком, скользя по камням навстречу обеду, как серфер по воде. Я всегда следовала за ним. Вопросов тут быть не могло: куда бы он ни пошел, я была на шаг позади. Я приняла ту же позу, что и он, расставила руки в стороны, как серфер, и отдалась на милость камней. Колени согнуты, тазобедренный сустав расслаблен, я летела по каменному эскалатору, а Мот ждал внизу – волосы растрепаны, весь в пыли – и протягивал руки, чтобы поймать меня. Когда мы теряем уверенность в своем теле, забываем, как доверять ему? Чем тот день отличался от сегодняшнего? Я смотрела, как спускаются мои попутчики. Дейв, помоложе остальных, был уже почти внизу. Мот старательно прощупывал путь палкой, не доверяя своим ногам. Джули, самая старшая из нас, переставляла ноги так же осторожно, как и Мот, чтобы сберечь свои слабые колени. Все дело в том, как мы двигаемся. Мы сжимаем мускулы, держим ноги прямо, как палки, в попытке защитить суставы от резкой боли. Когда мы были молодыми, все мышцы у нас были расслаблены, они пружинили, смягчая удар, действуя наподобие гидравлической подвески. Я встала и чуть согнула колени, ослабив тугое напряжение в бедрах. Я могу хотя бы попытаться; просто расслабиться. Повернувшись боком, я задумалась, не сбежать ли вниз, но тропа была такой крутой, так извивалась между опасно наклонившимися булыжниками, что рисковать не стоило. Так что я пристегнула палку к рюкзаку и пошла на полусогнутых ногах, чуть пружиня с каждым шагом, доверяясь склону. Добравшись до подножия горы безо всякой боли или скованности, я как будто побывала в другом месте и в другом теле. Может быть, и вправду старение идет от головы. Возможно, лучший способ его победить – это вовсе не дорогие сыворотки, бесчисленные часы в спортзале и остро отточенный скальпель. Вероятно, нужно просто верить в то, что наши тела останутся такими же сильными и надежными, как раньше, почаще бывать на природе и пореже смотреть в зеркало. Спустившись с горы, мы оказались у первой переправы через реку. Здесь было слишком глубоко, чтобы остаться в обуви и перейти по камням, – придется вброд преодолевать бурный поток, прозрачный и холодный, как лед. Закатав брюки и сменив ботинки на сандалии, припасенные специально на такой случай, мы неуверенно вошли в реку. На середине переправы вода с силой толкнула меня под колени, и я замешкалась, так что ноги пронзила острая боль, но устояла благодаря палке, несмотря на растущее онемение. Оказавшись на том берегу и вытираясь только что снятым шарфом, я взглянула на Мота. Он сидел на перевернутом рюкзаке у реки, которая текла с вершин субарктических гор, и промокал ноги красной банданой, а вдали возвышался ледник. Мне вспомнился врач, который присел на край стола в своем кабинете в Уэльсе и сказал, что Моту осталось жить всего два года: «Не утомляйтесь, далеко не ходите, будьте аккуратны на лестнице». И тем не менее Мот сидел передо мной – уставший, голодный, весь в синяках, он смеялся, натягивая ботинки на замерзшие ноги. Прошло уже четыре года. – Когда я читал в интернете про хижины Альфтаватн, там говорилось, что при них есть кафе. На его лице играла довольная ухмылка, и я знала, что он нарочно придержал эту информацию до того момента, когда она произведет наибольший эффект. – Что? Прямо кафе, с настоящей, типа, едой? – Дейв начал быстрее завязывать шнурки. – Ну, там говорилось про еду, и вероятно, там есть какое-то отопление. – Осталось километра три? Надо поторопиться, пока всё не съели без нас. Прошло всего несколько дней, а новизна от возвращения к вермишели уже выветрилась. Перед нами лежала долина – километры ровного сланца и пепла, зажатые между двух горных волн. Мы тронулись в путь по бесконечному пространству, где время и возможности казались безграничными. /////// Рыжеволосый Эрик, хозяин огромного рюкзака, стоял возле туалетов, переминаясь с ноги на ногу, руки в карманах, явно поджидая кого-то. – Привет, ну как вам было спускаться с этой горы с вашими рюкзаками? Коварный спуск, да? – Хмм. – Он даже не поднял на нас глаз, отвернулся и отошел в сторону. Может быть, он забыл наш разговор накануне. Мы поставили палатки на берегу мелкой речушки и прогулялись к озеру. У воды лежали кучки одежды, оставленные компанией, которая надеялась искупаться голышом, но разочаровалась в этой затее – в пятидесяти метрах от берега вода все еще доходила только до колен. Им пришлось забежать чуть не в середину озера, чтобы наконец спрятаться, и там они брызгались и визжали на мелководье. Видимо, с древних времен озеро обмелело, потому что когда-то здесь якобы утонул человек. Он упал с лошади, когда вместе с дочерью охотился на лебедей, и исчез. Его дочь обыскала озеро, но тела так и не нашла. Она вернулась в деревню за помощью, но ночью ее матери приснилось, что утонувший просит искать его под нависающей скалой. На следующий день тело нашли именно там. В буклете, висевшем возле туалетов, утверждалось, что это не просто легенда, а чистая правда. Исландцы верят, что мертвые разговаривают с ними через сны, сказала девушка, наводившая порядок в туалетах, и эта история тому доказательство. Жаль, что та женщина не спросила у мужа, как ему удалось утонуть в озере глубиной по колено. /////// Мот не ошибся. Кафе было на месте. После ледяного горного ветра пахнувшая на нас через открытую дверь жара показалась нам достойной Сахары, и мы радостно скинули ботинки и вошли внутрь. Огромные порции овощного супа и сэндвичей-гриль были роскошью, о которой мы даже и не мечтали: в эту отдаленную местность все необходимое привозилось на полноприводных грузовиках с огромными колесами. – Осталось всего несколько дней, потом приедут грузовики забирать те домики, которые на колесах. Через две недели мы запрем хижины на зиму и уберемся отсюда, пока не начал валить снег. Мы и сейчас-то открыты только ради нескольких последних отставших туристов вроде вас, а всем, кто пойдет по тропе после этого, придется рассчитывать только на себя… Ну, если они достаточно безумны, чтобы подняться сюда не в сезон, остается только надеяться, что они как следует подготовились. – Немецкий парнишка за стойкой налил нам горячего чая. Он радостно сообщил, что уже собрал вещички и вот-вот вернется в цивилизацию. – Четыре месяца здесь провел, уж поверьте мне, это более чем достаточно. Я сидела у окна, глядя, как гаснет над водой последний свет, окрашивая горы в серые и серебристые тона. Снаружи Эрик, сидя на скамейке, что-то вещал туристам, обступившим его и внимательно слушавшим, а рядом с ним сидела девушка в красных брюках и с диким взглядом. Девушки-инженера, которая тащила его продукты, нигде не было видно. В кафе зажглись фонари, и я вдруг поняла, что суровые альпинисты, которые сфотографировали нас на тропе, сидят за соседним столиком. Они не обращали на меня внимания, погрузившись в путеводители – загорелые, недельная щетина поблескивает в тусклом свете. Немец вышел из-за стойки и начал расставлять по углам свечи. Одну из них он поставил на столик перед альпинистами. – Романтичный свет, при нем удобней говорить о любви. – Один из альпинистов поднял голову и кивнул. Перед тем как отвести взгляд, я заметила, что ноги мужчин, согреваемые толстыми вязаными носками, переплетены под столом. Я оказалась ничуть не лучше, чем люди, которых мы встречали на юго-западной береговой тропе. Как и они, я моментально сделала выводы об этих двоих, ничего о них не зная. Я увидела двух закаленных, обветренных альпинистов в экспедиции; я не только не разглядела их историю, но даже не подумала, что она у них в принципе может быть. Как те люди, которые записывали нас в психов или наркоманов, узнав, что мы бездомные, я автоматически предположила, что этих двоих дома терпеливо дожидаются жены. И проглядела двух влюбленных в романтическом путешествии. А еще у них были отличные носки. – Простите, а откуда у вас такие замечательные носки? – Из магазина в Ландманналёйгаре, классные носки, сделаны из исландской шерсти. – Вот черт, жаль, что я такие же не купила, у меня ноги просто леденеют по ночам. Мы неохотно вышли из кафе, после жары внутри ветер показался нам совсем ледяным. Хотя мы спустились намного ниже, и холод здесь был почти выносимым, я все равно мечтала о шерстяных носках. Эмструр В первом тусклом утреннем свете я споткнулась о веревку, вылезая из палатки, и покатилась прямо к реке, но вовремя успела затормозить, не намочив свои единственные сухие носки. По тропинке от озера понуро брела девушка-инженер, голова опущена, руки в карманах. – Доброе утро! Рано ты встала. Готова к очередному дню со своим громадным рюкзаком? – Мне его еще два дня нести, и наши поговаривают о том, чтобы пойти еще дальше. – Разве ты не получаешь удовольствия? – Все совсем не так, как я себе представляла. – Она медленно пошла прочь, ссутулившись и вытирая слезы. На скамейке бок о бок сидели Эрик и девушка в красных штанах, склонившись друг к другу. К ним вышли остальные ребята из компании, и он раздал всем печенье, которое притащила на себе девушка-инженер. /////// К тому времени, как мы доели кашу и собрали палатки, остальные туристы давно ушли. С озера дул холодный ветер, черные горы утыкались в серое небо, а влажный воздух предрекал резкую смену погоды, так что утро приобрело слегка угрожающий оттенок. Извивающаяся тропа увела нас прочь от теплых, безопасных хижин и кафе, вскарабкалась на хребет и спустилась к переправе через реку: стремительно несшаяся ледяная вода глубиной по колено обхватила мои ноги колодками боли, к тому же пошел дождь. Сланец и лава постепенно сменились черным пеплом. Мы дошли до маленькой хижины, которая в это время года почти всегда пустовала. Ветер поднимался над горными хребтами и с силой обрушивался вниз вместе с дождем, так что наши непромокаемые куртки хлопали, будто мокрые, покрытые пеплом паруса. На скамейке, спрятавшейся за хижиной, мы вскипятили чай и зашли внутрь домика, чтобы выпить его. Развесив мокрые дождевики сушиться под потолком, мы уселись на пол. Мот прислонился к стене, впитывая тепло. Он все утро был подозрительно тихим, не сказал почти ни слова, пока мы шли от озера. Он не пожалел себя, предложив нам приехать сюда, в этот субарктический климат, в пустыню вулканической сажи, где у него не оставалось другого выбора, кроме как идти вперед, – сворачивать было некуда. На что он надеялся? Что мы сможем воспроизвести тот эффект, который оказал на него поход по юго-западной береговой тропе? Но мы ведь знали, что это, скорее всего, невозможно. Тогда мы шли пешком несколько месяцев; такого результата просто невероятно добиться за несколько дней. Я не могла отделаться от мысли, что, возможно, пришло время отказаться от борьбы, перестать подталкивать его вперед и дать ему отдохнуть. Хватит ли фермы и яблоневого сада, чтобы замедлить течение болезни и дать нам время принять ее и подготовиться к неизбежному? Я посмотрела, как дрожит рука Мота, которую он протягивал к Джули за батончиком мюсли, и потащила было свое ноющее тело через комнату. Чтобы развернуть обертку, требовалась ловкость, которой не было в его непокорных, непроизвольно дергающихся пальцах. Но, подумав, я снова села на свое место. Медленно, но верно Мот ухватил обертку и развернул ее. Он съел батончик, осторожно, чтобы не задеть сломанные зубы, и сунул упаковку в карман, казалось, даже не заметив своего достижения. Дождь кончился, серый воздух сох на холодном ветру. Невдалеке от хижины за небольшой бровкой начиналось широкое поле сажи, которое тянулось на много километров вперед, до самого горизонта. По обе стороны от этой плоской, матово-черной долины росли почти вертикальные горы, венчавшиеся острыми зубцами. Но на пути между нами и полем сажи лежала еще одна река. Шире, глубже и быстрее прежней. Мутно-коричневая холоднейшая вода, прямиком с ледника. Дейв и Джули разыскивали что-то в рюкзаке, и Мот первым успел снять ботинки. Повесив их на шею, он встал у кромки воды. – Я перейду и посмотрю, насколько там глубоко. – Но подожди… Он уже вошел в реку, палкой нащупывая, куда ставить ноги среди валунов на дне, и уверенно переступая в воде, которая была ему выше колена. – Дьявол. Я и не заметил, что он пошел вперед, он там в порядке? Я его догоню, а потом вернусь за тобой, Джу. – Дейв уже спешил в воду, но я ухватила его за рукав. – Нет, пусть идет, ничего с ним не случится. Мы смотрели, как Мот выбрался из воды на том берегу и помахал нам, приглашая следовать за ним. Дейв и Джули ступили в воду, а я продолжала стоять на месте. На другом берегу Мот вытирал ноги красной банданой. Я запихала брюки в рюкзак и, почти по пояс в воде, побрела к метровому островку суши посередине реки. Невыносимо холодная вода бурлила со всех сторон, она свирепо билась о булыжники и под порывами ветра рвалась в небо. Я закрыла глаза и почувствовала, как мое тело покачивается под воздействием стихии. Здесь, в месте, где планета перерождается, где с нее сдирается верхний слой, обнажая новую землю, где начинаются и кончаются горы. Ничего, кроме мимолетного микробиологического шанса; в этом хаосе было начало жизни, начало надежды. Я посмотрела на Мота – он уже обулся, завязал шнурки и звал меня к себе. На секунду поток воды будто замедлился, и мне показалось, что я вижу юношу, который, отбросив с лица длинные волосы, протягивает ко мне руки, чтобы поймать в объятия, и зовет в свой мир. Неуловимое мгновение связи. Земля, наши жизни – все переплетено, все зависимо друг от друга. Очищение, возвращение к прежнему, примитивному и необузданному состоянию, преобразование, обновление. И я впервые услышала в этой чужой земле голос. Он ревел глубоким басом с горных склонов, исчерченных полосами зеленой поросли, словно нарисованными на черном фоне. Из разрушения росла новая жизнь. Свежая, чистая; прежняя, но новая. Здесь, в ледяном буйстве начинающегося мира, лежала наша связь со всем вокруг. Шанс, надежда, дыхание. Я сошла с островка в бурлящую воду и пробралась к берегу, к человеку, который переживал переворот внутри собственного тела, который возвращался к примитивному состоянию. Нейроны формировали новые связи, вновь обреталась первобытная простота. И снова в путь, по такой тяжелой саже, что ветер не мог сдвинуть ее с места – мягкое, как пух, но в то же время плотное, неподвижное черное покрывало. Через равнину пыли, которая казалась плоской и монотонной, но скрывала глубокие овраги, прорытые свирепыми потоками весенней талой воды, – через них вели хлипкие мостики из деревянных шестов. Однако теперь я повсюду видела новую жизнь. Армерия, пузырчатка и колючая серебристая травка – растения, которые часто встречаются на британских приморских скалах, – росли в углублениях, где черная грязь превратилась в перегной. Сажа чудесным образом превращалась в основу растительной жизни. Корни как-то находили точку опоры в рыхлой, суровой почве – когда-нибудь здесь будет луг, до тех пор, пока следующее извержение не перезапустит процесс эволюции, и земля не вернется к началу своего бесконечного цикла. Порывами и вихрями налетал неугомонный холодный ветер, он носился над вытянутой долиной, колотя и щипля ее. Мы вошли в монотонный ритм движения: четыре человека медленно и верно продвигались по черному пейзажу. Когда дорога наконец пошла вверх по насыпи, я обернулась к Моту, но его не оказалось рядом. В двухстах метрах позади на валуне стояла фигурка: ее можно было бы не заметить, если бы не ярко-синий чехол на рюкзаке. Мот раскинул руки в зеленых рукавах в стороны, со всех сторон его обнял воздух дикой природы – мгновение принятия первобытной пустоты окружавшего нас пейзажа. Я закрыла глаза, чувствуя на коже тот же ветер, что и Мот, стараясь запечатлеть в памяти его образ таким, каким он навсегда останется для меня: свободным, в объятиях природы. Спустившись с небольшого перевала, мы наконец увидели хижины на стоянке Эмструр. Они пристроились в узкой лощине, где низкорослые кустарники жались к быстрому ручью, густо заросшему дудником и недотрогой железконосной. Мне не хотелось спускаться в лощину, и я осталась наверху, где гулял ветер. Я присела на скамейку возле кухонной палатки и заглянула вниз, в темную сырую низину. Там размещался лагерь. – Хватит сидеть тут и киснуть, Рэй. Погляди, как эта палатка ходит ходуном – а она ведь прикреплена к земле буксировочными тросами. Нам нужно убраться с ветра, иначе нас просто унесет. Люди неслучайно обкладывают палатки камнями: это не для красоты. – Мот отказался снять рюкзак и встал в дверях кухонного шатра. – Пойдем же. Мне очень нужно снять рюкзак и что-нибудь поесть. Вдоль ручья на ровных пятачках земли были разбросаны знакомые палатки. Девушка в красных штанах и уже знакомая нам компания молодежи собрались вокруг жилища Эрика, но девушки-инженера видно не было. Мы разбили палатку на склоне, покрытом сланцем и мелкими камушками, и вернулись на общую кухню под дождем, налетевшим безо всякого предупреждения. Уставшие и замерзшие, мы бы с радостью приготовили ужин прямо в своих спальниках в палатке, но на склоне это было невозможно – вермишель вываливалась бы из котелка. Длинная кухонная палатка тряслась, сквозь дыры в пластике в нее лились водопады дождя. Эрик и растущая свита его последователей собрались вокруг двух сдвинутых вместе столиков. Замызганные мокрые туристы глядели на него во все глаза, а две американки готовили ему кофе. Мот лежал на скамейке среди обтекающих дождевиков и дымящихся паром людей, а вода вскипала на горелке, добавляя воздуху влаги.