Милиан понимающе кивнул и быстрыми движениями оправил помятую постель. Я взъерошил влажные волосы, решив, что не мешало бы освежиться. Утром надо воспользоваться статусом «по Карлсону» – «самым больным в мире человеком» – и заполучить доступ к ванной комнате, потому что больным всегда потакают. Не хочу, конечно, и не люблю болеть. Да и кто из взрослых любит? Однажды приехали мы с Лизой к Кристинке и Матусу в гости в Брно, так я с утра первого дня где-то талантливо сумел подхватить вирус да так все дни короткого отпуска и провалялся с температурой и слабостью, никуда не выходя из дома. А Лиза, в часы, не занятые уходом за мной, веселилась вместе с моей сестрой и ее мужем в то время, когда я сморкался в платок, пил противовирусные и разглядывал ртутный градусник, кутаясь в одеяло. Когда, наполовину выздоровевший, улетал с Лизой обратно в Москву, выяснилось, что заболел Матус, потом он заразил Кристину, а тогда еще малышу Яреку было хоть бы хны, видимо, обошла его стороной зараза. Все шишки, естественно, полетели на меня, что я плохо лечился, и сестре и зятю пришлось взять короткий больничный. Лиза по прилету в Москву, начав для профилактики пить действенные витамины, во-первых, вынудила меня ходить по квартире в медицинской маске и, во-вторых, спать, пока ни я, ни она полностью не оправимся, на диване, подальше от нее. Вот от Лизы вообще не ожидал такого! На этой почве мы даже немного поссорились и в итоге получилось так, как она и хотела: две ночи я спал на диване и был на супругу обижен. Лишь дни спустя от нее же и узнал, что это был такой особенный акт предохранения от иных потенциальных воздушно-капельных болячек: Лиза, уже носившая нашего первенца, но еще не рассказавшая об этом мне, слишком глубоко и серьезно (и по мне – несколько чудно́) ушла в заботливую охрану своего здоровья. - Скажите Венди, что я в порядке. Даже если это не так, – произнес я. Последовавшее и затянувшееся молчание со стороны Меро и Улло мне не понравилось. Ощущение, будто я сказал фразу между прочим и не по-настоящему, но выходило, словно реально что-то не так. Я посмотрел на магов взглядом, требующим честного и немедленно ответа. - Что вы живы, это, безусловно, облегчение. Но также нужно понять, что за заклятие использовал Морсус в последний момент перед своим исчезновением, которое опробовал на вас, – осторожно признался врач, протягивая мне намоченное полотенце и взглядом приказывая лечь обратно. Я опустился на кровать и расправил полотенце на лбу. В голове еще пульсировало. - Но ты встанешь на ноги, – сказал Милиан. Я смотрел на него, думая и не представляя, что с ним было, когда он тревожился за меня. Так много оставалось понять: что сотворил со мной Морсус, насколько это опасно для меня, выживу ли я после этого, как я очутился в квартире Кани, как меня доставили сюда, что сейчас будет с магическим миром, утихомирится ли наконец Жила… Не самые лучшие мысли для обдумывания на ночь глядя. Опять засосало под ложечкой. Страх смерти, даже когда кажется, что она отступила, еще витал над головой и сдавливал разум. - Я введу лекарство, чтобы вы чувствовали себя лучше. – Меро прошел до стола, где оставил портфель, и стал в нем рыться. - Я что, без ваших волшебных уколов сам уснуть не смогу? – недовольно процедил я и сразу извинился тем же тоном. Как меня взбесила вся эта ситуация: от пережитого ужаса я превратился в тугой комок нервов, и мне хотелось только одного-единственного – оказаться рядом со своими девочками, крепко-крепко их обнимать и целовать, ни о чем больше не думая. Воображая, как предстану перед Лизой и дочками после долгого отсутствия (хотя понимал, что время в Москве по взмаху волшебной палочки Улло для меня застыло, да вот только не застыло здесь), я задумчиво смотрел в одну точку перед собой, обволакиваемый теплыми представлениями о воссоединении с семьей. В этот момент медицинская игла вонзилась в вену на внутреннем локтевом сгибе. Тело вновь отяжелело, разум окутало что-то приятно теплое и воздушное. Я успел повернуть голову и посмотреть на Милиана. В следующий миг веки опустились. Надеюсь, нового кошмара не предвидится. *** - Не так я себе представлял наш разговор, когда он очнется. После минутного молчания негромко произнес Улло. Он и Меро еще некоторое время смотрели на инициированного, который погружался в сон. Удостоверившись, что тот дышит ровно и спокойно, лекарь снял с его головы полотенце и оставил у таза с водой. - Спиши всё на волнение, – вздохнул Меро и коснулся плеча Улло, предлагая ему покинуть комнату. – Понимаю твою заботу о нем. Ты к нему привязался. Как и к своим предыдущим ученикам. Ты ко всем хорошо относишься. Выходя из комнаты, Улло погасил маячок-лампочку, витавшую под потолком. Меро вышел с портфелем в руке и закрыл за собой дверь. - Что же с ним может быть... – Милиан опустился на диван и потеребил висевшие на груди на цепочке очки, глядя куда-то перед собой. - Я не берусь что-либо утверждать. Повторюсь в который раз. Надо изучать. И как можно скорее. Вдруг это отравляющее заклятие медленного действия, и Константин будет медленно умирать, совершенно об этом не подозревая, – вполголоса произнес Меро. Улло поднял на него глаза, полные тревоги. Врач промолчал и направился к выходу. - Ты сильно задержался. Прости. Уже достаточно поздно. – Милиан встал проводить Меро. - Не извиняйся, я же сам остался, иначе быть не могло. – Тот помотал головой, запахиваясь в плащ. – Если Венди еще не легла спать, когда вернешься домой, извинись перед ней за меня. Что не пропустил ее к Константину. Он правда еще не в том состоянии, – добавил Меро, беря в руки портфель и доставая кулон. Улло кивнул. Лекарь ушел. Милиан поправил шторы и занавески на всех окнах, оставив меж ними лишь тонкие щели для неяркого света, льющегося от фонарных столбов, звезд и луны. Он вернулся на диван и лег на него. Сейчас немного отдохнет, приведет мысли в порядок, закрепит и удостоверит защитные печати на квартире Кани и вернется домой, к Венди и ее няне, которые, собственно, уже могли лечь спать. Тогда он не станет их будить и уйдет к себе в комнату. Ее максимальный мебельный минимализм удивлял тех, кто впервые оказывался у него: несколько крепких настенных полок, на которых умещалось всё вперемежку – от книг и журналов до инструментов для ремонта, полутороспальная кровать и причудливой формы тумба со столешницей. На обеих стенах – картины супруги: она больше рисовала городские пейзажи и природу, так легко нанося мазки, точно казалось – всё настолько легкое и мимолетное, что упорхнет при малейшем дуновении даже слабого ветра, унесется, словно воспоминание, останется лишь один пустой холст. В комнате можно отдыхать от суеты, разглядывая яркие краски жизнерадостной столицы и пышущей природы, чем он, Улло, и занимался. Милиан закрыл глаза, пытаясь отогнать тревожные мысли и думая о завтрашнем дне, который, он надеялся, принесет больше удач и пройдет без лишних тревог. А Константин обязательно поправится. Глава 17 В утро, следующее за ночью кошмара, когда я вышел из комнаты, первое, что услышал, показавшись в назовем это гостиной, был громкий и радостный голос Венди. Она назвала меня по имени, спрыгнув с табурета на кухне, стрелой выбежала навстречу и, сияя глазами, в которых читалась безумная радость, на эмоциях схватила меня за руки, прыгая от нетерпения. - Привет, – произнес я, улыбаясь. Вид у меня помятый, несвежий, я это понимал даже без взгляда в зеркало. Но девочке всё равно: она была безгранично рада видеть меня на ногах. - Как хорошо, что вы поправились! – протараторила она и, взметнув ко мне взгляд светлых серых глазенок, вдруг порывисто обняла. Я малость стушевался, не ожидавший от нее такого проявления эмоций, но положил руки на плечи и дружески потрепал. Ее сердце так быстро билось, что я боялся, будто оно выскочит. Вышли и Улло и Кани. Я посмотрел на них. Оба улыбнулись, глядя на девочку, и приветственно кивнули мне. - Кани, у вас очень милый дом, – произнес я, оглядев пространство, и остановил взгляд на волшебнице. Волосы уложены в ту же прическу, когда я видел Кани первый раз, только сейчас женщина одета в свободную юбку и светлую блузу с длинными рукавами. - Спасибо, Константин. Рада, что вам лучше. – Кани одарила меня теплой, будто материнской улыбкой. - Я могу воспользоваться душем? – спросил я. Женщина улыбнулась шире и вытянула ладонь в безотказном, приглашающем жесте. - Венди, дяде Косте нужно освежиться. Я спал долго, как медведь в спячке. – Не уверен, поняла ли Венди, кто такой медведь, может, они в Изнанке и не водятся, по крайней мере, я не читал, но девочка разжала руки и отступила. - Бери что необходимо, – сказал Милиан. Я еще раз посмотрел на своих волшебных друзей и удалился в ванную. Хорошо, что в доме Кани оказались рычажки-регуляторы и дозаторы, чтобы вручную, без магии, изменять напор и температуру воды, ведь я так и оставил свою палочку лежать на стуле в комнате. Я с минуту повертелся перед зеркалом, осматривая и ощупывая на себе практически зажившие ссадины. Шрамов от разящей темной магии почти не осталось. С каким блаженством принимал душ, описать не получится: это было в высшей степени удовольствие. После почти недельной разлуки даже с элементарным мылом я думал, что лучше в жизни ничего быть не может. Вновь воспользовался станком и окончательно сбрил новую наметившуюся щетину. Досуха растерев волосы широким полотенцем, переоделся в одежду мне по размеру: стиранная и отглаженная, она лежала на полке рядом с полотенцами – брюки и рубашка, что я носил в хранилище. Даже тапочки для меня приобрели, вот приятно. Как-то неловко получается: живу тут, место занимаю, своей беспомощностью требую к себе внимание, еще лечат меня задаром, тратятся на меня, кормят, одевают, разрешают всем пользоваться… Что за удивительный изнаночный народ! Я даже для Вадика, лучшего друга, могу при обстоятельствах лишний рубль зажать, а тут совершенно иное отношение к чужеземцам. Нет, не то чтобы Вадик чужеземец, он всё-таки родился и двадцать лет жил в Москве, но потом свалил в Питер. Эх, Вадя, надо с тобой увидеться, встретиться, не дожидаясь ближайших ноябрьских праздников. Так вот умер бы здесь, в Изнанке, и не свиделись больше никогда. Опять я про гибель. Опять про фатум, стерегущий меня, кажется, за каждым углом каждого дома. Хватит. Да, мне страшно, я боюсь, молча признался сам себе, вглядываясь в свое отражение. Но лучше, несмотря на перенесенные события, постараться взять себя в руки, чем изводить, постоянно копаясь в ужасных воспоминаниях, ворошить пережитое и всё больше угнетать себя мыслями, не пора ли расстаться с Изнанкой, бросить всё и всех, отказаться от колдовства. Кажется, я избран Провидением в самый неподходящий для себя момент: время моего успешного взлета по карьерной лестнице наложилось на пробуждение их старого врага. А, может, наоборот – самый что ни на есть подходящий для этой чародейской страны? Занимаемый противоречивыми мыслями о событиях последних дней, я вышел из ванной. Стоял и ступал довольно ровно, но мышцы еще ныли, хотя это была незначительная усталость. Встретившись взглядом с Милианом, я прошел на кухню, где Кани накрыла для меня завтрак, выставив на стол тарелку и кружку. Каждый новый день из последующих десяти был похож на предыдущий. Кани и Милиан теперь оставляли меня ненадолго: приходили каждый день с Меро. Впервые наблюдал близкие, хоть какие-то отношения Улло с женщиной. Венди не в счет – она хоть и женщина, но еще маленькая и вообще родная внучка, к ней отношение особое. А тут другое. Кажется, маги друг другу симпатичны: тепло общаются, обмениваются ясными взглядами, друг друга поддерживают – ведь много лет знакомы, если предположить, что Милиан нанял Кани для воспитания Венди, когда та была еще совсем крохой. Или это мне всё-таки кажется… Поднимать эту тему я, понятное дело, ни с кем из них не решусь: не мое дело. Утром после завтрака показывался Меро, пичкал меня новым лекарством, спрашивал жалобы, фиксировал общее физиологическое состояние и магический аурный фон. На мой вопрос о заклятии Морсуса ответил, что для начала хотел бы собрать и накопить больше данных о моем здоровье, чтобы потом их полно проанализировать, систематизировать и после выдавать какие-либо предположения. С каждым днем я чувствовал, что мне лучше. То ли магия помогала, то ли сам старался предаваться позитивным мыслям о выздоровлении и скором воссоединении с семьей. Мне запретили покидать квартиру. Даже открывать окно и высовываться из него, полной грудью вдыхая уличный воздух. Даже выходить на лестничную площадку. Даже лишний раз сидеть перед освобожденными от штор и занавесок окнами. Поклявшийся честно отвечать на мои вопросы Милиан тяжело сообщил, что с момента, как город узнал о гибели Морсуса – еще с месяц назад, «официальной» для населения, – стало неспокойно. Люди боятся, что темный маг успел наложить чары на Жилу, и та в любой момент вновь всколыхнется, а никто не знает, как ее одолеть. В силах волшебников лишь временно ее сдержать, что и было сделано вдоль всего известного разлома недалеко от столицы. Ходят слухи о готовящейся мести последователей Морсуса, нуаров. Они могут таиться, набирать силы, строить планы по воскрешению Жилы. «И искать тебя, чтобы добить», – добавил Улло упавшим голосом. «Что ж, если когда-то мне все же придется вновь с ними сразиться, я не отступлюсь. Потому что уже нельзя, уже, видимо, поздно», – произнес я. Сам себе удивился, что сказал такое. Но слово не воробей. О произошедшем событии широкие массы не узнали. О случившемся во всех подробностях имели понятие разве что только элдеры и Элт. В отдел исполнения наказаний от имени последнего было передано прошение, чтобы на неотбытый срок наказания мне закрыли глаза за формулировкой «ввиду примерного поведения и выполнения ответственной и важной просьбы, касающейся исследования сложных магических артефактов». Под последним подразумевалась та самая роковая поездка в исследовательский центр, которая для всех «признана состоявшейся» – во избежание ненужных толков. Наказание мне закрыли, учтя голос Элта. Проще говоря, меня необходимо было отмазать от дальнейшей работы в архиве в целях и моей личной безопасности, и безопасности хранилища. Там сейчас продолжаются жесткие чистки на предмет связи с нуарами. Об этом рассказал сам хранитель. Он появился в доме Кани в женском обличии спустя дней пять, как я встал на ноги. В этот раз волосы в прическе уложена иначе, а на платье цвета индиго накинут пиджак с символикой Совета волшебников. В тот час я сидел на диване у кухни и читал научно-популярное пособие по чародейству с таким упоением, будто погружен не в типичную и нудную магическую ерундовину, от которой Венди устает уже с первой секунды чтения, а в выдуманные фантастические теории, не имеющих подобия в реальности. На Земле точно. Милиан знал, что придет Элт – ожидал, поскольку тот Улло уведомил. Но мне Проводник ничего о посещении не сказал. Элта прошла в квартиру Кани и представилась ей сотрудником архивного хранилища, под началом которого я работал. Когда я поднял глаза, мой и хранителя взгляды скрестились. - Мы вас оставим, – произнес Милиан и, взяв Кани под локоть, удалился с ней в комнату, закрыв дверь. Я хотел выдавить нечто едкое, гадкое, противное, циничное, злое, глядя Элте в глаза, несмотря на хорошее к хранителю отношение ранее, до последних событий. Я вбил в себя мысль: зная, что Элт буквально осязает своим существом любые колдовские колебания цветовых оттенков магии, я не верил, что он не чувствовал, как кто-то среди служителей хранилища ступил на скользкий путь и готов вытворить паршивые вещи. Если Элт знал, зачем не показывал, что ощущает предателей на уровне магического эфира? Почему не установил скрытую слежку за такими чародеями, почему не передавал их в руки пуниров, почему вообще с ними ничего не делал? И почему, определенно зная, кто́ будет сопровождать меня и Улло до центра исследования, подверг нас смертельной опасности, подставил под удар? Это так вот делается: так вот на живца ловят здесь, в Изнанке?! Не прощу до тех пор, пока не узнаю правды, зачем он так поступил. Элта будто прочла все эти вопросы в моем взгляде, в том числе самый главный. Я отложил книгу и выжидательно смотрел на хранителя. Та продолжала стоять напротив. Я даже не предложил сесть. Мы почти ничего не сказали друг другу в первую минуту нашей встречи, но взгляды говорили о многом: мой – обвинительный и умоляющий, ее – просивший и объясняющий. Я не знал, извинить ли мне по всем пунктам или по отдельным всё же злопамятствовать. Но не по-человечески это последнее. Я попытался понять и принять, что Элт, допустивший такое чудовищное развитие событий, сделал это ради понимания будущих свершений, которые – он это буквально ощущал всеми фибрами – не за горами, где магическому миру что-то уготовано. И мне в том числе, раз уж я тоже имею отношение к чародейству. - Я понимаю, Константин, вы не в силах выразить словами боль и ненависть, что раздирают вас. Я понимаю – знаю, что́ бы вы хотели услышать от меня. – Элта смотрела мне в глаза. Я читал во взгляде поглощающую хранителя страшную тоску: как хотелось объясниться – и как почему-то нельзя рассказать всю правду. – Вы можете сейчас меня не понять, и всё же прошу хотя бы принять то, что сказано. Я достоверно точно не смогу быстро распутать тот магический клубок, те узлы, которые связал и затянул Морсус, создав Сознание. Нужно время. Знаю, как вы хотите получить все исчерпывающие ответы здесь и сейчас. Но прошу не торопить события. Поспешность может быть опасна, особенно в настоящей ситуации. Я искренне сожалею о случившемся. Однако – для вас это может прозвучать дико – я не могла вмешаться в события именно потому, что чувствовала власть Провидения над собой. Вам не дано меня понять, ибо я – эфирная сущность, пронизанная элементными частицами нашей движущей мир силы – магии, а вы – человек из плоти и крови. Я знаю, правда, как вы опустошены всеми недавними событиями. Может, я о многом прошу – принять то, что необъяснимо и не охватывается вашим пониманием, и всё же… Никто, даже я, не можем более полно и подробно ответить на ваши немые вопросы, которые вы не задали, но которые, знаю, хотели бы озвучить. Придется набраться терпения, нам всем. Это мучительно, возможно, долго. Но ответ будет найден. Всё пройдет своим чередом. Может, мы не постигнем правды и истины, не углубимся до верного понимания и очевидной разгадки. Но найдем к ним дорогу. И по крайней мере будем по ней следовать. А это уже немаловажно. Несколько позже, конечно, я действительно понял, осознал его слова и прочувствовал их глубину. Но это случилось спустя время и при других обстоятельствах, а пока... Пока надо было чем-то себя занимать, поскольку страшно не хотелось выполнять рекомендации по постельному режиму. Периодически слушал приемник: новости, передачи, музыка... Попросил Улло достать мне пособия по теории музыки и практике дирижирования в Амараде – раз есть музыкальные произведения, значит, есть и грамота, и техники исполнения, и композиторы, и солисты, и дирижеры. Милиан за пару дней принес столько учебников, журналов и даже архивных копий партий изнаночных музыкальных инструментов (которые, кстати, мало отличались звукоизвлечением и формами корпуса от земных), что мне бы хватило эти материалы изучать года на два вперед, и я, конечно, за время своего выздоровления не успел со всеми полно ознакомиться. Голограммы воспроизводить я не умел, поэтому либо просил бывших в доме Милиана, Кани или Венди, которую иногда брали с собой, включать мне экран, либо просматривал газеты. Листал художественную литературу, найденную на полках Кани. Читал, даже проглатывал, учебники Венди по магии, когда та с радостным упоением приносила их с собой по моей просьбе. По лицу девочки было видно, насколько она счастлива избавиться от пособий хотя бы на время. В общем, пользуясь случаем, максимально хотел впитать в себя теоретические познания о чародействе, о котором написано любыми писательскими стилями. И, конечно, переходил к практике. Для этого мне разрешили пользоваться кладовкой, вынеся оттуда все вещи: я погружал ее во вторую реальность и отрабатывал старые навыки заклинаний, постепенно переходя к новым. Самостоятельное изучение всё же принесло свои плоды: за два первых дня «больничного» я выучил три новых боевых заклинания и одно, зато мощное, оглушающее. Я не хотел даже в благородных целях изничтожать зло – физически устранять мага. Я лучше оглушу врага, чем отниму его жизнь. Не желал становиться карателем, палачом. Убийцей… Но, как говорится, не зарекайся. Вот ведь странно. Когда ты в мирные минуты рассуждаешь об истреблении, сам себе клянешься не применять опасных разящих, если окажешься в бою. Однако стоило мне дважды по-настоящему сражаться с Морсусом, как я только и думал, чтобы от него избавиться, и в ту, первую встречу, даже попробовал выстрелить в него максимально вредоносным, что знал. Непросто дается осознание, что вдруг когда-то в Изнанке настанет день, когда мне придется по-настоящему убить, спасая себя или кого-то. Гуманист и пацифист, конечно, во мне живут, но как они справятся с тем, что еще, быть может, предстоит испытать? Стоит ли об этом задумываться сейчас, или слишком рано, или совсем не нужно? Будет ли потом поздно? Однажды я создал своего клона и направил на него, стоявшего в кладовке, палочку, навесив на нее смертельное заклятие. Заклятие должно разорвать даже клона, я это знал, хоть он и нематериальный твой облик. И очень долго не разрешал заклинанию сорваться с палочки. Во-первых, потому что я целился в себя, ну и что, что в клона – в свое лицо, в свое будто тело, свою внешность и от этого становилось жутко, словно занимаюсь самоубийством. Во-вторых, не мог себе позволить, чтобы с языка сорвались эти прокля́тые заклинательные слова. Одно дело в мыслях представлять все виды казни для своего недоброжелателя. Другое – взять и сказать вслух, отдавая себе полный отчет, что по-настоящему убьешь. В итоге я не выстрелил, снял заклятие с палочки и ею же взмахнул, стирая клона. Была ли это слабость или мужество или что-то еще, не знал и не разбирался. В дружеских разговорах с Улло и Венди мы не возвращались к тем страшным событиям, хотя по взгляду каждого ясно читалось, что мы всё помним и просто бережем друг друга, чтобы заново не тяготиться переживаниями. И так много натерпелись. Я-то особенно. Кстати, я так и не узнал у Милиана, что конкретно было известно Кани – как и сколь полно ей преподнесли историю со мной. Диалоги шли на нейтральные темы. Больше всех без умолку болтала Венди. Она несла в дом все события дня, которые были абсолютно не нужны и не пригодны для бытовой жизни, но разряжали обстановку: как лодочники на речном канале поссорились из-за какой-то собаки; как где-то на углу открылся новый магазин сладостей (в тот день она принесла туго набитый пакет со всевозможными сахарными углеводами); как, гуляя по набережной с друзьями, она стала свидетелем уличного парада ретроповозок, которые курсировали по Амараду когда-то давно до появления трамвайных вагонов, и тому подобные детские впечатления. Кани радовалась за Венди и поддерживала ее эмоции. Улло закатывал глаза и в каждом описываемом внучкой событии находил к чему придраться, поучал Венди, как ей следовало бы поступить и выглядеть серьезной леди. - Дедуль, дай мне побыть ребенком. Я еще успею вырасти. Ты сам потом будешь жалеть об этом. Все взрослые жалеют, когда дети быстро вырастают. А мне всего одиннадцать! – выдала Венди. - Тебе двенадцать, – поправил Милиан. - Еще через месяц будет! – уточнила девочка, взведя глаза к небу. - Отлично, у тебя еще куча времени, чтобы придумывать дедушке ребяческие отговорки! – парировал Улло. Я улыбался, слушая их веселую семейную перепалку. Каждую ночь, прежде чем я засыпал, возникало видение. Едва опускал веки, видел Морсуса, его полупрозрачный, объятый магическим свечением и пламенем образ. Он поднимал руку с перстнем и выстреливал в меня заклятием. Я открывал глаза и еще некоторое время лежал без сна, шаря глазами по комнате без особой цели. Но я в этом не признавался ни Меро, ни Улло. Это же просто память играет глубоко поразившими меня воспоминаниями. Это пройдет, когда я окончательно встану на ноги. С каждым днем я всё больше мучился желанием скорее попасть в Москву. Перед Улло, Кани, Меро и Венди я бравировал своим отменным самочувствием, скрывая за ним маску тяжелых дум, но делал так, чтобы они отпустили меня наконец домой. Я просто извелся без семьи. Такого не бывало даже в заграничных поездках с театральным коллективом. В восьмой день Меро задержался дольше обычного, о чем-то секретничал с Улло. Я отчего-то сразу решил, что по мою душу. Они всегда секретничали, каждый день. Какие-то обрывки фраз я слышал, но не разбирал слов, а если не слышал голоса, всё равно знал, что шепчутся обо мне – о ком же еще? Это ведь я в последние дни привнес в их жизнь тревоги и нарушил суточный распорядок. Сдавалось мне, что дела мрачные. Хотел и одновременно нет знать, что же они, два ума, рассуждают обо мне. Верил почему-то, что ничего хорошего. Да я это и сам понимал: в тебя убийственным заклятием выстреливает чародей, а ты выжил – ну не странно ли, не подозрительно, мягко говоря? Меро и Милиан боялись сообщать мне нечто страшное, я же боялся услышать и потому сам не спрашивал. От первого и от второго было удушающе тоскливо. Так мы и существовали, будто всё идет своим чередом, и лечение мое по плану, и встаю я на ноги тоже согласно отличной работе своего организма и надлежащему лечению. Пусть я буду слышать эти фразы, пусть буду питаться от них мало-мальски положительным. Ведь сам считаю: когда окажусь в Москве, магия остынет и остудится – ей просто не от чего питаться в моем мире, она там невероятно слаба и вообще ничтожна. А даже если во мне заложено что-то плохое чародейское, посланное Морсусом в своем последнем заклинании, это не будет тревожить. Эта мысль, это самовнушение успокаивало. Но надолго ли так меня хватит… Глава 18