— Ничего особенного, Антон Владимирович, — вид Би был совершенно довольный: казалось, он говорил о новых игрушках или отличной погоде. — Всего лишь пытается стать такой же, как мы! — Ее забрали, как и других… — прошептал Эн. — Да, — очнулся от своего ужаса Анатолий. — Тех, кто мешает или кого следует убрать, они иногда доставляют в институт. Если жертвы, конечно, подходят… материала всегда не хватает… — Материала? — Антон впервые чуть не поддался страху, когда осознал то, что ему сказали. — Я могу теперь быть уверенным в том, что вы согласитесь помочь нам? — спросил Эн, своим тихим, но твердым голосом разряжая атмосферу. — Что? — Тоша стал плохо соображать. В его голове крутились ужасающие картины того, что могли сделать с несчастной девушкой, у которой была самая милая, кроткая и скромная улыбка в мире. — Мы поможем вам попасть в институт, а вы взамен поможете нам, уничтожив Григорьева и освободив оставшихся детей. Домов прищурился. — Его жизнь — за ее? — Вы вольны интерпретировать мои слова как угодно. — Волен… — Антон усмехнулся. — От моей воли тут ничего не зависело. Вы ведь заранее знали, что я скажу и что скажете сами? — Я повторю прежнее высказывание. — И в успехе сомневаться вам не приходилось! Еще бы! Вы знали, что ради нее, за нее, из-за нее я с превеликой радостью останусь и уничтожу Григорьева… — Я могу теперь быть уверенным в том, что вы согласитесь нам помочь? — повторил Эн. И удивительно, в его голосе не было ничего ни торжествующего, ни ироничного. — Вы можете быть уверены в том, что если я доберусь до него, то он не переживет эту встречу… ЗНАКОМЬТЕСЬ, ГРИГОРЬЕВ! Антон не ощущал страха, думая о предстоящем. Не волновался о возможном провале. И все же больше не мог находиться в этом душном царстве полутьмы, глядя на затравленных человеческих братьев и диковатых потомков семи судей. Ему требовалась хотя бы капля чистого свежего воздуха, и он не был намерен себе в этом отказывать. Сидя на скамейке возле дома, поджав одну ногу под себя и наглаживая успокоенную появлением хозяина кошку, жующую кусок колбасы, он вспоминал детали продуманного плана. Зная привычки Григорьева, имея карту лаборатории, пропуск Соколова, да еще и в придачу с предсказаниями близнецов, казалось, было нетрудно осуществить его. Отчего же внутри что-то предостерегало против подобной авантюры? Домов постарался не зацикливаться на этом. В конце концов, в предчувствия, по крайней мере свои, он не верил. Тем более что сейчас Антона гораздо больше волновал другой вопрос. Отчего одно лишь упоминание о Татьяне заставило его отказаться от единственного, чего он так желал, — покоя? Почему мысль о том, что девушка, которую он до этого времени вообще считал мертвой, страдает, терзала его и мучила? Тоша совершенно не собирался признаваться себе в нежных чувствах. Он знал, что это не так, и знал это точно. Также он знал, что смерть как таковая, будь она насильственная или же естественная, никогда не трогала его, не пугала, не возбуждала в нем отвержения. Он не жалел тех, кто умирал, также как и не жалел тех, кого убивал сам. Он без проблем мог наблюдать за последним издыханием жертвы, не ощущая при этом отвращения или укола совести. Иногда он даже наслаждался этим последним дыханием… Так же, без особого труда он мог покончить с теми, кого знал давно. Связи, приобретенные за жизнь, никогда не значили для него чего-то особенного. Прикажи ему агентство, и он разобрался бы со всем двором, покончил с Натальей Осиповной (иногда ему этого даже хотелось!), уничтожил любого. И кроме легкого сожаления вряд ли что-нибудь ощутил. Отчего же теперь ситуация, в которой Татьяна может оказаться на месте тех, кто уже никогда не проснется, стучала в мозгу как неправильная, невозможная, противоестественная? Рядом с Антоном чавкала кошка. Она была рада, что ее наконец-то выпустили из машины, в которой так быстро кончался воздух, прогреваясь там до состояния чуть ли не пара. Все, что волновало ее сейчас, — это колбаса, и хотя она чувствовала, что хозяина что-то гложет — не зря же он резко, будто застопорившись на одном месте, чешет ей хвост! — но не могла понять, что может волновать, когда так тихо, тепло и рядом пища, пусть и не восхитительная, но вполне терпимая. Прошел час. Одиночество вернуло Антону способность ощущать окружение. Избавившись от собеседников, он вновь смог насладиться спокойствием. И это спокойствие постепенно заменяло в нем все тревоги. Как и всегда. По истечении времени не так уже сильно он ненавидел Григорьева, не так уже жаждал спасти Таню. Вновь лишь одно желание стало в нем превалировать — оказаться дома, лечь на диван и глядеть через простыню на силуэты на потолке… Тоша и сам не понял, как это произошло. Но вот он почувствовал взгляд. Тот самый — тяжелый, стремительный. И вот он уже на корточках на асфальте, а в скамейке дырка от пули. И кошка под мышкой рвется бежать. «Какого…» — только и успел подумать Домов, как тот, кто потревожил его, появился. Незнакомец кинулся к нему, вновь выстрелив, но благодаря прекрасной Тошиной реакции вновь промахнулся. Не выпуская кошку из левой руки, Антон прыгнул в сторону нападавшего. Раз, и пистолет уже у его ног, а нарушитель спокойствия схвачен без шанса вырваться самому. Домов оглядел его. Мальчишка совсем. Лет двадцати, не больше. Лицо с выраженными восточными чертами, и такое же открытое, как большинство из подобных. — Что это значит? — спросил Антон свойственным ему повелительным тоном. — Я убью тебя! — прошипел паренек. — Мерзкое создание! — Теперь уже вряд ли, — засомневался Тоша. — Что бы ты со мной ни сделал, я все равно… все равно… — Все равно — что? — Антон быстрым движением кинул кошку на землю, а затем надавил на болевую точку жертвы. — Поверь, мне и напрягаться не нужно, чтобы ты навсегда перестал рыпаться. — Да, все вы такие! — с ненавистью прокричал парень. — Можешь что угодно делать! Тебе ясно?! — Я тебя плохо понимаю. Ты нормальный вообще? — Я-то — да. Это ты ненормальный! Мерзкий монстр! Домов удивленно приподнял брови. О чем говорит этот странный человек? Тоше захотелось получше разглядеть его, и он отпустил свою жертву. Конечно, он не опасался, что тот и правда может причинить ему вред! Паренек хотел было схватить пистолет, но Антон опередил его. Он покачал головой. — Тебе это не нужно, — сказал Домов. — Ты явно не умеешь с ним обращаться. — Я убью тебя! — Что ты все твердишь одно и то же? Нетрудно догадаться, что этого ты не сделаешь, если я не позволю. Нападавший глядел исподлобья, он тяжело дышал, и лицо его было малиновым. То ли от физического перенапряжения, то ли от бурливших в нем эмоций. — Теперь ты мне быстро ответишь, что тебе от меня нужно, или умрешь, — сказал Антон спокойно. Рядом с этим юным вулканом эмоций это выглядело даже ненормально. — Мне нужно, чтобы ты сдох! — Да, — Домов почесал в затылке и пожал плечами, как бы признаваясь в собственной ошибке. — К этому выводу я мог бы прийти и сам. Что ж, тогда мне ничего не остается, как просто… — Вы не должны существовать! Вы зло! Вы убили мою мать! Домов остановился. — Говоря «вы» — что ты имеешь в виду, мальчик? — Я имею в виду детей богов смерти! Таких, как ты! — Значит, твоя мать погибла при родах. И то, что она родила, было чадом одного из семи судей, — Антон потянулся. Сейчас он опять сидел на скамейке, и снова рядом примостилась кошка. Но на сей раз перед ним стоял тот, кто просто жаждал с ним покончить. — Это создание погубило всех детей в округе, а потом они приехали и забрали его, — голос парня то переходил на шепот, то срывался на крик. — Они вырастят из него того, кто будет убивать! Оно создано для этого! Оно делает это с первого дня! Пока вы все живы, люди будут умирать. — И вы с отцом решили, что, выслеживая нас, вам под силу это остановить? Даже если предположить, что вам удастся справиться с кем-нибудь, что уже невозможно, но даже если… Что изменится? — Вас не будет! — Люди от этого умирать не перестанут. — Да, — парень опустил голову. — Но не так… Тоша глядел на него и недоумевал. Такой зеленый еще — фонтан чувств, ни грамма опыта и ноль самоконтроля. Что он надеялся с ним сделать? Как надеялся выиграть схватку? Может, просто тупой? Да нет, лицо умное, сообразительное, хоть и наивное. Это не показное геройство, не безрассудная храбрость. Неужели месть? Воспоминание о матери? Они ведут его на верную смерть, заставляя ослушаться главного, основного инстинкта — инстинкта самосохранения? — Ваше существование — нонсенс. Вас не должно быть… Мир без вас будет лучше, чище, правильнее… — Твою точку зрения я понял, но кроме этого у тебя есть какие-то личные претензии ко мне? Парень поднял глаза, и в них читалось удивление. Он, похоже, считал, что его выводы достаточно основательны, чтобы не требовать большего. — Нет, но… — Тогда ты должен понять, что убить себя я тебе не позволю. Уж точно не ради твоего лучшего мира. Ты хоть понимаешь, что, нося в сердце подобные убеждения, ты сам становишься таким же, как и я. — Что? Нет! — ужаснулся незнакомец. — Почему же? — улыбнулся Антон. — Ты желаешь кому-то смерти, готов уничтожить нас собственными руками… любой ценой. — Но это другое! Вы не люди! Вы монстры! — Какое удобное оправдание, — Домов встал, он решил, что ему уже пора вернуться в квартиру Соколова, ведь скоро их план должен был быть реализован. — Я… — парень стоял не двигаясь; слова чудовища, а по-другому он своего собеседника и не представлял, отчего-то поразили его. Отчего-то вера, закаленная воспитанием отца, ведь тот был одержим поисками детей семи судей, стала уже не такой незыблемой. — Я… — Слушай, — Тоша взял свою кошку под мышку и выкинул обертку от колбасы в урну. — Мне плевать на то, что творится у тебя в душе. И я вовсе не намерен тебя лечить. Мне также все равно, убил ли ты или твой отец уже кого-то подобного мне и убьете ли опять. Но себя на растерзание во имя этой вашей великой морали я не дам. Тем более не теперь, когда я должен разобраться кое с чем. Усек? — Кое с чем? — вторил ему незнакомец. Его губы дрожали, отчего голос срывался. — Очередное убийство!