– Как и я. – Нет уж, старичок, здесь была Хетти. А ты еще оставался дома, пока тебе пальцы на ногах отпиливали. Приехал ты год спустя, уже после того, как вырыли котлован. А Хетти присутствовала, когда строили церковь. Я про само здание. Когда вырыли котлован. – Ну я тоже немного застал. – Но не котлован и не закладку кирпичей, сынок. – И к чему ты это? – А к тому, что ничего ты не помнишь, ведь в давние времена деньги Рождественского клуба собирала сестра Пол. Еще до срока Хетти. И уверен, ей что-то да известно насчет того, где теперь те деньги. – Ты-то почем знаешь? Ты ушел из Пяти Концов четырнадцать лет назад. – Если человек не рукоположен, это еще не значит, что у него котелок не варит. Сестра Пол жила в этом самом здании, Пиджачок. В наших Вотч-Хаусес. Больше того, видел я и рождественскую кассу. – Был бы ты дитем, Руфус, я бы взял розгу и лупил бы тебя до соплей за вранье. Не видел ты никакую рождественскую кассу. – Я часто водил сестру Пол в церковь и обратно. Когда в округе стало страшновато, она опасалась, что ей кто-нибудь даст по голове из-за денег, вот и просила меня время от времени сопровождать ее на службу. – Ей не полагалось разгуливать с рождественскими деньгами. – Надо же их куда-то прятать после сбора. Так-то она прятала в церкви. Но не всегда было время дожидаться, пока церковь опустеет. Иногда народ задерживался в рыбный день, или пастор затягивал проповедь, или еще что, и ей наставала пора возвращаться домой, вот и кассу она брала с собой. – А что же не запирала в кабинете пастора? – Какой дурак будет хранить деньги рядом с пастором? – сказал Руфус. Пиджак знающе кивнул. – Однажды сестра Пол мне сказала, что где-то в церкви у нее есть хорошее укромное местечко для кассы, – продолжил Руфус. – Не знаю где. Но если не получалось спрятать там, то она забирала деньги с собой до следующего воскресенья. Так-то я и узнавал, что они при ней. Потому как тогда она просила меня проводить ее. А я, понятно, был только рад. Она мне скажет: «Руфус Харли, ты не человек, а человечище, вот ты кто. Почто не вернешься к нам в церковь? Ты не человек, а человечище, Руфус Харли. Вернись в церковь». Но я больше в церковь не ходок. Пиджак задумался. – Это же когда все было, Руфус. Теперь-то мне сестра Пол ничем не поможет. – Ты не знаешь, чем поможет, а чем нет. Они с мужем – первые цветные в нашем районе, Пиджачок. Приехали в сороковых, когда еще ирландцы и итальянцы вышибали дух из цветных за то, что те перебираются в Коз. Сестра Пол с мужем устроили церковь у себя в гостиной. Между прочим, я сам присутствовал, когда для Пяти Концов рыли котлован. И рыли-то четыре человека: я, ее дочка Эди, твоя Хетти и калека-итальянец из этой округи. – Что за калека? – Да уж забыл, как звали. Помер давно. Он шибко помог Пяти Концам. Имя сейчас не припомню, но оно какое-то итальянское – Эли или что-то этакое. Кончалось на «и». Ну сам знаешь итальянские имена. Чудной. Калека. Только одна нога ходила. Ни мне, никому другого и слова не буркнул. Не удостаивал негров вниманием. Но церковь Пяти Концов поддерживал обеими руками. И был, видать, при деньгах, потому что имел экскаватор и нанял бригаду итальяшек, которые на английском ни бум-бум, и они закончили котлован и нарисовали на заднем фасаде тамошнюю картину Иисуса. Тот Иисус назади? Того Иисуса рисовали итальяшки. От начала до конца. – Немудрено, что он был белый, – сказал Пиджак. – Пастор Го просил меня с Сосиской помочь сыну сестры Бибб, Зику, его покрасить. – Ну и глупо. Хорошая была картина. – Так она же на месте. Только он теперь цветной. – А следовало оставить как есть, в память о том, кто привез экскаватор и всех тех итальяшек. Вспомнить бы только, как же его звали. Вот сестра Пол вспомнит. Они ладили. Она ему нравилась. Она в те дни была загляденье, знаешь ли. Уже в возрасте – по ту сторону семидесяти пяти, навскидку, – но, господи, какая же… Я бы ее не прогнал из постели за то, что крошит крекерами, прямо скажем. Не в те времена. Все было при ней. – Думаешь, у них было?.. – Пиджак покачал рукой. Руфус ухмыльнулся. – Сам знаешь, в те времена этого везде хватало. – Она разве не была замужем за пастором? – Когда тот образина говорил хоть слово поперек? – прыснул Руфус. – Он и ломаного цента не стоил. Хотя, если честно ответить, не знаю, было у нее с итальяшкой чики-брыки и туды-сюда или же нет. Просто ладили, и все. Только с ней он и разговаривал. Без него нам Пять Концов было бы не построить. Мы закончили котлован, только когда пришел он. А копать пришлось немало. Так-то возвели эту церквушку, Пиджачок. Руфус помолчал, вспоминая. – А ты знал, что это он так назвал церковь? По задумке была, понимаешь, баптистская церковь Четырех Концов: север, юг, восток и запад, означало, что десница Божья накрывает со всех сторон. Это по мысли пастора. Но когда итальяшка нарисовал на задней стене картину, кто-то сказал: а давайте сделаем «Пять Концов», раз Иисус – сам по себе сторона света. Пастору это было поперек горла. Он говорил: «Я вообще о картине не просил». Но сестра Пол топнула ногой – на том и порешили. Потому стало Пять Концов, а не Четыре. Кстати, картина-то назади так и осталась? – Еще бы. Репьем поросла, но на месте. – Там сверху все еще написано «Пусть Господь хранит тебя в Своей ладони»? Не закрасили ведь? – Боже, нет. Слова мы не закрашивали, Руфус. – Ну и не надо. Это ему почесть, итальяшке. Давно уже умер. Человек сделал богоугодное дело. Чтоб делать богоугодное дело, Пиджачок, необязательно простаивать в церкви все воскресенья напролет. – Мне-то что со всего этого? – Ты спросил меня о сестре Пол, Пиджачок. А я рассказал. Ты бы к ней съездил, наведался. Вдруг она что знает про эту кассу. Может, сама надоумила Хетти, где ее прятать. Пиджак задумался. – Долгая поездка на подземке выходит. – А что тебе терять, Пиджачок? Одна она осталась с тех времен. Я бы с тобой съездил. Хотел бы с ней повидаться. Но белый народ в Бенсонхерсте суров. Как только видят негра, сразу хватаются за пистолет. При упоминании пистолета Пиджак побледнел и снова потянулся к «Сигрэмсу». – Как же чертовски сложно жить, – сказал он, делая затяжной глоток. – Может, Сосиска с тобой съездит. – Он слишком занят. – Это чем же? – А, на него что-то нашло, – сказал Пиджак. – Ходит по округе и грешит на людей в том, чего они не помнят. – Чтобы сменить тему, он кивнул на генератор: – Тебе помочь? Что с ним? Руфус снова всмотрелся в кишки старого механизма. – Ничего такого, что я не починю. Г’ван в Бенсонхерст, улаживай свои дела и передавай сестре Пол привет от меня. Но вот бутылку оставь. Порой человеку надо встряхнуться. – Разве ты не гонишь «Кинг-Конг»? Руфус присел на колено и сунул голову обратно в генератор. – Я всегда гоню «Кинг-Конг», – сказал он. – Но он состоит из двух частей. Сперва «Кинг», потом «Конг». «Кинг» – это раз плюнуть. Приготовил – и вперед. А я жду «Конга». Это требует времени. Он нажал кнопку на боку машины, и генератор заикнулся, закашлялся на несколько секунд, завыл от боли, а потом ожил и заревел. Руфус глянул на Пиджака, перекрикивая шум: – Г’ван к сестре Пол! Расскажешь потом, как она поживает. Да не забудь в Бенсонхерст надеть ботинки для бега! Пиджак кивнул, сделал последний глоток «Сигрэмса» и двинулся на выход. Но вместо задней двери выбрал ту, что вела в короткий коридорчик и к лестнице у подъездной двери, выходящей на двор. Как только он открыл дверь на улицу, из подсобки под лестницей показалась высокая фигура в черной косухе и стала бесшумно подкрадываться с трубой в руках на изготовку. Фигура была в двух шагах, когда с лестницы позади вдруг свистнул бейсбольный мяч, тюкнул человека по темечку и с грохотом отправил его обратно в кладовку. В следующий миг двое мальчишек, не старше девяти, пронеслись по лестнице, шмыгнув мимо удивленного Пиджака. Один подхватил лежащий у двери мячик и спешно выпалил «Привет, Пиджак!», после чего мальчишки скрылись за дверью, соскочили со ступенек и бросились прочь из виду, оставляя позади только смех. Раздраженный Пиджак быстро вышел за ними на двор, чтобы крикнуть вслед: «Не носитесь! Про бейсбольное поле, что ли, никогда не слыхали?» Он протопал по ступенькам в их сторону, так и не заметив человека за спиной. А в подсобке расселся на заду Эрл, боевик Банча, вытянув ноги в приоткрытую дверь и привалившись спиной к стене. Тряхнул головой, чтобы прочистить мозги. Нужно было пошевеливаться, да живо, пока не спустился кто-нибудь еще. Он учуял запах отбеливателя. Вдруг понял, что у него промок зад. Ноги лежали поверх желтого ведра на колесиках с грязной водой, которое перевернулось. Он отклеился от стены, уперся руками в пол и обнаружил, что правая ладонь вляпалась в мокрый конец швабры. Вторая угодила в какое-то устройство. Он повозился и пнул дверь, открывая ее нараспашку. На свету, к своему ужасу, разглядел, что левая рука лежит на мышеловке с дохлым пушистым клиентом. Он с криком вскочил на ноги и пулей вылетел из кладовки, по коридорчику, за дверь, спешно прошел по двору к ближайшей станции метро, панически оттирая руку о косуху и чувствуя, как ветер холодит промокшие штаны и кроссовки. – Долбаный старикашка, – пробормотал он. 9. Грязь Два копа в форме вошли на репетицию хора баптистской церкви Пяти Концов через пять минут после того, как между Кузинами разразилась ссора. На самом деле та ссора началась двадцать три года назад. Именно столько длился спор Нанетт и ее кузины Сладкой Кукурузы. Пока бузили Кузины, сестра Го – высокая красивая женщина сорока восьми лет – сидела на скамье хора, теребила ключи от дома и разглядывала свои колени. – Господи, – бормотала она, пока Кузины шипели друг на друга, – усмири ты этих ослиц. Словно ей в ответ, открылась дверь церкви, и через крошечный притвор в неф вошли два белых копа, и на их блестящих значках и латунных пуговицах отразился свет голой лампочки. Пока они шли к алтарю по покрытому опилками проходу, их ключи звякали, как колокольчики, а по их бедрам шлепали кожаные кобуры. У кафедры они остановились лицом к хору из пяти женщин и двух мужчин, которые вместе уставились в ответ, за исключением Толстопалого, сына Пиджака, сидевшего в конце скамьи и прятавшего незрячие глаза за очками. – Кто здесь главный? – спросил один коп. Сестра Го, сидя в первом ряду, смерила его взглядом. Молодой, нервный и тощий. Позади него – коп постарше, плотный, с широкими плечами и гусиными лапками у синих глаз. Она следила, как глаза старшего быстро окинули помещение. Ей показалось, будто она его уже видела. Он снял фуражку и тихо проговорил молодому копу голосом с легким ирландским переливом: – Митч, фуражку сними.