– Я спрашиваю, говорил ли это он. Говорил или нет? – спросил Банч. Лампочка помялся. Это он раскрыл Эрлу по секрету – в качестве дополнительного козыря, чтобы напроситься на аудиенцию у босса. Но теперь, впервые увидев предприятие Банча – особняк, ветхий снаружи и отполированный до блеска внутри, загруженную фабрику в квартале отсюда, которую показал Эрл, со множеством работников на подготовке героина, длинные машины и великолепную современную мебель в столовой мистера Банча, – он осознал, какая это крупная рыба. Банч, понял Лампочка, самый настоящий гангстер. Он слишком поздно осознал, что прыгнул выше головы. Комнату накрыл колпак тишины, пока на него, не моргая, смотрел Банч. Понимая, что ответ может стать для Димса смертным приговором, Лампочка сказал: – Может, я такое и говорил. Но не знаю, по серьезке ли это у Димса. Банч посидел молча с задумчивым видом, и показалось, что напряжение его покидает. Заговорил тихо: – Я ценю, что ты пришел, пацан. Я ценю, что ты показал мне и моему корешу, что заботишься о наших интересах. – Значит, флагшток мой? – С этим пока подождем, – сказал Банч, доставая из кармана сверток новеньких банкнот. Лампочка улыбнулся – с облегчением, благодарностью – и почувствовал внезапный укол совести. – Я просто хочу сказать, мистер Банч: Димс мне нравится. Мы с ним давно вместе ходим. Но, как я сказал, он теперь заделался в копы. Вот почему я здесь. – Понимаю, – спокойно сказал Банч. Медленно, театрально отсчитал четыре бумажки по пятьдесят долларов и пододвинул через стол Лампочке. – Бери и гуляй. – А флагшток мне дадут? – А ослы летают? Лампочка смешался, сперва промолчал, но потом спросил: – То есть да? Банч не обратил внимания. – Хочешь крылышко на дорожку? Лампочка растерялся, ему вдруг стало трудно дышать. – То есть не будет флагштока? – Я подумаю. – Я все рассказал, как и обещал. Что я за это получу? Банч пожал плечами. – Получишь двести долларов. За это можно много чего получить. Суп. Бутылку пива. Телочку. Кое-где – даже работу. Мне все равно, что ты получишь, главное, не суйся в мои дела. И если еще раз увижу здесь твою рожу, то раскрою ее молотком. У Лампочки распахнулись глаза. – Да что я сделал-то? Банч обернулся к Эрлу. – Стучит на собственного корефана. Стучит на корефана, который на нарах делился с ним рисом и фасолью. Который ради него практически у себя изо рта еду вынул. А теперь он приходит и говорит, что хочет на меня работать? – В нату-у-уре, – сказал Эрл. Угрожающе поднялся. Лампочка, косясь на Эрла, потянулся к деньгам. Неожиданно его руку прибила к столу ладонь Банча. – Надо ли мне напоминать, юный брат, что ты должен о нас забыть? – Не надо. – Хорошо. Потому что мы тебя не забудем. Теперь катись отсюда. Лампочка рванул двести долларов со стола и дал деру. Когда входная дверь закрылась, Банч пожал плечами и взял газету. – Все это до пенни вернется к нам. Он теперь ширяется. – В нату-у-уре. Банч бросил на Эрла раздраженный взгляд. – Ты накосячил, мужик. – Исправлюсь, – сказал Эрл. – У тебя и так уже было три попытки. Два раза тебе приварили по башке, а потом херакнули током, будто в цирке. Бро, ты как Три балбеса[35], только с мешком отмаз. Ты все сделал хуже. – Ты сам сказал – не убивать. Убивать и навалять – разные вещи. Чтобы навалять, надо смотреть, чтобы он тебя не срисовал и потом не настучал. А убрать его… – …я тебя не просил, бро. Банч потянулся за крылышком, макнул в соус и медленно жевал, проглядывая газету. – Игра изменилась, Эрл. Мне нужно было приглядывать за Димсом. – Дай мне все сгладить, Банч. Это мой груз. Я его и понесу. Банч не слушал. Он отложил газету и уставился в окно. Ему было о чем подумать. – Пек говорит, скоро придет большая поставка из Ливана. Говорит, он нашел под нее док. Но он такой дебил, что, уходя, включает свет. А теперь еще эта херня со старым засранцем, который подстрелил Димса. Если мы не можем тряхнуть даже старого алкаша, какого хрена мы раскатали губы на дело Пека? – Он покачал головой, сердито закусив нижнюю губу. – Как говорится, мне везет как утопленнику. Эрл чувствовал то же самое. Он сидел молча, разглядывая собственные пальцы на кроссворде. Сидел как на бритвенных лезвиях. Его уже два раза брал этот белый коп, Катоха, который обещал, что готов смотреть в другую сторону, когда копы накроют Банча, – если Эрл сдаст босса, на что он с опасениями согласился. Но теперь, сидя перед Банчем, он понял, что недооценил мозги босса и забыл о мощи гнева, который из него как будто сочился. Если Банч все узнает, Эрлу жопа. Внезапно это стало вполне вероятно. Хуже того, пожилая тетка из Коза узнала в нем сына преподобного Харриса. Казалось, отец мучает его с того света. – Да вправлю я мозги этому старикану, – сказал Эрл. – Ни к чему, – буднично ответил Банч. – Сегодня из Ричмонда в девять тридцать вечера приходит поезд. Сгоняй на моей машине до Пенн-стейшн, там будет Гарольд Дин, надо встретить. С этим-то ты не накосячишь, да? – Нам не нужен Гарольд Дин! – Ты что думал, в летний лагерь попал? Если Димс убедит Пека продавать ему, а не нам, мы себе обед на «зеленые марки»[36] покупать будем, брат. Нам хана. Никто не станет с нами торговать. Ни Рой с итальянцами на Брайтон-Бич. Никто из Вест-Сайда. Никто в Гарлеме. Либо док Слона, либо до свидания. Только у Пека еще есть выход на Слона. Если Димс переманит Пека, он получит док Слона, и тогда мы не у дел. Димса надо убрать. И Пека. Нужно все подчистить, сделать как было, причем раньше, чем придет партия из Ливана. Со Слоном я поговорю сам. Но сперва избавимся от старикана. Как его зовут? – Типа… Они его называют Костюм. – Короче, похер, как его зовут, – его надо усыпить. Сейчас же. Поднимай жопу, скоро приедет Гарольд Дин. Проследи, чтобы первым в списке был старикан. В Козе никто не видел ГэДэ; все пройдет легко и просто. 15. Ты не представляешь, что грядет Доминик Лефлер из девятого корпуса целыми днями извинялся перед Бам-Бам за то, что завязал драку на празднике в честь возвращения Супа Лопеса. Он «случайно» наталкивался на нее в трех разных местах, пока она шла по своим делам. В первый раз – на выходе из Пяти Концов. Она заглянула туда поставить пару банок бобов в кладовую, а когда вышла, он ненароком оказался снаружи, так что ему представилась возможность объяснить, что кукла, которую он пытался всучить Пиджаку, не приносит неудачу. – На Гаити это такой обычай, – сказал он. Когда она усомнилась, он стал оправдываться тем, что у черных американцев тоже есть свои ритуалы: готовить спаржевую фасоль на Новый год, носить в левом кармане сырую картошку от ревматизма или «держать под языком медную монетку во время коитуса». – Коитуса? – переспросила она. – Во время зова природы, – сказал Доминик. – Вы держите медную монетку под языком во время… коитуса… чтобы не залететь. Моя первая жена была из Теннесси. Эти сведения Бам-Бам встретила фырканьем. – Чем ее там кормили, смогом? В жизни не слышала такой пакости. В любом случае это не то же самое, что колдовство, – но она все же разрешила проводить себя домой. В другой раз он «случайно» оказался на другой стороне улицы от заднего фасада Пяти Концов с изображением Иисуса, где она каждое утро задерживалась по дороге на работу, чтобы молча помолиться за погибель своего бывшего супруга, сбежавшего на Аляску, чтоб его яйца выжало в соковыжималке или отчекрыжило пилой. Доминик как раз по случаю любовался художественными особенностями мусора у заднего фасада под изображением Иисуса, – мусора, который церковный пономарь Пиджак забыл оттащить к бордюру по той причине, что как раз вчерашним днем внезапно разжился бутылкой «Гаитянского Творения» у своего чудесного соседа Доминика, который предоставил ее в надежде, что она спровоцирует запой и Пиджак о мусоре забудет. Что в точности и произошло. Так Доминику выпала честь сообщить Бам-Бам, что раз они оказались у Пяти Концов во вторник утром, когда приезжает мусоровоз, то их гражданский долг как жителей Коза, чтящих все религии, прибраться в доме Божьем, ведь негоже оставлять мусор гнить на целую неделю прямо под носом Иисуса до следующего мусоровоза. Бам-Бам пробормотала, что враждующая с Пятью Концами церковь Горной Скинии выносит мусор истово, а мусор Пяти Концов находится в ведении Пиджака, а не в ее, плюс она оделась на работу во все белое, поскольку занималась сестринским уходом на дому. Но согласилась, что ни один христианин в здравом уме не пройдет мимо, пока под изображением Иисуса растет куча мусора. Поэтому они разгребали хлам полных двадцать минут, хотя обычно на это уходило тридцать секунд, – просто Доминик благородно не позволил ей пачкать форму и таскал сам, пока говорил на ходу. Так он целых двадцать минут объяснял Бам-Бам, на что способно моджо. – Моджо, – терпеливо говорил он, ворочая полупустой мусорный мешок, – может вредить человеку всю дорогу. – И длинная это дорога? – спросила она. – В сотню километров. В пять сотен. Даже в тысячу, – сказал он, пока она следовала за ним к бордюру. – Скажем, до самой Аляски. Бам-Бам, стоя на обочине перед мусором, с трудом скрыла, что в голове у нее вспыхнула лампочка. Она нахмурилась. Значит, даже Гаитянская Сенсация знал, что ее муж сбежал на Аляску. Она гадала, слышал ли он еще, что сбежал ее бывший с мужчиной. Наверняка, подумала она. Пожала плечами.