* * * Когда копы уехали, сестра Го обернулась к вздохнувшим с облегчением сырополучателям, которые теперь рассыпались на группки, забыв об очереди. Они даже не смотрели на сыр, лежавший ровными штабелями на столе под охраной Нанетт. Теперь все собрались вокруг сестры Го. – Я же вроде просила постоять за меня, – сказала она Нанетт. – Не до того, – огрызнулась та. – Что сказал коп? Сестра Го оглядела уставившихся на нее соседей: Доминика, Бам-Бам, мисс Изи, Хоакина, Нанетт и остальных – по меньшей мере пятнадцать человек. Большинство из них она знала всю свою жизнь. Они смотрели на нее особым взглядом – взглядом жилпроектов: с грустью, подозрительностью, усталостью, мудростью, шедшей от того, что в мире, полном страданий, их жизнь полна особых страданий. Четверо из их числа вычеркнуты – пропали, изменились навсегда, и неважно, мертвы они или нет. И это только начало. Сейчас здесь наркотики – большие наркотики, героин. Его уже ничто не остановит. Теперь они это знали. Скамейку Димса под флагштоком займет кто-нибудь другой. Здесь ничего не изменится. Жизнь в Козе потащится дальше, как всегда. Работаешь, вкалываешь, отбиваешься от крыс, мышей, тараканов, муравьев, жилищников, копов, грабителей, а теперь – наркодилеров. Живешь в разочаровании и мучениях, слишком жарко летом и слишком холодно зимой, выживаешь в квартирах с дешевыми плитами, которые не греют, и туалетами, которые не смывают, и свинцовой краской, которая осыпается хлопьями со стен и травит твоих детей, живешь в ужасных мрачных коробках, построенных для итальянцев, прибывших в Америку работать в доках, где не осталось катеров, кораблей, танкеров, мечты, денег и возможностей, как только заявились цветные и латиносы. И во всех бедах Нью-Йорк винит тебя. А кого винить тебе? Ты сам решил поселиться здесь, в этом суровом городе с суровыми людьми, в финансовой столице мира, в краю возможностей для белого человека и тундре угасших грез и пустых обещаний для любого, кому хватит глупости поверить шумихе. Сестра Го смотрела на кружок своих соседей и в этот миг увидела в них то, чего никогда не видела раньше: они крошки, мелочи, сахарная пудра на печенье, невидимые разбросанные точки на жаровне обещаний, изредка возникающие на бродвейских сценах или в бейсбольных командах со слоганами вроде «Надо верить», когда на самом деле во что тут верить, кроме того, что один цветной – хорошо, два – уже двадцать, а три – закрывай лавочку и туши свет; все в Коз-Хаусес жили нью-йоркской мечтой, глядя на статую Свободы – гигантское медное напоминание, что этот город – перемалывающая фабрика, измельчавшая мечты бедняка хуже любого хлопкозавода или поля сахарного тростника на Юге. А теперь пришел героин, чтобы снова сделать из их детей рабов – рабов бесполезного белого порошка. Она оглядела их, друзей своей жизни, смотревших на нее. А ведь они видят то, что увидела она, поняла сестра Го. Она прочла это по их лицам. Им никогда не победить. Игра подстроена. Злодеи одержат победу. Герои погибнут. В следующие дни их будет угнетать, как мать Шапки рыдает над гробом сына. На следующей неделе или, может, в следующем месяце ее место займет какая-нибудь другая мать, выплакивая скорбь. А потом еще одна. Они тоже видели будущее, понимала сестра Го. Все это будет продолжаться вечно. Как же все мрачно. Но тут она подумала, что время от времени появляется проблеск надежды. Всего точка на горизонте, щелчок по носу великана, отправляющий его кувырком в нокаут, – что-то, что скажет: «Знаешь, что, гад ты такой, я – божье дитя. И я. Всё. Еще. Здесь». В это мгновение она ощутила божье благословение, поблагодарила Его от всего сердца, ибо тут же узрела этот проблеск и в лицах друзей, увидела: они поймут то, что она расскажет о человеке, блуждавшем среди них большую часть своей взрослой жизни, о том, у кого лимфоузлы в восемнадцать лет разрослись до размеров игровых шариков, кто шатался со скарлатиной, болезнью крови, острой вирусной инфекцией, эмболией легких, волчанкой, трещиной в глазнице, двумя приступами полноценной взрослой кори и несколькими периодами гриппа, чье проспиртованное тело пережило за год больше операций, чем большинству из них выпадает за всю жизнь, и она была благодарна, что Господь милосердный даровал ей шанс и трезвую память, чтобы поделиться открытием с ними, поскольку в глубине души видела в этом доказательство, что Бог вечно щедр в Своих дарах – дарах надежды, любви, истины и веры в нерушимость добра во всех людях. Если б она могла, то встала бы с рупором на крыше семнадцатого корпуса и протрубила бы эту истину на весь жилпроект. Но она знала: достаточно будет рассказать и этой компании. Знала, что истина разойдется далеко. – Сосиска жив, – сказала она. – Его ранили, но он еще жив. Он в больнице. – А Пиджак? – спросила Бам-Бам. Помещение накрыло одеяло молчания. Сестра Го улыбнулась. – Что ж, это та еще история… * * * Катоха и три офицера шли мрачным строем через двор к патрульной машине. Не прошли они и пяти шагов, как их остановил неожиданный звук из подвальной котельной. Они приросли к месту и прислушались. Звук быстро утих, и скоро копы снова двинулись, в этот раз медленнее. Один из следователей поравнялся с Катохой в хвосте отряда. – Катох, не понимаю я этих людей. Они же варвары. Тот пожал плечами и продолжал идти. Он знал, что будут стратегические собрания, и звонки из офиса мэра, и записки из нового подразделения бюро по борьбе с наркотиками в Манхэттене. Напрасная трата времени. И в конце концов все равно останутся те, кто скажет, что нет смысла тратить деньги и силы на висяки в жилпроектах. И только что три других копа слышали то же, что и он, и доказать начальству, что дело нужно довести до конца, станет только сложнее, ведь три офицера услышали из котельной нечто возмутительное – невообразимое для любого, кто не прослужил в Коз-Хаусес двадцать лет, как он. Это был смех. 19. Подстава В два ночи Джо Пек свернул на своем здоровенном ГТО с включенными фарами дальнего света прямо в док с вагоном Элефанти. Как обычно, приехал Пек не вовремя. Как раз в самый разгар операции, когда Слон стоял у дверей вагона и внимательно пересчитывал последние из тридцати четырех новеньких телевизоров «Панасоник», которые четверо его людей торопливо таскали из причалившего катера в кузов грузовика «Дейли ньюс». Грузовик на эту ночь «позаимствовал» в одиннадцать часов у типографии на Атлантик-авеню один из его людей – водитель газеты. Вернуть машину надо было к четырем, когда выйдет утренний выпуск. Фары Пека мазнули по доку и застали врасплох двоих из бригады Элефанти, поднявших ящик. Они, засуетившись, с трудом уволокли ящик в тень. Их заполошные движения привлекли внимание нервного капитана, который не заглушал дизельный двигатель. Не успел Элефанти сказать и слова, как капитан дал отмашку матросу, тот дернул узел швартова, и катер без огней быстро отчалил в гавань, растворяясь в ночи с последними двумя «Панасониками» на борту. Пек выскочил из машины в ярости, налетел на Элефанти у дверей вагона. – Никогда еще такого не видел, – прохладно сказал Элефанти. Ни к чему начинать потасовку с Джо прямо сейчас, пока загружают и готовят к отправке грузовик. Как бы то ни было, деньги прежде всего. – Чего не видел? – потребовал знать Пек. – Не видел, чтобы кто-нибудь так быстро отшвартовывал катер. Одним махом. – И что? – Там остались два последних телевизора, – сказал он. – Я заплатил за тридцать четыре. Получил только тридцать два. – Я покупаю последние два, – сказал Пек. – Надо поговорить. Элефанти посмотрел на грузовик. Последний телевизор погрузили, кузов закрыли. Он дал знак своим людям, чтобы отправлялись, потом вошел в вагон и сел за стол. Пек последовал за ним и устроился в кресле рядом, закуривая «Уинстон». – Ну что у тебя теперь? – спросил Элефанти. Он видел, что Пек все еще бесится. – Я уже сказал, что не согласен на ливанскую поставку. – Я насчет другого. На хрена ты запорол мою поставку? – О чем ты? – Ты что, хочешь, чтобы я срал куриными яйцами стоя? Томми, я теперь и своим волосатым хреном шевельнуть не могу. На меня насели копы. – Из-за чего? – Из-за фигни в рыбацкой гавани, на причале Витали. – Какой еще фигни? – Хватит мне лапшу на уши вешать, Томми. – Если хочешь говорить загадками, Джо, устраивайся в цирк. Я не въезжаю, о чем ты. – Твой мужик… старик, он пошел вразнос вчера вечером на причале Витали. Застрелил троих. Элефанти подбирал ответ осторожно. За годы практики он научился изображать невинность и сохранять непрошибаемо каменное лицо, когда нужно. В его мире, где во вредные условия труда входило трупное окоченение, всегда лучше прикинуться, что ты не в курсе, даже если в курсе. Но в данном случае он ума не мог приложить, о чем толкует Джо. – Какой еще старик, Джо? – Кончай меня доводить, Томми! Элефанти закрыл дверь вагона, потом развязал галстук, бросил на стол и достал из ящика стола бутылку скотча «Джонни Уокер» и два стакана. – Выпей, Джо. И расскажи все путем. – Не разыгрывай бармена, Томми. Думаешь, я гребаный телепат? Что творится у тебя в башке? Крыша отъехала? Элефанти чувствовал, как быстро истончается терпение. Джо умел играть на его нервах. Он взглянул на Пека со спокойной мрачностью. Пек заметил, как изменилось его лицо, и быстро остыл. Когда Элефанти злился, он становился страшнее вуду. – Полегче, Томми. У меня проблемы. – Пресвятая Дева, объясни еще раз, в чем дело, Джо? – спросил Элефанти. – До ливанской поставки осталось девять дней, а я в жопе. Пришлось просить Рэя с Кони-Айленда принять по… – Не хочу об этом знать. – Томми, ты дашь договорить? Ты знаешь старую лакокрасочную фабрику, у которой мы раньше купались? Старый причал Энцо Витали? Твой старикан, твой стрелок, положил там вчера трех человек. – У меня нет никакого стрелка-старикана, – сказал Элефанти. – Скажи это трупу, который прилег передохнуть с пулевыми отверстиями в роже. Теперь копы от меня не отстанут. – Ты можешь выйти из метро на свет божий, Джо? Вчера я никого не посылал на причал Витали. Мы всю ночь готовились принять этот груз. Тридцать четыре телевизора из Японии – пока ты не приехал. Уже тридцать два. Два последних теперь на дне гавани. – Я же сказал, что заплачу. – Оставь деньги себе на стрип-бар, чтобы сходить в следующий раз, когда у меня будет поставка. Упростишь мне жизнь. Впрочем, я рад, что ты пришел. Показал мне то, что я уже знал: этот капитан катера – гнида, как я и думал. – Значит, ты никого не убивал? – Я на кого похож, Джо? Ты думаешь, мне хватит дурости поджечь деньги в собственном кармане? Зачем мне надо, чтобы копы перетряхивали доки, если у самого поставка на следующий же день? У меня свой бизнес. Гнев Пека поутих. Он потянулся к стакану и налил себе «Джонни Уокера». Сделал большой глоток, потом сказал: – Помнишь того пацана? Умника, который работал на меня в Коз-Хаусес? Которого подстрелил тот дедок? Короче, вчера дедок вернулся со вторым дедком, чтобы довести дело до конца. Они вдвоем снова стреляли в пацана – не добили, если можешь себе представить. Скорее у киллеров мозоли вырастут, чем этот пацан откинется. Но они убили одного из его бригады. Одного старика зацепило. Второй – кажется, твой, – тоже помер, как я слышал. Плавает где-то в гавани. Завтра копы будут его вытаскивать.