Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 50 из 60 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Пиджак надул щеки и издал долгий, затяжной вздох. – Ладненько, – сказал он. – Только еще одно. И я пойду. Старик прошаркал к двери, высунулся в коридор, посмотрел по сторонам, потом плотно прикрыл дверь. Прошаркал обратно к койке и навис над Димсом, чтобы прошептать что-то на ухо. – Иди ты на… – сорвался Димс. И тут Пиджак на него набросился. Старик быстро поднял колено, прижал здоровую правую руку Димса к его же телу, а своей правой схватил куклу с койки и ткнул в лицо Димса. Прижатый Димс не мог пошевелиться. Почувствовал, как ему внезапно перекрыли кислород. Голову сдавило, как в тисках. Пиджак держал крепко, навалился, пока Димс бился, панически хватая воздух. Пиджак заговорил размеренно и спокойно: – Так со мной делал папаша, когда я был совсем малой. Говорил, так я вырасту большой и сильный. Темный он был человек, мой папаша. Злой как черт. Но как зайдет речь о белом человеке, он трусил. Однажды он купил мула у белого. Оказалось, мул больной. Но белый сказал, что мул не умрет, потому что так ему приказал он, белый человек. И знаешь, что случилось? Димс в панике боролся, силился вдохнуть. И не мог. – Папаша ему поверил. Привел мула домой. И так же верно, как то, что мы тут в палате, мул издох. Я говорил ему не покупать, да он не слушал. Пиджак почувствовал, что на миг сопротивление Димса выросло, и тогда сильнее надавил куклой-подушкой и продолжал говорить голосом тихим, убедительным и пугающе спокойным: – Понимаешь, папаша думал, что я умен себе же во вред. Верил, будто мне будет горе от ума. Поэтому давил подушкой, чтобы придушить разум. Хотел власти над моим разумом и телом. Он вел себя так же, как всякий алчущий власти белый человек, какого я знал. Пиджак налег подушкой на лицо Димса и почувствовал, что тот теперь отчаянно старается; Димс изгибал спину, пытаясь выжить. Но Пиджак не отпускал, нажимал еще сильнее, чем раньше; продолжал говорить: – Но, с другой стороны, не могу по справедливости сказать, что если бы цветной получил власть, то не стал бы таким же, как белый. Теперь он чувствовал, что трепыхание Димса стало бешеным, лепет под куклой-подушкой напоминал кошачье мяуканье, долгое «га-га», будто удушенное блеянье козы, а затем неистовые кувыркания Димса замедлились и голос ослаб, но Пиджак все продолжал давить и спокойно рассказывать: – Видишь ли, Димс, в те времена все уже было предрешено за тебя. Оставалось подчиняться. Хоть ты даже не знал, что подчиняешься. Даже не знал, что бывает как-то иначе. Ни о чем не задумывался. Тебя как в колею ставили. Даже в голову не придет поступать не так, как велят. Я никогда не спрашивал, почему что-то делаю или не делаю. Просто делал как велят. И когда папаша поступал со мной так, я не видел в этом дурного. Значит, так в мире заведено. Сопротивление Димса затихло. Он сдался. Пиджак отпустил подушку, и Димс втянул воздух в легкие с таким звуком, будто заводится машина: долгое громкое тарахтенье, а потом несколько захлебывающихся вздохов. Димс, едва ли в сознании, пытался отвернуться, но не мог, потому что Пиджак еще прижимал его голову одной могучей рукой, а из второй не выпускал куклу-подушку. Потом все прошло, и Пиджак небрежно бросил куклу на пол, встал, убирая колено с правой руки Димса. – Все понял? – спросил он. Но Димс не понял. Он все еще хватал ртом воздух и силился остаться в сознании. Хотел дотянуться до кнопки вызова медсестры, но здоровая рука, правая, будто отмерзла после того, как ее раздавил Пиджак. В сломанной левой ревела боль. Шум в ушах напоминал визгливое жужжание. С огромным усилием он дернулся правой рукой к кнопке вызова, но Пиджак шлепнул по ней и внезапно схватил Димса за больничный халат – руками твердыми, жилистыми после семи десятилетий прополки трав, копания канав, высадки саженцев, открывания бутылок, выдергивания унитазов, сжимания пассатижей, таскания стальных балок и погона мулов. Эти руки вскинули Димса в почти сидячее положение твердой, цепкой хваткой, как стальными клещами, да с такой силой, что он взвизгнул, и теперь Димс увидел Пиджака в каких-то сантиметрах от своего лица. И здесь, вплотную, разглядел в лице старика то же, что почувствовал в потемках гавани, когда старик тащил его к жизни: силу, любовь, упорство, умиротворенность, терпение, и на сей раз – что-то новое, чего он никогда не видел за все годы знакомства со старым Пиджаком, пьяным разгильдяем из Коз-Хаусес: всеохватную, неудержимую ярость. – Теперь я понял, почему тогда хотел тебя убить, – сказал Пиджак. – Потому что твои родные выбрали для тебя неправедную жизнь. Я не хочу, чтобы ты закончил так же, как я или моя Хетти, утопившаяся с тоски. У меня уж пошли последние октябри жизни, мальчишка. Апрелей мне больше не светит. Так мне и надо, старому пьянице, – и тебе так и надо: умереть хорошим парнем, сильным, красивым и мозговитым, каким я тебя помню. Лучшим подающим в мире. Мальчишкой, способным пробить мячом путь на свободу из выгребной ямы, где нам приходится жить. Лучше помнить тебя таким, чем куском мусора, которым ты стал. Хорошая мечта. Старый пьяница вроде меня заслуживает такую мечту на излете своих дней. Потому что всю доброту в своей жизни я растратил так давно, что уже и забыл. Он отпустил Димса и швырнул обратно на койку с такой силой, что его голова стукнулась об изголовье и Димс чуть снова не лишился сознания. – Больше ко мне не подходи, – сказал Пиджак. – Подойдешь – умертвлю тебя на месте. 24. Сестра Пол Марджори Дилэни, молодая ирландо-американка, работавшая на стойке в доме престарелых имени Брюстера в Бенсонхерсте, привыкла к разнообразию странных посетителей с дурацкими вопросами. Палитра из родителей, детей, родственников и старых друзей, заходивших в вестибюль, думая проникнуть в комнаты, а иногда и в карманы постоянных обитателей дома – престарелых, умирающих и без пяти минут мертвых, – варьировала от гангстеров до жалких нищих или бездомных детей. Марджори научилась относиться к этому с благодушием и немалой долей сострадания вопреки всему тому, на что насмотрелась. Но даже после трех лет на должности она оказалась не готова к престарелому черному джентльмену неприглядного вида, когда в тот день тот ворвался к ней в голубой форме нью-йоркского жилищного хозяйства. На его лице застыла кривая усмешка. Казалось, он с трудом передвигал ноги. Обильно потел. Выглядел он, думала она, совершенно спятившим. Если бы не форма, она бы сразу попросила Мэла – охранника, который сидел возле двери и целыми днями либо читал «Дейли ньюс», либо дремал, – выставить старика восвояси. Но в жилхозяйстве работал ее дядя, и у него там были цветные друзья, так что она подпустила пришельца к стойке. Тот не торопился, сперва окинул взглядом вестибюль и, видимо, впечатлился. – Я тут ищу сестру Пол, – пробормотал он. – Как ее зовут? – Пол, – сказал Пиджак. Он навалился на стойку для опоры. Голова раскалывалась от боли – это было необычно. Еще он выбился из сил – тоже необычно. Он не брал в рот ни капли с тех пор, как поговорил с Хетти четырнадцать часов назад – хотя казалось, что четырнадцать лет. Эффект воздержания был огромным. Он ослабел и не находил себе места, мучился животом и трясся, словно падал в кошмаре с утеса и завис в воздухе, все кувыркался и кувыркался – никакого дна, только падение вверх тормашками. Он пришел сюда сразу от Димса и Сосиски в больнице и не мог вспомнить, ни что им говорил, ни даже как добрался. Дом престарелых находился в пятнадцати кварталах от больницы, в близлежащем Боро-Парке. Обычно такое расстояние Пиджак преодолевал не моргнув и глазом. Но на сей раз пришлось несколько раз останавливаться – и чтобы отдохнуть, и чтобы спросить дорогу. В последний раз он спросил, стоя прямо перед нужным местом, причем белого мужчину, который просто показал Пиджаку за плечо, ругнулся под нос и ушел. Теперь же за стойкой перед ним предстала белая девушка с точно таким же выражением лица, как у сотрудников офиса соцслужбы в центре Бруклина, куда он ходил по поводу пенсии покойной жены. Тот же вид, раздраженные вопросы, нетерпение, требования документов со странными названиями, которых он в жизни не слышал, в окошко суют формы с заголовками, какие он не мог ни прочитать, ни понять; формы заявок, где требовались списки, даты рождения и еще больше бумажек, а отдельные формы требовали заполнить другие формы, и все казалось таким сложным, что могли бы уж сразу печатать на греческом, и весь сонм названий, стоило клеркам их произнести, растворялся в воздухе. Пиджак начисто забывал, что такое «Формальный список мест работы в течение жизни», как только эти слова слетали с губ клерка, а также куда с этим идти и зачем оно нужно, а значит, когда он выходил из дверей соцслужбы, на ходу бросая бумажки в урну, то был настолько обескуражен, что изо всех сил старался забыть произошедшее, а значит, все равно что и не приходил. Сейчас он как будто снова оказался там. – Это имя или фамилия? – уточнила Марджори за стойкой.
– Сестра Пол? Это имя. – Разве это не мужское имя? – Это не он. Это она. Марджори усмехнулась. – Женщина по имени Пол. – Ну, никакого другого ее имени я в свое время не знал. Марджори быстро пробежалась по списку имен на стойке. – Здесь нет женщины по имени Пол. – Я уверен, что она здесь. Пол. Сестра Пол. – Во-первых, сэр, как я уже сказала, это мужское имя. Пиджак, обливаясь потом, чувствовал слабость и раздражение. Он оглянулся через плечо и заметил на посту около двери беловолосого охранника. Охранник сложил газету. Второй раз Пиджака посетило необычное чувство: гнев, снова пересиленный страхом и уже вполне обычным ощущением полного непонимания и беспомощности. Ему не нравилось удаляться от Коз-Хаусес. Здесь, в Нью-Йорке, могло случиться что угодно. Он повернулся обратно к Марджори. – Мисс, на свете бывают женщины с мужскими именами. – Да что вы, – сказала она, и ее усмешка стала шире. – В прошлую среду сам видел, как женщина с мужским именем взяла на мушку трех мужиков. Одного насмерть убила, ей-богу. Вот ее звали Гарольдин. Злая не хуже мужика. Еще и красивая, как павлин со всеми перьями. Не человек, а зло, мужчина и женщина в одном флаконе. А имя – это ерунда. Марджори подняла взгляд и увидела, как к ним подходит охранник Мэл. – Что-нибудь случилось? – спросил он. Пиджак увидел охранника и понял свою ошибку. Вот сейчас белые начнут подсчитывать пальцы на руках да ногах. В голове колотило так, что перед глазами плавали пятна. Он обратился к охраннику. – Я пришел к сестре Пол, – сказал он. – Она из церкви. – Откуда? – Я не знаю, где ее родина. – Родина? Она американка? – А как же! – Откуда вы ее знаете? – А откуда люди друг друга знают? Где-то встречаются. Она из церкви. – Какой церкви? – Церковь Пять Концов. Я там дьякон. – Вот как? Пиджак терял терпение. – Она каждую неделю шлет туда деньги в письмах! Кто станет слать письма каждую неделю? Даже счета за электричество не приходят каждую неделю! Охранник посмотрел на него задумчиво. – Сколько именно денег? – спросил он. Пиджак чувствовал, как его гнев обрастает новыми, оголенными, ледяными гранями, каких он никогда еще не чувствовал. Он разговаривал с белым так, как не говорил с белыми ни разу за всю свою жизнь. – Мистер, мне семьдесят один год. И если только я не Рэй Чарльз, вы от меня не намного отстаете. Вот эта барышня, – он показал на Марджори, – не верит ни единому моему слову. Ей простительно, ведь она молодая и привилегированная, а молодежь верит, что у них есть все права да моджо, и она наверняка жизнь прожила, пока под нее все стелились и говорили то, что ей хочется услышать, а не то, что ей услышать стоило бы. Я-то не против. Если кто-то слышит песню и ничего, кроме одной этой песни, не знает, – ну, что уж тут поделаешь. Но вы-то одних со мной лет. И вы должны ясно видеть, что человек моего возраста, за весь день не сделавший ни глотка, заслужил какое-никакое уважение – а то и леденец-другой – за то, что еще слышит, как у него бьется сердце, за то, что все это время не лепечет бред, хоть я сейчас так жажду любой паленки, что готов верблюда доить за каплю «Эверклира» или даже водки, которую на дух не переношу. Четыре доллара и тринадцать центов, кстати говоря, шлет она в церковь каждую неделю, если так уж хотите знать. Хотя мне знать не положено, потому как это для церкви. А я всего лишь дьякон. Я не казначей. К его удивлению, белый охранник сочувственно кивнул и спросил:
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!