– Ну, если не прочь, перед уходом дай на чай мистеру Мэлу. – Кто такой мистер Мэл? – Тот пожилой белый мужик у дверей, который присматривает, чтоб мы, старики, не убегли. Элефанти взглянул на Мелиссу, и та кивнула дальше по коридору в сторону входа, где виднелся старый охранник, задремавший с «Дейли ньюс». – Я двенадцать лет кажную неделю пересылаю в Пять Концов свой взнос, – сказал сестра Пол. – Четыре доллара и тринадцать центов от своей пенсии. Он кажную неделю носит их на почту. Заказывает перевод, кладет деньги в конверт и отправляет. Если только почта не платит ему пивом и спиртом, у меня перед ним долг за марки и конверты за двенадцать лет. Вдобавок стоимость пересылки этих самых четырех долларов и тринадцати центов. Мэл, прямо скажем, заливал виски за воротник столько, сколько я здесь пробыла, и продолжит, пока не уйдет через год-другой. Но – вот тебе крест – человек он хороший. Я бы хотела отплатить то, что должна, прежде чем отращу крылья. Как думаешь, можешь поделиться с ним малостью? Денег он не берет. Говорит, уже слишком старый. – А что он любит кроме выпивки? – Очень ему по вкусу шоколадные батончики «Марс». – Тогда их ему хватит до конца жизни. * * * В стену они забрались той же ночью, в 4:20. Элефанти и Пиджак. Мелисса осталась в машине на обочине – с выключенным светом и гудящим двигателем. Незачем было просить ее рисковать. Она свою часть работы выполнила – разузнала все, что требуется. Услышав описание предмета, прочитав несколько газет из тех времен, а потом созвонившись с человеком в Европе, чтобы договориться о передаче и продаже, она поняла, о чем речь. Оказывается, «мыло», которое ее дядя Мэйси – брат Губернатора – спрятал и вывез в Америку в своей «коллекции», выкраденной из венской пещеры в 1945 году, вовсе не мыло. А самый древний трехмерный предмет в мире. Венера Виллендорфская, богиня плодородия. Крошечный кусочек известняка в виде беременной женщины, тысячелетнего возраста. И находился он прямиком в ладони Иисуса – цветной ладони, нарисованной на шлакоблоке заднего фасада баптистской церкви Пяти Концов Коз-Хаусес в Бруклине, штат Нью-Йорк, сыном сестры Бибб, Зиком, при помощи Пиджака и Сосиски, по указанию пастора Го, который несколько лет назад решил, что Иисуса следует преобразить из белого в цветного. Теперь та ладонь, какая осталась, больше напоминала пузырь. Но все же была ладонью. Когда Элефанти и Пиджак пробирались вдоль здания в кромешную тьму полянки, поросшей высокой травой, луна не светила – только поблескивали вдали огоньки манхэттенских небоскребов. У Элефанти были фонарик, прикрытый черной тканью, молоток и долото для камня. Пиджак бросил один взгляд на инструменты Элефанти и сказал: «Мне света не надо». Но когда привел Элефанти к задней стене, взял фонарик и засветил на секунду, показав портрет Иисуса, теперь замалеванный: белый человек, перекрашенный в коричневый, с вытянутыми руками – ладони раскинуты приблизительно на два метра друг от друга. Потом он вернул фонарик Элефанти. – Сестра Пол сказала – в правой или в левой? – спросил Элефанти. – Запамятовал. Но рук всего две, – веско ответил Пиджак. Они начали с левой, аккуратно обстукивая вокруг кирпича. Сбивали известку, пока кирпич почти не высвободился. – Обожди, – сказал Пиджак. – Дай минуту, пока я сбегаю внутрь, потом просто сдвинь кирпич в мою сторону. С внутренней стороны ничего нет. Постукивай по нему. Только не сильно. Он полый. Молоток пробьет в нем дырку. Клином молотка Элефанти мягко постукивал по краям шлакоблока. После пары ударов тот поддался и провалился внутрь. Тут ему пришло в голову: «А если кирпич упадет и разобьется?» Он услышал, как крякнул с той стороны старик, когда его поймал. Элефанти спросил через стену: – Есть что? – Где? – В этом блоке. Что-нибудь вроде куска мыла? – Не. Никакого мыла. Для Элефанти это было как удар под дых. В оставленную блоком дыру виднелось лицо старика. Элефанти сунулся в отверстие и заглянул под углом, посветил фонариком внутрь блоков снизу и сверху. Пусто. Он видел церковь, видел, как на него уставился глаз старика. – Тут ничего, – сказал он. – Блоки уложены вразбежку. Эта штука могла провалиться с края, отскакивать до самого низа и разбиться. Придется разбирать всю стену, чтобы увидеть, что там внизу. Давай попробуем вторую руку. Он перешел на другую сторону и принялся высекать блок с правой ладонью Иисуса, когда его остановили скрип открывшейся двери церкви и шарканье старика по асфальту. – Ты должен ждать внутри, когда блок упадет, – сказал он. – Правда? – Ага. Мы ищем мыльницу. Нельзя, чтобы она разбилась. Она ценная. – Ну, это никакое не мыло, – сказал Пиджак. И показал пыльную металлическую коробочку. – Зачем ты мне cojones выкручиваешь! – сказал Элефанти, вырывая ее из рук. – Чего-чего? – Мои яйца. – Не имею я к ним никакого касательства. – Ты же вроде сказал, там ничего нет. – Ты спросил про мыло. Это не похоже на мыло. Это коробочка. Была приделана известью к боку кирпича. – Боку чего? – Шлакоблока. Кто-то приладил металлическую полочку и закрепил на ней эту штуку. – Ты же вроде сказал, там ничего нет. – Так ты про мыло спрашивал, мистер. – Хватит звать меня «мистером»! – возбужденно вскрикнул Элефанти, плюхнулся на колени и сунул фонарик Пиджаку. – Свети давай. Пиджак подчинился. Элефанти открыл коробочку и достал фигуристую каменную статуэтку – сантиметров десяти в высоту, с огромной грудью. – Ну надо же, – сказал Пиджак. Еле удержался, чтобы не сказать «цветная дамочка». Только пробормотал: – Кукла. – Все как он говорил. Не больше бруска мыла «Палмолив», – пробормотал Элефанти, поворачивая ее в руках так и эдак. – Я деревенских мышей покрупнее видал, – сказал Пиджак. – Можно потрогать? Элефанти передал ему. – Тяжеловата, – сказал Пиджак, возвращая. – Увесистая дамочка. Я на таких в свое время насмотрелся. – Вроде этой? – На крупных дамочек с большими дойками? Еще бы. В этой церкви их полным-полно. Элефанти пропустил это мимо ушей, инстинктивно озираясь. Во дворе было темно. Ни души вокруг. На обочине стоял «линкольн» с работавшим вхолостую мотором. Он нашел, что искал. Он свободен. Пора было убираться. – Я тебя высажу. Потом позвоню. Я о тебе позабочусь, приятель. Пиджак не сдвинулся с места. – Минутку. Как думаешь, учитывая, что тебе помогла сестра Пол и я, может, и ты поможешь мне сыскать рождественскую кассу? – Чего? – Рождественская касса. Все рождественские деньги. Деньги, которые скопила община этой церкви на гостинцы своим детишкам. Моя Хетти собирала их каждый год и прятала где-то в церкви. До Рождества теперь всего месяц. – А где эта касса? – Коли я бы знал, о помощи не спрашивал бы. – Сколько в ней собрали? – Ну, если все сложить и вычесть вралей, которые чего только туда не сдали, я бы сказал, три или четыре тыщи долларов. Наличными. – Думаю, это подъемная сумма, мистер Пиджак. – Как-как? Мистер? – Мистер Пиджак. Пиджак отер лоб сморщенной ладонью. В эти дни мир словно прояснился, появилась новизна – не то чтобы некомфортная, но порой казавшаяся странной, как будто разнашиваешь новый костюм. Постоянные головные боли и тошнота, сопровождавшие его после многолетнего запоя, ушли. Он чувствовал себя как радио на новой волне: из помех понемногу проступает чистый голос, как положено – как всегда хотела его Хетти. Он робел перед этим новым чувством. Становился религиознее, становился ближе к Богу – и ближе к человеку, почтенному дитю Божьему. – Меня никогда не звали мистером Пиджаком. – Ну, а как ты хочешь, чтобы тебя звали? Пиджак на миг задумался. – Может, дитем Божьим. – Пойдет. Дитя Божье. Это подъемно. Будет тебе новая рождественская касса. Элефанти двинулся к машине. – Стой!