– У меня как раз два места. Должен был поехать Фрэнк из отдела связи, но не смог. Присоединишься? – С удовольствием! Как раз нахожусь в поисках нового материала, так что свежие идеи не помешают. Спустя две минуты я оставил машину на парковке. Мы с Линдой вошли в ресторан, заполненный оживленной толпой. Официанты в белоснежных рубашках грациозно расхаживали по залу с подносами в руках и с улыбками разносили бокалы. Чувствовалась атмосфера напряженного, нетерпеливого ожидания. Место выступающего было обозначено красной лентой, чтобы за него не заходили посетители. Как только мы вошли, за лентой появился мужчина с микрофоном в руках и объявил о прибытии блогера Гарри Уилсона, а следом прозвучала вступительная речь. Я взял Линду под локоть и, слегка подтолкнув вперед, зашагал вслед за ней. Люди в ожидании махали веерами, кто-то смотрел в телефон, другие просто беседовали, посматривая в сторону говорящего. Наконец зал замер. Повисла абсолютная тишина. Возле микрофона появился невысокий, коренастый парень, по всей видимости сам Гарри Уилсон. Поздоровался и, широко улыбаясь, представился публике. Я не ошибся, это был он. После короткого приветствия Уилсон начал делиться занимательными историями из своих интервью со звездами. Многие из присутствующих даже потянулись к сумкам за записными книжками и с преувеличенным вниманием начали делать заметки. Я пока не услышал ничего важного и интересного для себя, поэтому оставался безучастным. Линда примкнула к числу восторженных людей. Увлеченная речью болтливого блогера, она старательно вытягивала шею, чтобы лучше видеть его, и прислушивалась к каждому произнесенному слову, которое для меня совершенно ничего не значило. Я и сам владел всеми базовыми знаниями и мог взять интервью у любой знаменитости. Спустя четверть часа, когда я уже откровенно заскучал и окончательно пожалел о том, что потратил время на хвастливого, распиаренного блогера с заученными шаблонными фразами, он вдруг заговорил об одной загадочной истории, произошедшей несколько лет назад, и я полностью обратился в слух, но, к сожалению, уже прослушал начало. – …Об этом писали все газеты и журналы, передавали в новостях, но всем известную модель Харди так и не нашли, – продолжал рассказывать Уилсон. – На тот момент он находился на самом пике своей карьеры, подписывал крупные контракты и заводил самые громкие любовные связи, прыгал с парашютом, увлекался серфингом, словом, брал от жизни все, что хотел. Однако Харди никогда не отличался спокойным темпераментом, он был молод, излишне горяч и амбициозен. Есть подозрения, что где-нибудь на вечеринке завистники пристукнули его, а тело сожгли либо выбросили в океан. Эта история остается загадкой для многих и вызывает интерес даже сейчас, спустя много лет… Дальше я ничего не слышал, кроме бешеного стука своего сердца. Харди, тот самый, о котором говорила Мэгги, прокручивал я в голове. Все начали аплодировать, и я снова прислушался к Уилсону: он прощался и желал всем успехов. Некоторые изъявили желание сфотографироваться с легендарным блогером и начали обступать его со всех сторон. Я украдкой взглянул на Линду, надеясь, что ее заинтересованность блогером ограничится заметками в записной книге, и оказался прав. Она вместе со мной направилась к выходу с раскрасневшимся лицом, пылко щебеча: – Ах, Ник, он был прекрасен! Не правда ли? – Правда, – охотно согласился я, думая о том, насколько ценную для меня информацию сообщил Уилсон в завершение своего выхода. Мы вышли на свежий воздух. Линда продолжала делиться эмоциями, рассыпаясь в комплиментах не столько речи, произнесенной блогером, сколько ему самому. – У него такие выразительные глаза! А щетина, она придает ему мужественности, – не унималась Линда. – Слушай, так он тебе приглянулся, а? – Ник, ну что ты такое говоришь! – она рассмеялась наигранно громко и привлекла внимание проходящих мимо людей. Ее щеки запылали сильнее, а глаза заблестели. – Ладно, это твое дело. Я так, спросил из любопытства. Тебя подвезти? – вежливо поинтересовался я, ведь благодаря ей попал на эту встречу. – О, это было бы здорово! Мы слились с толпой и направились к стоянке, продолжая обсуждать уже ненавистного мне блогера. Еще пять минут назад, стоя на сцене, он не так сильно раздражал меня, как сейчас. Линда, все больше распаляясь, продолжала жужжать мне на ухо: – А эта его манера слегка кивать, и при этом глаза будто улыбаются тебе. Ах, Ник, и все-таки он умеет удерживать внимание публики. Я достал ключи и открыл машину, смирившись с тем, что всю дорогу придется слушать Линду. Но в этот момент она неожиданно повисла на моей шее и прильнула к моим губам. Я оторопело стоял на месте, не двигаясь и не понимая, что происходит. Наконец она оторвалась от меня и, учащенно дыша, украдкой посмотрела в сторону. – Может, объяснишь? – ошарашенно спросил я и провел рукой по губам, вытирая помаду. – Прости, Ник, мне очень нужно было, – начала объяснять она, всматриваясь куда-то, – проходил мой бывший со своей новой пассией. Я столько проплакала, когда он бросил меня ради нее, – взволнованно протараторила она, – хотелось показать, что счастлива и не страдаю больше. – Ох, женщины! И какие только тараканы в голове у вас не водятся. – Я подождал, пока Линда усядется в машину, и, сев за руль, завел мотор. Всю дорогу Линда рассказывала о своих отношениях с бывшим, блогер же был безжалостно забыт. Она жаловалась на непостоянство мужчин, проклинала себя за доверчивость и искренне надеялась, что поцелуй со мной поможет ей сохранить утерянную гордость в глазах бывшего парня. Я же думал совсем о другом: о загадочном исчезновении всем известной модели Харди. Глава 13 Наступил выходной день, и я, не ожидая от себя такого, проспал до двух часов дня. Накопленная за последнее время усталость требовала от меня перезагрузки, и, несмотря на то что давно было пора вставать, я медлил и продолжал лежать в кровати, читая новостную ленту в телефоне, пока снова не уснул. Только в шестом часу вечера, выспавшийся и ужасно голодный, я лениво потянулся на кровати и направился в душ. Освежающие струи воды смыли остатки сна, и я в хорошем настроении принялся готовить себе поздний обед. Поджарил яичницу, сделал бутерброды с ветчиной и сыром, салат из овощей и сварил кофе. Вдохнув приятный аромат кофе, я начал с аппетитом жевать булочку и невольно вспомнил дом в Майами. Я так же иногда готовил себе завтрак и убегал на работу, а вечером торопился домой на ужин. Мама любила готовить и баловала нас изысканными деликатесами и блюдами, от запаха которых слюнки текли и нервно урчал желудок. Прошло три недели, как я жил в Лос-Анджелесе, а я ни разу не позвонил родителям и сейчас задумался о том, что нужно хотя бы минутку поговорить с мамой и спросить, как у них с папой дела. Закончив трапезничать, я сразу же позвонил домой. – Да, Ник, – в трубке раздался торопливый, немного официальный голос мамы. Я нисколько не удивился, не в ее духе было радостно восклицать, если дело касалось меня. Поэтому «дорогой сынок», «как я рада» и тому подобное и не рассчитывал услышать. – Привет, мам! Как папа, как дома дела? – У твоего отца все в порядке, а что с ним может случиться? Дома тоже все хорошо, ведь я за всем слежу. – Я обустроился, и у меня тоже все отлично. – Я не надеялся, что мама спросит обо мне, и решил рассказать сам. – Никак не могу понять, какой черт дернул тебя в Лос-Анджелес! Ты ведь прекрасно работал с отцом в строительной компании и должен был получить второе образование – юридическое. Ники, мы ведь обо всем договорились, но ты решил не считаться со мной и, бросив учебу, снова вернулся к журналистике. Устроился в какой-то журнал, где наверняка платят копейки, так же как и в нашем местном, в котором ты работал до строительной компании. О, Ник, ты не представляешь, насколько я разочарована! Сколько времени ты тратишь зря: то рисование, эти никому не нужные картины, то журналистика. Пойми, чтобы жить – нужно зарабатывать, а не расточать себя впустую. Со дня твоего отъезда меня мучает жуткая мигрень, и я не могу уснуть, думая о том, насколько неблагодарны дети. Я слушал мамину тираду и уже жалел о том, что позвонил. Достаточно было сделать короткий звонок отцу, а не ей, но, узнав об этом, мама разозлилась бы еще больше: она не любила, когда дети уделяли больше внимания отцу, чем ей. Слушая маму, я решил впредь не задумываться об этом и сразу звонить отцу или Джеку. Я переписывался пару раз с братом, но больше не хотел беспокоить, поскольку его жена Кристина была в положении и они находились в стадии переезда. – Нужно бежать по делам. Рад, что у вас все хорошо. – Такой ответ был единственно правильным из всех возможных. Иначе этот разговор длился бы еще долго, и к нему постепенно добавились бы всхлипывания мамы, жалобные стоны и рассказы о том, насколько она несчастна, потому что дети покинули дом. – Я ночами не спала, а у тебя не хватает простого терпения выслушать меня. Уверена, вскоре ты поймешь, насколько заблуждался, и вернешься домой, – обиженно ответила мама. – Передавай папе привет! – я не желал продолжать эту тему. – Ничего передавать не собираюсь. Мы с ним вчера повздорили. – Хорошо, в следующий раз я сам наберу его. Пока! Мама промолчала, я даже на расстоянии чувствовал, как она недовольна мной. Я еще раз попрощался и, не дождавшись ответа, положил трубку. Всегда мечтал сделать карьеру в журналистике, но из-за упреков мамы и по собственной глупости однажды отказался от своей цели и сильно сожалел об этом, да и в этот раз, из-за легкомыслия и в глупых мечтах о любви, чуть снова не сгубил себя. Теперь, поговорив с мамой, лишний раз уверился в своих желаниях и решил упорно следовать цели, не отвлекаясь на ее слезы и свои глупые бредни о счастливом браке. Поддаваться чувствам – непростительная слабость в данных обстоятельствах. Ведь я всегда отличался трезвой практичностью, природной осторожностью и упорством. Я не мог в третий раз упустить шанс добиться чего-то в этой жизни. Мне хотелось доказать в первую очередь себе, что я на верном пути, а также и маме – как она была не права. Довольный собой, в восьмом часу я покинул квартиру и поехал на пляж. Несмотря на сумятицу мыслей в голове, я ощущал себя счастливым и освобожденным от туманных иллюзий. Чувство уверенности в своей правоте наполняло меня и делало гораздо сильнее. С каждой милей оно росло во мне и заполняло душу верой, вытесняя сомнения и страхи. Спускаясь к пляжу, я был окончательно убежден в своих планах на будущее и решительными шагами приближался к Тому. Он, как обычно, сидел под зонтом и играл в шахматы. После нашего последнего разговора я встретил его в первый раз. – Привет, приятель! Давно не виделись, – радостный и счастливый, я остановился возле белого пластмассового столика. От моих громких слов Том невольно вздрогнул, слон выпал из его рук, а сам он, увидев меня, широко заулыбался. – Ник, как я тебе рад! Поиграем? Хотя нет, я уже начал партию, и пока для меня все удачно складывается. – Он нахмурился и снова сосредоточился на игре. – Слушай, не надоело тебе пялиться на доску? Может, поплаваем? Том на мгновение замер и посмотрел на меня холодным взглядом, так что стало не по себе. Я совсем забыл, что он после стычки с акулой не заходит больше в воду. – Я имел в виду на катере прокатимся, – поспешно добавил я. – Нет, – Том мотнул головой, – это плохая идея. Он снова уставился на доску, а я тем временем думал, как снова начать разговор. Но вдруг Том оживился, поднял на меня глаза и возбужденно заговорил: – Ник, а давай лучше как в прошлый раз? Тяжело все время молчать, словно немой. – Ты хочешь пообщаться? – Да-а, – кивнул он. Его карие глаза, удивительно живые и умные, пристально смотрели на меня. – Сам не ожидал, но мне полегчало после нашего разговора. – А я уж подумал, что наоборот, ты куда-то исчез. – Просто нужно было время, чтобы все обдумать, – перебил Том. – А давай тогда посидим в баре у Алекса, что скажешь? – Нет, – Том снова замотал головой, – туда не пойду, иначе все разбегутся и у Алекса не будет выручки, – его голос выдавал большое душевное напряжение. – Брось, ты не можешь постоянно сидеть в одиночестве. Тебе нужно учиться жить заново, – я на мгновение запнулся, стараясь тщательно подобрать слова, чтобы не обидеть Тома, – и не обращать внимания на злые языки. Мне показалось, будто на мгновение Том воспрял духом и уныние на его лице сменилось надеждой, но спустя несколько секунд он сокрушенно качнул головой и посмотрел на меня враждебным взглядом. – Нет-нет, лучше не пойдем, – Том задышал чаще и яростно сжал кулаки, – да как ты не понимаешь, это невыносимо тяжело! Как я могу не замечать язвительный шепот, усмешки, жалостливые взгляды, то, как они смотрят на меня, словно я побитое животное, а их лица при этом корчатся, и они, сами не понимая, какую ужасную боль причиняют мне, отворачиваются и сторонятся! – на одном дыхании затравленно прокричал Том, и его лицо исказилось нестерпимой болью и безысходностью оттого, что он не в силах что-то изменить. – Нет, ты не понимаешь, и никто не поймет, – разочарованно произнес он, не сводя с меня пристального взгляда. Я оторопело смотрел на Тома. Если честно, не ожидал такой реакции. Хотя он прав, действительно, нужно побыть в его шкуре хотя бы час, чтобы это понять. – Том, прости, я необдуманно сболтнул. Хотел как лучше, – с глубоким чувством раскаяния произнес я, взволнованно потерев лоб рукой. – Никто не знает, что я чувствую, – он возбужденно приложил руку к груди. – Ник, здесь столько всего скопилось: ноет, болит, жжет и ужасно мучает меня. Ты не знаешь… ничего… – запинаясь, проговорил Том, устремив на меня воспаленные глаза, наполненные отчаянием. – Она думала, что меня сожрет акула, а я выжил! – затравленно прокричал Том, пошатнулся и с силой ударил по шахматной доске: фигуры вмиг разлетелись в разные стороны и приземлились на теплый песок. – Что я сделал не так? Я любил ее больше себя. – Он схватился руками за голову и, сотрясаясь нервной дрожью, кинулся в бунгало. Я в оцепенении смотрел вслед убегающему Тому. Вмиг мной овладели дикая жалость и сострадание, к которым примешивалось чувство собственной беспомощности. Какое-то время я стоял на месте, приводя мысли в порядок и давая возможность успокоиться ему. Поднимая раскиданные фигуры с песка, я задумался о том, что он выжил, но ощущает ли себя живым? Жить словно загнанный зверь, прячась от людских глаз, каждый день искать убежище в заброшенном бунгало и спасаться от мрачных воспоминаний, закапываясь с головой в игру. Жизнь ли это? Собрав все фигуры и закрыв шахматную доску, я посмотрел на старое, полуразвалившееся бунгало: даже снаружи было видно, что оно совсем не пригодно для жилья. Проваливаясь ногами в песок, я поспешил к Тому. Дверь была приоткрыта, и я бесшумно вошел, но, сделав несколько шагов, остановился. Внутри оказалось темно и сыро, лишь старый фонарь на стене немного освещал комнату. Спустя несколько секунд глаза начали привыкать к тусклому свету, и я попытался разглядеть помещение. На прогнившем полу валялись пустые бутылки, пачка из-под чипсов, а на подоконнике пылилась кружка с недопитым кофе. В углу стояло сломанное кресло-качалка, а рядом, возле зашторенного окна, висела на гвозде старая рубашка Тома. Под ней лежали аккуратно сложенные доски серферов и гидрокостюмы. Обычная берлога холостяка. – Зачем ты пришел? – послышался приглушенный голос Тома. Я обернулся и увидел его, забившегося в угол в нескольких шагах от входа. – Оставь меня, Ник. Зачем я тебе? – Не дури, Том. Я друг, а не враг. Поверь, я всего лишь хотел помочь, но только после твоего рассказа понял, насколько это невозможно. Приятель, я чувствую себя беспомощным, но очень хочу поддержать тебя. – Знаешь, Ник, я никогда и никому не говорил того, что сказал тебе. Невыносимо больно вспоминать… но только поначалу, а после, когда боль утихнет, становится легче оттого, что с кем-то поделился. – Так расскажи обо всем, что мучает, не держи в себе. Я выслушаю, и тебе станет еще легче, – в темноте проговорил я.