Принесли заказ. Шоколад оказался восхитительным, а безе – по-настоящему воздушным. Таня не смогла сдержать вздоха восторга: – Это восхитительно! Я никогда не ела ничего подобного! Адвокат улыбнулся, ласково глядя на нее. И внезапно Таня почувствовала горячий, обжигающий прилив счастья. Ей уже давно не было так хорошо! Просто сидеть в кафе с очаровательным молодым человеком, который угощает ее пирожными, – что могло быть лучше? Они просидели в кафе долго – часа два, не меньше, больше не говоря о серьезных материях, а как-то легко, по-доброму болтая о разных пустяках. Адвокат показал себя интересным, остроумным собеседником. Он был образован, начитан, мыслил без шаблонов, нестандартно, отличался редкой наблюдательностью и точностью необычных суждений. Беседовать с ним было одно удовольствие, и Таня наслаждалась этим. Ей давно уже не приходилось говорить с таким интересным человеком. Два часа пролетели, как десять минут. Адвокат довел ее до Дворянской и галантно поцеловал руку. – Вы позволите пригласить вас на ужин? Я знаю неплохой греческий ресторан, – предложил он. – С удовольствием, – улыбнулась Таня. – Тогда в пятницу в восемь вечера я заеду за вами. Мы обязательно должны повторить наш замечательный разговор! – Было видно, что адвоката распирают чувства. На второй этаж к своей квартире Таня летела как на крыльях! И только оказавшись внутри, в своей комнате, она вдруг вспомнила, что ей надо быть сейчас не у себя дома, а в подвале кабачка на Садовой и что она не очаровательная молодая девушка, которая ждет свидания, а главарь банды. И что вместо воздушного безе в ее мире угощаются водкой. А вместо свиданий в нем револьвер и налет… Пробуждение от счастливого сна было таким жестоким, что Таня едва не заплакала. Разом испарилось, улетучилось ощущение радости. И, буквально разбитая о камни мостовой, изничтоженная реальной жизнью, Таня поплелась на Садовую, приказав и без того осторожной Лизе никому не открывать дверь. В комнате было накурено и воняло сивухой. К счастью для себя, Таня запретила повару добавлять в блюда жареный лук. Если б к этой смеси добавился еще и лук, ее вполне могло бы стошнить прямо на стол в этой комнате… Впрочем, бандитов это зрелище не шокировало бы. В общем, было так, как и предполагала Таня. Подкова оказался в конюшне и теперь докладывал все подробности из первых уст. Из его рассказа выходило, что Снегирь пытался ограбить кого-то из циркачей, и за это его убили. А части тела спрятали в бадьи, которые всегда стояли во дворе. Когда вызвали народную милицию и тело вынесли со двора, кто-то из ошивающихся поблизости воришек опознал Снегиря, который был весьма известен. – Это могут быть люди Туза? – в лоб спросила Таня, адресуя свой вопрос Шмаровозу и Хрящу, которые дольше всех были в банде. – Вряд ли, – пожал плечами Шмаровоз. – Никто не слышал за то, чтоб короли убивали таким образом. Слободка, конечно, не Молдаванка, но и на ней живет не зверье. – Нет, – сказал Хрящ, – люди до сих пор думают за то, что Туз убил Корня. Но мы-то знаем, что нет. И за Снегиря знаем, что нет. Туз – просто старый шлепер, он давно уже выдохся из королей. Он никогда не станет так убивать. Тем более щипача Снегиря, который был и вашим и нашим, и за это знал весь остальной мир. – Тогда дьяволица… Никифорова… – Таня словно выплюнула ненавистное имя. – А этой зачем? – Шмаровоз удивленно снова пожал плечами. – Она красная, приехала в город бунт делать. По этому поводу корешится с Японцем. Думает, шо он шлепер. А Японец – король. Вот Корня замочить – другое дело. Это сделать гембель, стравить две банды и начать грандиозный шухер. А Снегиря зачем убивать? Снегирь – не король, так, шестерка. Кому нужна его смерть? Зачем Никифоровой так марать свои руки? – Они у нее и так по локоть в крови! – с ненавистью воскликнула Таня. – У нее руки не в крови, а в идейных соображениях! – хмыкнул Шмаровоз. – А это две большие разницы. – А если так было… – Подкова кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание. – Если Снегирь увидел чего? – В каком смысле увидел? О чем ты? – Таня повернулась к Подкове – ей показалось, что он сказал что-то важное. – Ну… залез ограбить и вдруг увидел чего плохое… Или шухер какой… Или любовную парочку застукал, а она замужняя… Или услышал чего… Ну, короче, подсмотрел или послушал за то, что кому-то круче ушей важно, за жизнь больше. Его застукали, убили, а так как времени мало было – и бросили в кадки с этим дерьмом. – И кровь должна быть… – добавил Хрящ. – Вон, если курицу режешь, и то столько крови… А человека? – Подкова, во дворе была кровь? – спросила Таня. – Ни капочки! Я специально все обошел. Двор они помыли, что ли? И кадки стояли чистые. Только страсть какие вонючие… – Значит, его убили или в помещении цирка, или в одном из фургонов, что стоят во дворе. Там должны быть следы крови… – задумалась Таня, – и ночью же тело перетащили в кадку, чтоб незаметно было. Циркачи бы отреагировали, если б ночью по двору шлялся чужой. Они бы подняли тревогу. Значит, это сделал кто-то из своих. – Говорил я этому дураку – не лезь, нарвешься! – Хрящ с отчаянием стукнул кулаком по столу. – Говорил: прыткость свою не выкишивай, борзо так не гарцуй где попало, люди за то не любят, шоб к ним так близко лезли, как за душу… Ничего не слышал, гаденыш. И вот, наше вам здрасьте! Зарезали за милую душу! Да как зарезали, как собаку какую… Ты, Алмазная, как хочешь, а я этого гада найду. – Вместе найдем. Никто моих людей резать не будет, – решительно сказала Таня. – Снегирь был моим, хоть и дурак. А я до последнего буду защищать своих. Иначе не будет. Тем более цирк мне этот давно поперек горла. Разберемся. Шмаровоз бросил на нее довольный взгляд. Алмазная становилась такой, какой ее хотели здесь видеть. Той, кто защищает своих людей. Говорили долго, разошлись ночью, но так и не пришли к единому мнению о том, кто убил Снегиря и надо ли было так страшно убивать жалкого, но наглого вора. И этот его жуткий конец словно примирил всех со Снегирем, которого, правду сказать, не очень любили при жизни, но теперь искренне, горячо хотели отомстить за его смерть. Лиза стояла на пороге, закутавшись в теплую шаль. И Таня сразу поняла, что у нее плохие новости. – Приходила Ида. Плакала. Просила, штоб ты шла на Молдаванку. Там што-то произошло, – сквозь зубы сказала она. – Что произошло? – всполошилась Таня. – Мне она не сказала. Только тебе просила передать, штоб ты шла. Совсем обнаглела эта девица. – Лиза наконец оттаяла и разошлась. – Она что, принимает тебя за частного сыщика? А я тебе говорила: таким палец дай – откусят всю руку. Нечего было туда ходить. – Лиза, перестань, – нахмурилась Таня. – А шо Лиза? Я тебе уже сколько лет Лиза? Я тебя как просила за то, шо ты туда пошла? А теперь вот расхлебывай их выбрыки – то это ей, то то… Явилась, как к себе домой, да еще и командует! А чего ты в дверях стоишь? Ночью ты туда не пойдешь! – Надо пойти. Вдруг что случилось серьезное? Вдруг еще кто-то умер? – Да никто не умер, она воду колобродит. Девица наглая, ушлая, вертит тобой… До утра подождет. – Лиза была непреклонна. – Лиза, не будь злой, – взмолилась Таня. – Подумай о том, что тебе повезло, а им – нет. – А я-то тут при чем, шо им не повезло? – Похоже, Лиза действительно ничего не понимала. – Ладно, – вздохнула Таня. – Пешком туда не пойду. Сходи на Садовую, вели Подкове взять пролетку и сама с ним возвращайся. Он меня отвезет. Лиза поворчала еще немного, однако ушла. Большие часы в гостиной пробили 11 раз. Таня бродила по комнате, беспрестанно думая об адвокате. Через полчаса она сидела в пролетке Подковы, поплотнее завернувшись в меховое пальто. Ночь была суровой, ветер дул немилосердно, и при съезде к Балковской Тане стало казаться, что ее лицо покрылось колючей ледяной коркой. Вдобавок время от времени из темных углов выбирались какие-то страшные, обросшие личности, свирепо косились на них, но узнавали Подкову, который на Молдаванке был знаменитостью, и убирались обратно в ночь. Велев Подкове ждать, Таня забежала во двор, заколотила кулаками в дверь Иды, успев отметить про себя, что в окнах комнаты Кати темно. – Ида, что случилось? Да открой ты! – крикнула Таня, услышав приближающиеся шаги. Но дверь открыла не Ида, а Софа и, страшно рыдая, бросилась Тане на грудь. Таня вошла в ярко освещенную комнату, где был ужасный беспорядок. Все вещи разбросаны, стол завален грязной посудой с остатками еды, пустыми бутылками. В комнате Таню встретила белая как мел Ида и сказала то, чего не смогла выговорить опухшая от слез, рыдающая Софа. – Циля исчезла. Таня не поверила своим ушам. В таком месте, как Молдаванка, нравы были более свободны, чем где бы то ни было. Здесь никто не стал бы удивляться отсутствию уличной девушки неделю, месяц, три месяца. Загулять, поехать с бандитами, уйти к любовнику было обычным делом. Почему же они сказали, что Циля исчезла – и где, здесь? Таня так и спросила, но Ида не дослушала ее до конца: – Нет, не то. Всё не так было. С ней случилась беда. Кое-как отцепив от себя рыдающую Софу, Таня усадила Иду на диван, предварительно сбросив с него на пол ворох вещей, и заставила рассказать все подробности. И вот что она услышала. С того самого дня, как умерла Катя, Циля домой не возвращалась. А прошло уже дня четыре, не меньше. Но это никого не беспокоило, кроме Софы. Ида знала, что с Цилей такое случалось и раньше – тем более что Циля намекала на появившегося любовника. А сегодня вечером пришла девушка по имени Груша, которая ходила с Цилей четыре дня назад, и рассказала следующее. Циля пошла с гостем в номер гостиницы «Бельвю» – клиента Груша не запомнила. Говорила только, что высокий, худой, лет тридцати, бледный на вид. Все было нормально, как вдруг, проходя по коридору гостиницы, Груша увидела распахнутую дверь номера, где должна была быть Циля с гостем. Номер был пустой, все в нем разворочено, вещи валялись в страшном беспорядке. А на полу, почти возле двери, лежало платье Цили, одна ее туфля и белая ленточка, которую она всегда, не снимая, носила в волосах. Лента была смята и испачкана кровью. Испугавшись, Груша спустилась вниз, к швейцару. Но тот сказал, что ни Циля, ни ее клиент не выходили из гостиницы. Груша позвала другую девушку. Вдвоем они прочесали все номера, но Цили и след простыл! Однако и тогда Груша не сильно беспокоилась. Она забрала вещи и решила, что швейцар просто Цилю не увидел. Той же ночью, больше не встретив Цилю на Дерибасовской, Груша решила, что та благополучно вернулась домой. И только четыре дня спустя она вспомнила про вещи Цили и решила их занести Софе. И тут узнала, что Циля вообще не возвращалась домой… – Ее похитили, – сказала Ида, – это точно. Кто-то ее насильно забрал, недаром лента в крови. Циля в беде, я чувствую. Только ты можешь ее спасти. Таня внимательно осмотрела вещи: дешевое платье из синего крепсатина, слишком холодное для конца марта, черная туфля на среднем каблуке. Каблук стоптан, туфля старая. Лента до половины в порыжелом пятне, явно в крови. – А белье? Нижнее белье – рубашка, панталоны, чулки? – спросила Таня. – Белья не было. Вот только это. – Значит, забрали ее прямо в нижнем белье, не дав одеться. Ида заплакала, но Таня резко затормошила ее, требуя рассказать про любовника. Но тут Ида ничего сказать не могла. – Циля скрытная была. Ты себе не представляешь насколько. Она ничего не говорила – ни мне, ни матери, вообще никогда. То, что она упомянула о любовнике, меня тогда так сильно поразило, что я боялась и расспрашивать. Циля сказала дословно так: кажется, я нашла себе любовника. И всё. Точка. Ни имени, ни кто он – ничего. Я даже подумала, что она врет, потому что другие девушки ничего не видели. – А должны были видеть? – На Дерибасовской ведь все заметно. Не увидеть нельзя. Особенно, если любовник отсюда, из банд Молдаванки, как у наших водится. Но к Циле никто, кроме клиентов, не подходил. Ида провела Таню в комнату Цили – вернее, в комнату, которую делили две сестры вместе. – Прибраться некогда было, – извинилась она. – Мать все время рыдает. Да и зачем прибираться, если все равно будет бардак. Грязное белье валялось вместе с чистым, а рваное – с целым, в угол была сдвинута грязная посуда и какие-то объедки. Воздух был тяжелый, спертый, словно в комнате никогда не открывалось окно. Несмотря на то что Циля не ночевала дома четыре дня, постель ее была расстелена. Простыни были рваные, грязные, с пятнами от клопов. Прямо под ногами, на полу валялся грязно-серый, весь в жирных пятнах халат. Образ жизни на Дерибасовской никогда не способствовал чистоте и порядку. Уличные девушки быстро становились распущенными и ленивыми. Вдобавок ко всему у них исчезало чувство брезгливости и отвращения к грязи. Любая грязь становилась привычным делом, и жирная тарелка с заплесневелыми объедками уже не вызывала тошноты. Проводя жизнь в угарной иллюзии, уличные не видели необходимости в ежедневной уборке, а забота о доме становилась для них пустым звуком – ведь у них никогда не было дома. Они были навсегда выброшены на обочину жизни. А потому большая часть уличных девушек жила в таком же беспорядке и грязи, как Ида и Циля. Таня это знала, ведь бывала в таких комнатушках не раз.